Александра Соколова - Царский каприз

Государь с минуту молчал и вместе с ним молчал весь зал. Но вот он вновь первый подал сигнал к восторженным аплодисментам и, не дожидаясь на этот раз ни примера, ни приглашения великой княгини Елены Павловны, направился на сцену.

Княгиня Несвицкая уже ушла в отведенную ей отдельную уборную, но еще не раздевалась, по распоряжению режиссера ожидая новых вызовов государя и прочих почетных гостей.

Проходя по узкому кулуару, образовавшемуся между сценой и уборной княгини Несвицкой, государь увидал между кулисами осторожно пробиравшегося Бетанкура, и по его лицу пробежала тень.

Бетанкур, в свою очередь увидав государя, быстро стушевался.

Император понял, что тот испугался, и по его гордому и властному лицу скользнула улыбка. Он понял, что такой соперник ему не опасен, и, осторожно постучав, вошел в уборную княгини Софьи Карловны.

Она вздрогнула при его появлении. Она отчетливо слышала стук, но, видимо, ожидала вслед за этим стуком не появление государя.

— Я не вовремя?.. Вы кого-нибудь другого ждали? — спросил он, прямо и смело атакуя вопросом.

Софья Карловна ответила молчаливым и почтительным наклонением головы.

Это можно было в одно и то же время принять и за приветствие, и за подтверждение;

— Я пришел еще раз благодарить вас, княгиня, за доставленное всем нам наслаждение, — сказал государь, непритязательно опускаясь на простой деревянный стул перед трюмо, на время перенесенный в уборную для туалета княгини. — Я принес почтительный привет чарующей «Царице Рейна» и пришел к ней в последний раз не тем грозным, властным повелителем, каким я привык входить всюду, а подвластным ей, покоренным ею рабом!.. Я пришел сказать решительное слово и выслушать последний, решительный ответ.

— Нужно ли это, ваше величество? — возразила Софья Карловна слегка дрогнувшим, но заметно нетерпеливым голосом, причем, говоря это, слегка побледнела.

— Не перебивайте меня, княгиня! — остановил ее император. — Дайте мне договорить!.. От вашего ответа будет зависеть и ваша… и моя судьба!.. Так, как говорю я сегодня с вами, я еще никогда ни с одной женщиной не говорил!.. Того впечатления, какое вы произвели на меня, еще ни одна женщина в мире никогда не производила на меня. Это не властный каприз царя, не знающего преграды своим желаниям, не безумный, горячий порыв юноши, не испытавшего страсти, не упорная настойчивость упрямого ухаживателя, вопреки всему рассчитывающего на успех!.. Это — нечто новое, стихийное, самому мне непонятное, с чем я бессилен бороться, что поработило меня всего!.. Это — роковое, незнакомое мне до сих пор чувство, в котором столько же вражды и ненависти, сколько страстной, пылкой любви!.. Вы видите, я говорю с вами прямо, я ничего не скрываю, ни за что не прячусь. Я никогда никому не подчинял своей непоколебимой воли, вам же я подчиняю ее. Я никогда ни перед кем не гнул своей гордой головы — перед вами я стою со склоненной головой и жду высшего решения и вашего ответа!..

— Но чего же вы хотите от меня, ваше величество!

— Вашей любви, княгиня, ничего, кроме вашей любви!.. И какой бы ценою мне ни пришлось купить эту любовь, я ни перед чем не остановлюсь, ни над какою жертвой не задумаюсь и не отдам, кроме своей короны!

Княгиня Несвицкая при этих словах поднялась с места и, гордо откидывая назад свою характерную головку, на которой еще блистала призрачная корона «Царицы Рейна», твердым и властным голосом проговорила:

— Ну, так я буду великодушнее вас, государь, и прямо отвечу вам, что я ничем не пожертвую вам. Вы знаете, что я люблю другого, что моя судьба навсегда связана с ним, что я — мать его ребенка. И вы сами отвернулись бы от меня, если бы я все это принесла в жертву суетному и тщеславному желанию сделаться фавориткой самодержавного монарха!.. Вы сами оттолкнули бы меня, государь, за такую недостойную измену всему, что есть в жизни святого и заповедного… А меня еще никогда никто не отталкивал!

— Со мною тоже еще никогда не случалось этого, ваше сиятельство! — ответил император изменившимся от гнева голосом. — И заверяю вас, что вам придется испытать именно то обидное чувство, от которого вы считаете себя навсегда застрахованной. Вы убедитесь в этом! — И, не дожидаясь ни ответа, ни возражения, он вышел из уборной непокорной красавицы в таком состоянии раздражения, что дожидавшийся его в кулуаре фаворит почти отскочил от него в испуге и, следуя за ним по данному знаку, чуть не молитву творил дорогой. Такой грозы, как та, которая была написана на выразительном и властном лице разгневанного монарха, еще никогда не приходилось видеть.

Вернувшись из Михайловского дворца, император Николай Павлович около получаса беседовал наедине со своим ближайшим фаворитом, сверстником и поверенным многих тайн его личной жизни, и тот вышел от государя озабоченный данным ему поручением, но, видимо, успокоенный относительно того гнева, который так напугал его при выходе из концертного зала.

По возвращении из концерта серьезно беседовал с Софьей Карловной и Бетанкур, от которого тоже не скрылось гневное настроение государя в момент его отъезда из Михайловского дворца, и так как он уехал тотчас после своего довольно продолжительного пребывания в уборной княгини Софьи Карловны, то всегда ловкий и пронырливый флигель-адъютант мучился сомнением, не она ли чем-нибудь прогневила державного властелина. Он осторожно выспросил ее о сюжете ее беседы с государем, и она, принимая эти расспросы за признаки его ревности и желая успокоить его, значительно смягчила подробности своего характерного разговора с императором.

Бетанкур, внимательно слушавший ее, подметил некоторую неискренность в ее передаче и остановил ее нетерпеливым замечанием:

— Да ты, сделай одолжение, ничего не скрывай!.. Прямо и откровенно рассказывай мне все! Ты лгать не умеешь, и я по твоему тону слышу, что ты что-то скрываешь и чего-то не договариваешь.

— Я не хотела огорчать тебя, Александр, — нежно, почти робко заметила Софья Карловна. — Ты мог подумать… мог заподозрить…

Он вспыхнул.

— Что такое? Что я мог подумать и «заподозрить»? В какой еще глупости ты вздумаешь обвинять меня?

— Спасибо тебе за то, что ты так свято и так глубоко веришь мне! — сказала княгиня, прижимаясь головой к его плечу.

Бетанкур отстранил ее и, встав из-за чайного стола, начал нервными шагами ходить взад и вперед по комнате.

Софья Карловна с удивлением и почти с испугом следила за ним. Она видела и понимала, что он чем-то недоволен, и это непривычное для нее недовольство так сильно взволновало ее, что она решилась рассказать Александру Михайловичу все, неожиданно вызвав тем самым необычайное волнение.

— Во всяком случае, мне не хотелось бы, чтобы ты мою голову подставляла под его гнев из-за твоей дикой фантазии!

— Ты шутишь, Александр? Что ты называешь моими «дикими фантазиями»?

— Все те дерзости, которыми ты ответила на слова государя, и тон, которым ты позволила себе говорить с ним и которого он до сегодня, конечно, никогда не слыхал и, по всей вероятности, никогда впредь не услышит!

Так резко и грубо Александр Михайлович еще никогда не говорил с княгиней, и она сидела перед ним, вся охваченная каким-то странным, непонятным чувством. Перед ней словно новый мир открывался, у нее в душе точно свет какой-то погасал.

— Что ты говоришь? Боже мой, что ты говоришь? — могла только выговорить она.

— Я говорю, что я ни за чьи в мире безумства не намерен платить своей карьерой и что я не для того с таким трудом добивался флигель-адъютантских аксельбантов, чтобы поплатиться ими за твои театральные выходки и старосветские гримасы!

Софья Карловна откинулась головой на спинку кресла, сложила на коленях свои красивые руки и сидела неподвижно, как загипнотизированная. Ей казалось, что она видит страшный сон, и ей мучительно хотелось проснуться.

Бетанкур тоже упорно молчал, большими шагами меряя зал вдоль и поперек.

— Что теперь будет?.. Что будет? — проговорил он, наконец, останавливаясь перед окном и горячим лбом прикладываясь к холодному стеклу рамы.

Софья Карловна откликнулась на это восклицание, которого положительно не понимала.

— Да объясни мне, пожалуйста, чего ты боишься? И при чем тут ты? Ведь беседовала с государем я!

— А что ж, тебя в армию тем же чином сослать можно? Или от двора тебя отчислить?.. Или в солдаты, наконец, разжаловать?..

— Но я полагаю, что и с тобой ничего подобного сделать нельзя, раз ты ни в чем не провинился?..

— Ты «полагаешь»… — передразнил он ее. — Какое мне дело до того, что ты «полагаешь» и чего ты «не полагаешь»? Я забочусь о том, что скажет и сделает государь, а не о том, что в твою голову взбредет!..

Софья Карловна слушала и едва понимала. Так даже тривиальный и невоздержанный князь Несвицкий только изредка выражался. Она встала и молча направилась к двери.

Бетанкур не остановил ее.

— Я пройду к Вове! — сказала княгиня, останавливаясь в дверях.

— И прекрасно сделаешь!.. Не жди меня, ложись!.. У меня сегодня много занятий… Я долго засижусь в кабинете!

— Я могу прийти тоже посидеть с тобой? — робко предложила она.

У него вырвался жест нетерпения и он резко ответил:

— Сделай одолжение, не беспокойся! Я не могу серьезно заниматься, когда мне мешают!

Софья Карловна промолчала. До сих пор она никогда не мешала ему.

Александр Михайлович действительно пришел в спальню только часа полтора или два спустя. Княгиня, все время не спавшая и тревожно прислушивавшаяся к его шагам в кабинете, притворилась спящей, но заснуть смогла только под утро, будучи вся измучена непривычными впечатлениями, вынесенными из беседы с Бетанкуром.

Когда она проснулась утром, его в спальне уже не было. Он пил чай в большом зале, заменявшем столовую по моде того времени, когда отдельные столовые имелись только при исключительно обширных квартирах и при дворцах. Войдя в зал, Софья Карловна тотчас заметила тревожное выражение на его лице и заботливо спросила:

— Что с тобой, Александр?

— Ничего особенного!.. Служебное приглашение во дворец получил, которое не обещает мне ничего хорошего!..

— Приглашение? Что это значит?

— Я ни на кофе, ни на бобах гадать не умею, а потому на твой вопрос сейчас ответить не могу!.. Вот вернусь, тогда посвящу тебя в предмет той беседы, для которой я приглашен.

— Но чего же ты можешь опасаться?

— Ах, Боже мой… Конечно, ничего!.. Вероятно, меня или в чин произвести хотят, или аренду мне предложат.

— Ты шутишь!..

— Что же мне, в самом деле, что ли, аренды добиваться или прямо в генералы проситься после того, что случилось?..

— Но ведь ты за собой никакой особой вины не знаешь? Ты ничего не сделал?..

— Я-то ничего!.. Зато другие за меня постарались!..

— На что ты намекаешь? Ведь не я же могу служить предметом твоего вызова и возможной неприятности для тебя по службе?

— Не можешь, так и говорить не о чем! — резко оборвал княгиню Бетанкур, вставая с места и направляясь в кабинет.

— Ты что же, уже собираешься?

— Разумеется!.. Чего же ждать? Теперь скоро двенадцать; пока я оденусь, пока до дворца доеду… Не заставлять же меня дожидаться!.. Ведь я-то с ума еще не сошел!

— В котором же часу ты вернешься?

— Ах, Боже мой, почем я знаю! — нетерпеливо ответил Александр Михайлович, не оборачиваясь.

— Я потому спросила тебя, что Вова что-то беспокоен!.. Няня говорит, что еще вчера с вечера у него был маленький жар, и ночь он провел тревожно.

— Я-то тут причем?.. Я не детский доктор!.. Пошли за тем, кто обыкновенно лечит его; ведь у тебя манера вечно пичкать его микстурами.

— Но без тебя я не знаю, на ком именно из докторов остановиться.

— Да хоть всех лейб-медиков разом созови, меня-то только в покое оставьте! — уже прямо крикнул Бетанкур, исчезая за дверью и оставляя Софью Карловну в таком настроении, какое ей еще не приходилось испытывать с той минуты, как она поселилась под одной кровлей с горячо любимым человеком.

Уезжая, Бетанкур даже не зашел к действительно расхворавшемуся ребенку и, холодно поцеловав княгиню, сказал, чтобы она не ждала его к обеду, потому что он, вероятно, проедет в клуб, где ему нужно повидаться кое с кем из товарищей.

Она промолчала и прошла в детскую, где оставалась все время до обеда. Но дождаться Александра Михайловича ей не удалось. Он угадал, сказав, что останется обедать в клубе, и этот обед, против всякого обыкновения, затянулся до позднего вечера.

Около десяти часов вечера Бетанкур прислал сказать, чтобы его не ждали раньше часа или двух часов ночи, вернулся же он только на заре и прямо прошел в кабинет, даже не заглянув в спальню, где его ждала княгиня, охваченная двойной мучительной тревогой. Ее и его отсутствие удивляло и пугало, и ребенок, видимо, расхварывался.