На этот раз было избрано Царское Село, в котором при императоре Николае Павловиче царская фамилия жила не каждый год и которое особенно любила императрица. Именно ее желанию делалась на этот раз уступка, и крошечные царские дети, любившие и помнившие лебедей, которых они сами кормили на царскосельских прудах, торопливо и весело укладывали в «далекий вояж» свои нарядные и бесчисленные куклы.

Великий князь Михаил Павлович уже переехал в свой личный дворец на Елагином острове, где вокруг великой княгини Елены Павловны часто и очень охотно собиралось все, чем гордилась тогда мыслящая и художественная Россия.

Сам великий князь держался несколько в стороне от этих собраний, которые он шутливо называл «заседаниями», но в глубине души ему было приятно видеть и сознавать то умственное превосходство, с каким его супруга возвышалась над всеми ее окружавшими.

На этот раз отсутствие великого князя на «заседаниях» в значительной степени мотивировалось тем, что из оренбургских степей шли далеко не отрадные вести и приходилось втайне призадумываться над возможностью в скором времени начать стягивать войска к пределам этого отдаленного степного края.

Но эти серьезные и тревожные занятия не мешали великому князю с истинно отеческой заботой следить за приготовлениями к свадьбе князя Несвицкого, над которым он учредил тайный надзор и который далеко не радовал его своим отношением к своей будущей родне. Несвицкий, по доходившим до Михаила Павловича слухам, не только своей будущей теще не мог простить те самые шаги, которые были сделаны ею и последствием которых явилось вмешательство великого князя в дело его сватовства, но и к своей невесте относился почти враждебно, срывая на ней и холодность к нему великого князя, и заметное отчуждение от него товарищей.

К своей матери князь писать не решался, каждый день откладывая ту необходимую исповедь, с которой ему приходилось обратиться к ней, и с равным ужасом помышляя и о ее гневе при известии о готовящемся его неизбежном браке с девицею Лешерн, и о еще сильнейшем ее гневе, если ее придется оповестить о браке уже совершившемся.

Наконец, Несвицкий решился на последнее, в надежде на то, что отец, как ни всецело он был порабощен женою, все-таки сумеет объяснить ей, какой полной невозможностью явилось бы сопротивление резко и бесповоротно состоявшемуся решению великого князя.

Несвицкий ходил пасмурный и надутый, не принимая участия ни в товарищеских кутежах, ни в товарищеских проказах, и добродушный Борегар, приглашенный князем в шафера, объяснил это его близким вступлением в разряд женатых людей.

— Привели в христианскую веру, братец; искус уже до половины пройден, а скоро и само посвящение состоится! — весело шутил он. — Теперь уже тебе с нашим братом, заядлым холостяком, и водиться не приходится. Чему ты от нас научиться можешь?.. Мы, так сказать, мирское благо; мы принадлежим всем и никому, и никакое лыко нам в строку не ставится!.. Уж за мой счет пророку Исаи ликовать, наверное, не придется! Пусть себе ликует и радуется чему хочет, я тут неповинен!.. Да и какая была бы радость, если бы мне пришла в голову шалая мысль осупружиться? Ну какой я муж?.. И кому, собственно говоря, нужен такой муж, как я.

Но все эти веселые шутки проходили среди общего молчания и никто на них не откликался. В товарищеском офицерском кругу была заметна какая-то натянутость. Всеми смутно чувствовалось, что совершилось какое-то нехорошее дело, которое приходится общими силами исправлять, и вместе с горячими симпатиями по адресу новой ожидаемой «полковой дамы», красавицы Софьи Карловны Лешерн, будущей княгини Несвицкой, глухо росла антипатия к ее будущему мужу.

То же глухое, почти бессознательное недоброжелательство чувствовалось и в личных отношениях к Несвицкому со стороны полкового командира, хотя он относился обыкновенно к офицерам как к меньшим и дорогим товарищам, а к Несвицкому когда-то даже исключительно благоволил.

Положим, и теперь полковой командир, выдавая князю разрешение на вступление в брак, сам вызвался быть у него посаженным отцом, но в этом предложении чувствовалось желание угодить великому князю и косвенно заслужить благоволение самого государя, участие которого во всем этом таинственном деле чувствовалось помимо его воли.

Свою невесту Несвицкий посещал почти ежедневно, но подолгу у нее не засиживался и еще ни разу откровенно и прямо не объяснился со своей будущей тещей, хотя и бесповоротно сознавал, что ее личному влиянию он был обязан вмешательством великого князя Михаила Павловича в дело его женитьбы.

Это напряженное состояние создавало почти невозможное положение для обеих сторон, и красавица-невеста все ниже и ниже опускала свою мечтательную головку и все меньше и меньше ждала счастья от предстоявшего брака.

А время между тем шло, и людская молва далеко разносила новости из всех сфер столичной жизни.

Нашлись заехавшие случайно в Петербург москвичи, до слуха которых дошла весть о близкой свадьбе молодого князя Несвицкого и которые отписали об этом в свою очередь к своим родным и знакомым в белокаменную.

Там весть разошлась с той быстротой, которая присуща в мире только московским вестовщикам и вестовщицам, — и в один прекрасный день князь Несвицкий получил тревожное письмо от матери с настоятельным вопросом относительно циркулировавших слухов.

«Все может статься, — писала старая княгиня, — ко всякому должны быть готовы родители в настоящий тревожный и своевольный век… Быть может, и ты, забыв все, чем ты обязан мне и отцу, задумаешь подарить нас живым сюрпризом в виде невестки, которой мы не знаем и которую не сами тебе выбрали. Но знай, что не только своего согласия ни я, ни твой отец на подобный брак никогда не дадим, но даже и на порог к себе не пустим ни тебя, ни самозванной княгини, у которой я сумею отнять самовластно узурпированный княжеский титул!»

Далее следовали вперемежку советы и угрозы княгини; письмо завершалось строгим приказанием «немедленно досконально» ответить на все, отнюдь не осмеливаясь ничего скрывать и утаивать.

Несвнцкого письмо матери застало совершенно врасплох. Он не ожидал ничего подобного и как-то трусливо рассчитывал на время, этот лучший из всех в мире помощников. Ему казалось, что старая княгиня, узнав о женитьбе сына только по совершении брачного обряда, поневоле примирится с совершившимся фактом и мало-помалу дело обойдется.

Немало рассчитывал Несвицкий в этом случае и на поддержку и защиту великого князя, рассчитывал на ум и находчивость будущей молодой княгини. Как страус, считающий себя в полной безопасности, когда у него голова спрятана под крыло и он сам никого не видит, князь предоставлял все законному течению, когда внезапно строгое письмо матери пробудило его и заставило прямо в глаза взглянуть грядущей опасности.

Растерянный, он порешил показать письмо княгини своей невесте, не останавливаясь перед тем тоном глубокого пренебрежения, который звучал в нем по ее адресу, и, долго не задумываясь, отправился к Лешернам.

Он застал свою невесту сильно смущенною. За час до его приезда старая генеральша наотрез объявила дочери, что ни одного дня не проведет в одном доме с ней и ее мужем и что никогда даже не переночует в ее доме после ее замужества.

— Самое лучшее, что ты можешь сделать, — это прямо переехать на теперешнюю холостую квартиру твоего мужа, на его зимней стоянке, — сказала она. — У него там хорошо, как сама говоришь, и если и тесно покажется на первое время, так и в тесноте люди живут! — с грустной улыбкой прибавила она. — Можно будет принанять еще рядом помещение; я слышала, что вся Царская Славянка приспособлена для офицерских квартир и многие из жен Преображенских офицеров на лето переезжают туда. Это и к лагерям близко, и как дачная местность хорошо и удобно, да и не дорого, что для тебя, на первое время твоего замужества, тоже является не последним условием. Мне немного надо; я доживу до срока контракта, который кончается в августе, и к тому времени, если Бог продлит мне века, переберусь в более скромное и тесное помещение. Я и сейчас сделала бы это, да все равно придется платить до полного срока… летних месяцев хозяин на себя не возьмет.

— Да, мама, дорогая, как же мы с тобой расстанемся?.. Ведь мы же всю жизнь прожили вместе?..

— Что делать!.. — ответила генеральша, прижимая к груди голову дочери и тотчас же почти отстраняясь от нее. — Не мы с тобой первые, не мы и последние!.. Судьба молодых девушек такова, чтобы уходить из родительского дома… Я буду часто видаться с тобой и издали буду много и горячо молиться за тебя… Не плачь! — прибавила она, быстро овладевая собой. — Ты знаешь, что я слез не люблю и сама плакать не умею.

Она лгала, эта преданная мать, великодушно лгала!.. Не плакать она не умела, а показывать свое горе людям было не в ее обычае. Она, как древняя спартанка, все переносила на себе и шла по тернистому жизненному пути с высоко поднятой головой, как достойная жена того легендарного героя, имя которого она носила.

Приезд жениха явился на этот раз желанной диверсией и сама генеральша почти обрадовалась ему. Она не была охотница до сентиментальных сцен, считая их непростительной слабостью и чем-то близким к сцене и трагедии. Она была вся правда, вся истина и свет!..

Поздоровавшись с князем, она ушла к себе в комнату, а Несвицкий тотчас же передал невесте только что полученное от матери письмо.

Та внимательно пробежала его и, возвращая его жениху, спокойным голосом спросила:

— Скажите: вы зачем познакомили меня с содержанием этого нелестного для меня послания?..

Князь опешил. Он ждал вовсе не того.

— Я хотел познакомить вас.

— С чем?.. С дерзкой заносчивостью вашей матери?.. Я с ней достаточно хорошо знакома заочно, и ничто с ее стороны не огорчит и не удивит меня!..

— Но я захотел посоветоваться с вами.

— Какой же я могу дать вам совет? — повела своими роскошными плечами Софья Карловна. — Вы и старше, и опытнее меня… Не вам у меня учиться… Если бы не мама и не ее настоятельное желание видеть меня вашей женой, то я, конечно, давно отказала бы вам и возвратила бы вам ваше слово, а себе — свою свободу!.. Но у мамы свои взгляды на жизнь; для нее иные ошибки непременно влекут за собой известное возмездие.

— Так что, брак со мной является для вас «возмездием» за сделанную горькую ошибку?..

— А для вас это — новость, князь? — прямо взглянула князю в глаза Софья Карловна. — Удивляюсь такому отсутствию проницательности в таком искушенном жизнью человеке!..

— Но… что же мне ответить матушке? — спросил князь.

— Это — дело ваше… По-моему, чем больше будет правды в вашем ответе, тем легче будет для всех!..

— То есть какой же именно «правды»? — тоном недоумения переспросил Несвицкий.

— Напишите ей, что ваша будущая жена вполне разделяет ее нежелание родственного сближения и будет очень рада никогда в жизни не встречаться с ней.

— Вы шутите? Как же я смею так ответить матери?

— В таком случае вовсе не отвечайте!.. Ведь не только отказаться от брака со мной, но даже отложить его не в вашей силе и власти!.. В этом деле замешана воля людей, против которых никто пойти не посмеет!..

— Да!.. И вмешательством этой воли в мои личные дела я всецело обязан вашей матушке! — тоном горькой укоризны произнес Несвицкий. — Теперь уже скрывать нечего. Я доподлинно знаю, что она обращалась к великому князю, прося его защиты против меня.

Софья Карловна вздрогнула, и по ее красивому лицу скользнуло выражение презрительной ненависти. Затем она произнесла:

— Мне это неизвестно! Но, даже допуская обращение моей матери к защите великого князя Михаила Павловича, я принуждена сказать вам, что, поступая так, она не в «ваши дела вмешивалась», а поруганные права своей сироты-дочери защищала и восстановляла честь того доблестного имени, которое завещал ей мой отец! Но что нам с вами толковать о том, чего ни исправить, ни изменить мы оба не в силах? Если вы так боитесь гнева своей матери, обратитесь к великому князю… его решению я беспрекословно подчинюсь. Полагаю, что ему подчинится и матушка.

— Что ж, вы прикажете великому князю разбивать устроенную им самим свадьбу? — произнес молодой гвардеец.

— Я никому ничего приказать не могу и даже просить никого ни о чем не стану! — твердо сказала Софья Карловна. — Я отвечаю на ваш вопрос и еще раз повторяю вам, что обсуждать его нам с вами поздно: до свадьбы остается всего неделя, да мне сегодня и венчальное платье прислано из дворца.

— Как там заботятся о вашей свадьбе!

— Да! Царская фамилия очень милостива ко мне! — спокойно ответила Лешерн и, чтобы положить предел дальнейшим пререканиям, сообщила жениху о только что объявленном ей решении матери.

— Прямо проехать жить в Царскую Славянку? — удивился князь. — Да это, пожалуй, будет и оригинально, и довольно удобно, а главное, очень дешево!.. Мы с вами не крезами в новую жизнь вступаем!..