Александра Соколова - Царский каприз

Молодая княгиня не смирилась, а только еще глубже ушла в себя и еще упорнее стала удаляться от общества.

Единственными спокойными и счастливыми минутами ее невеселой жизни были часы, которые она проводила у матери, в знакомом опустевшем уголке, в дружеской, откровенной беседе.

Правда, княгиня Софья Карловна не все говорила матери и не во все свои житейские невзгоды посвящала ее. Но чуткое и любящее материнское сердце без слов понимало горе горячо любимой дочери, и старая генеральша молчаливой лаской старалась если не утешить, то хоть приголубить измученную молодую душу.

Узнав от дочери о том, что Несвицкий даже вернулся к своим прежним порочным связям, оскорбленная мать застонала от боли. Мало было того, что жизнь ее дорогой, обожаемой дочери была разбита, мало того, что она на всю долгую жизнь была прикована к нелюбимому человеку, которого даже уважать не могла! — на долю ее Сони выпадало еще и унизительное соперничество: ей — светлой и чистой — открыто предпочитали продажную женщину, которую по первому капризу можно было и бросить, и опять взять, как вещь, как старую брошенную перчатку!..

Княгиня Софья Карловна испугалась того глубокого впечатления, какое произвели ее слова на мать. Она стала успокаивать ее и дала себе слово беречь ее от слишком сильных ощущений. И так уже старушка изменилась до неузнаваемости, и также быстро поседевшая голова все ниже и ниже опускалась на высохшую грудь.

Елена Августовна так и не была ни разу у дочери, да и вообще почти никуда не выезжала, ограничивая свои редкие выходы из дома довольно аккуратным посещением Казанского собора, где она перед иконой Богоматери изливала всю горечь своего разбитого сердца. Она чувствовала, что долго не проживет, и ее, любящую и заботливую, мучительно пугала перспектива того тяжелого одиночества, в каком останется после нее ее ненаглядная Соня.

Но своего тяжелого предчувствия она не сообщала дочери, а старалась, напротив, всячески подбодрить ее, заставить ее войти в жизнь и принять участие в той бессодержательной шумихе, которая называется «большим светом».

— Что делать, голубка моя! — ласково говорила Елена Августовна. — Не нами свет начался, не нами он и кончится, и, раз ты вступила на скользкий житейский путь, ты обязана и с его законами считаться… Вспомни, ведь ты прежде раньше сама любила и выехать, и потанцевать.

— Это давно было, мама, так давно, что я сама об этом позабыла! — с грустной улыбкой ответила княгиня. — С тех пор так много всего прошло!..

— И все среди общего круговорота вернулось на ту же прежнюю точку!.. Тогда, в ту эпоху, о которой я говорю и о которой ты и вспоминать не хочешь, ты увлекалась князем; теперь ты носишь его имя, открыто и смело идешь с ним рядом, и я не знаю, почему тебе иногда и не показаться с ним в обществе, не дать князю, как мужу, насладиться твоим успехом? Ты скажешь мне на это, что он — муж дурной, недостойный?.. Оглянись кругом, моя бедная птичка, и посмотри, много ли достойных и образцовых мужей ты найдешь и увидишь!.. Мне это горе только издали понятно. Лично я никогда не испытала его. Я была счастливой женой честного, безукоризненного мужа. Но многим ли судьба дала то, чем она наградила меня?.. Я была исключением из общего правила. Таких людей, как твой покойный отец, слишком мало. Послушайся меня, моя дорогая! Окунись немножко в светский водоворот, неглубоко, а лишь настолько, чтобы не запачкать в нем своих белых, лучезарных крыльев, и тебе самой если не отраднее, то хоть немножко легче станет!..

Видя волнение матери и то глубокое впечатление, какое весь этот разговор произвел на нее, княгиня обещала ей все, что она хотела, и в тот же день, вернувшись домой, узнала от заехавшего к ней Борегара, что в Павловском вокзале затевается большой летний маскарад, на который собирается не только все столичное общество, но и весь двор, чуть не поголовно.

— Это и пышно будет, и весело, и в высшей степени прилично! — расхваливал Борегар. — Да уже довольно одного того, что сама великая княгиня Елена Павловна взяла на себя инициативу этого оригинального торжества. Ее уже все знают. Она при всех своих несомненных достоинствах ужасно как collet monte, и конечно, ничему сколько-нибудь скользкому не протянет… Вот бы вам, княгиня, отрешиться от вашего затворничества и поехать? И ваш посаженный отец будет, наш дорогой ворчун-начальник, и сам государь непременно приедет.

— Это меня меньше всего соблазняет! — холодно заметила молодая женщина. — Я до парадных выездов не охотница и за придворными праздниками не гонюсь!..

— Помилуйте, да какой же это парадный выезд? Это самый обыкновенный маскарад, в неизбежных, наглухо застегнутых домино, с обязательными масками, с возможностью смело и безнаказанно заговаривать с каждым и интриговать всех без исключения.

— Это тоже не соблазняет меня. Я в маскарадах никогда не бывала, прятаться мне под маску не от кого, да и интриговать тоже некого!

— Полноте, княгиня… Что вы за отшельница?.. Рискните!.. попробуйте!.. Вы сами увидите, как это весело…

— Сомневаюсь! — упорно отказывалась княгиня.

Однако Борегар не дал ей докончить.

— Да вот хоть мужа спросите! — громко воскликнул он, делая несколько шагов навстречу входившему в комнату Несвицкому. — Уж ему-то вы поверить можете… Мужья на этот счет строги!..

— В чем дело? — спросил князь, здороваясь с товарищем и небрежно поднося к губам руку жены. — Что именно должно быть санкционировано моим супружеским одобрением?

— Я говорил княгине о маскараде, который затевается в Павловске, и уговаривал ее украсить его своим присутствием.

— Да, идея этого маскарада — прелестная идея! — оживился князь. Я прямо в восторге от нее, и был бы очень благодарен тебе, Борегардик, если бы ты убедил мою жену принять в нем участие.

— Я только что всеми силами соблазнял княгиню. Я говорил ей, что сам государь будет в числе публики!..

— Да… да, непременно! Я сегодня слышал это от самого друга государя.

Софья Карловна подняла на мужа удивленный взгляд и спросила:

— А вы часто видитесь с этим другом?

— Вовсе не «так часто». Я встретил его сегодня у графини Гольберг.

При этом имени, так внезапно произнесенном, Борегар с удивлением поднял взор на товарища и у него вырвалось:

— Каким это ветром тебя занесло к графине Гольберг?

— Кто это… Графиня Гольберг? — осведомилась княгиня, поднимая голову.

— Одна из не особенно молодых фрейлин молодой императрицы! — ответил Борегар.

— То есть как это из «не молодых»? — остановил его Несвицкий. — Давно ли графиня Ната институт оставила?

— Достаточно давно для того, чтобы самой позабыть об этом, — рассмеялся Борегар.

— А почему вы так фамильярно называете ее «графиней Натой»? — подняла голову «молодая».

— Ах, Боже мой… Ее всегда все так называют… и я не знаю, почему все это удивляет так тебя и Борегардика! — воскликнул Несвицкий.

— Меня не это удивляет, а твое присутствие в ее доме именно теперь! Но оставим это!.. Так вы решительно не соглашаетесь украсить наш летний маскарад своим присутствием? — продолжал Борегар, возобновляя прежний разговор.

— Не знаю, право… подумаю!.. Мама тоже уговаривает меня не сидеть так упорно дома, — произнесла Софья Карловна.

— Первое разумное слово, которое я слышу от моей строгой тещи, — начал Несвицкий и сразу умолк, встретившись со строгим взглядом жены.

Борегар простился, и, проводив его, княгиня сочувственно улыбнулась ему вслед и ласково проговорила:

— Славный он, этот Борегар!

— Дурак, потому всем и нравится! — недовольным тоном отрезал князь Алексей.

Княгиня повела плечами и тоном нескрываемого пренебрежения произнесла:

— Мне казалось, именно вы могли бы заметить, что я глупости не особенно горячо сочувствую!

Несвицкий не понял или не захотел понять эту в упор ему сказанную дерзость.

— Что ж, ты поедешь на этот маскарад? — спросил он жену после минутного молчания, внезапно переходя на фамильярное «ты», с той резкой бесцеремонностью, которая характеризовала все его семейные отношения.

— Да… думаю, что поеду!..

— И прекрасно сделаешь… Повеселишься, поинтригуешь кого-нибудь.

— Даже и интриговать следует?

— Конечно… Что за маскарад без интриги?

— Кого же именно?.. — спросила княгиня.

— Ах, Боже мой, кого хочешь!.. Какое мне до этого дело?.. Я к числу ревнивых мужей, кажется, не принадлежу! — воскликнул Несвицкий.

Княгиня подняла на него пристальный взгляд и отчетливо произнесла:

— Кстати, о ревности. До меня в последние дни доходят довольно неутешительные слухи.

Несвицкий не сконфузился.

— Какие именно? — осведомился он.

— Я переговорю с вами о них тогда, когда я подробнее проверю их. А проверю я их не далее как на том самом маскараде, о котором идут такие упорные и такие оживленные разговоры.

— Это что же, угроза или вызов?..

— Ни то, ни другое!.. Простое желание убедиться…

— Стало быть, вопрос о маскараде решен окончательно?

— Почти! — лениво ответила Софья Карловна, вставая и идя навстречу показавшимся в конце аллеи нежданным гостям.

В эту минуту она даже была рада им. Ей все антипатичнее и антипатичнее становились беседы с мужем.

Приготовления к летнему маскараду шли веселые и оживленные. Было известно, что в маскараде примут участие чуть не все члены царской фамилии, и заказами на роскошное домино и характерные костюмы были завалены все модные портнихи.

Молодой княгине Несвицкой для ее домино ее мать-генеральша дала такие старинные кружева, от которых не отказалась бы сама императрица, и Софья Карловна, обладавшая исключительным вкусом и умением одеться, смело могла сказать себе, что ее маскарадный костюм будет одним из самых богатых и самых изящных.

Товарищи князя все с большей и большей охотой посещавшие его дом и прямо-таки гордившиеся своей «новой полковой дамой», принимали близко к сердцу ее грядущий успех на предстоящем бале и наперерыв друг перед другом старались узнавать и сообщать княгине о приготовлениях, делаемых другими участницами ожидавшегося торжества.

Траур по императрице Марии Феодоровне был только что снят, и все спешили вознаградить себя за сравнительно долгое воздержание и за отсутствие придворных увеселений. Кроме того, и сама идея летнего маскарада была настолько заманчивой и оригинальной, что останавливала на себе всеобщее внимание и сулила великосветским красавицам целую серию самых разнородных удовольствий.

Одной из главных приманок для грядущего маскарада была возможность поинтриговать государя, который, как все это хорошо знали, придавал большое значение умелой и веселой маскарадной интриге и охотно поддавался на маскарадные знакомства. Эту его слабость знали все, и императрица нередко поддразнивала его ею.

Дня за два или за три перед маскарадом князь Несвицкий, вернувшись домой под утро, вошел в столовую мрачнее тучи и, обращаясь к жене, прямо спросил ее, не может ли она взять взаимообразно у своей матери две тысячи рублей.

Такой вопрос удивил княгиню.

— На что вам это нужно? — спросила она, поднимая взор на растерянное и сильно помятое лицо мужа.

— Не все ли равно на что? — резко и грубо ответил он.

— Я потому спросила вас об этом, что к маме я обратиться ни в каком случае не могу, да и нет таких денег. А ваша просьба удивила меня потому, что у вас должны быть и мои, и мамины деньги, еще не тронутые.

— Даже не тронутые? Вот как!.. А на что же мы жили? Как вы думаете?

— Наша жизнь стоила сравнительно так мало.

— Вам так кажется? А обстановка, а беспрестанные приемы? А ваши выезды и катания?..

Софья Карловна насмешливо пожала плечами.

— Все это стоило сравнительно гроши, а я лично передала вам от имени мамы двенадцать тысяч рублей, пожалованные великим князем Михаилом Павловичем. Разве вы не помните, что получили их от меня?

— И получил, и отлично помню, а все-таки денег у меня в настоящую минуту нет. Между тем они крайне нужны мне. Я должен сегодня уплатить эти две тысячи. Это для меня — вопрос чести!..

— По моему мнению, вопрос чести состоит в том, чтобы не должать того, что отдать не в силах.

— Я не прошу ни советов, ни замечаний.

— Я очень хорошо понимаю это. Вы денег просите. Но раз я не могу дать вам их…

— Вы можете достать!

— Где? У мамы денег нет, да если бы и были, то я не стала бы просить их у нее. А больше мне взять не у кого. Я никого не знаю и на кредит ни с чьей стороны рассчитывать не могу!

Несвицкий порывисто встал с места и нервным шагом прошелся по комнате.