Панчо, очевидно, Партнер. Именно поэтому мне стало ясно с первой же минуты, что я не стану давать ему отставку на основании лишь его занудства. К тому же из всех троих он танцует лучше. Быть в паре с ним — просто неземное удовольствие. Прогулка по луне! Плюс не надо надевать те ботинки, в которых нам показывали астронавтов. Забавно, но слабость характера превращается в силу мастерства: присутствие такого партнера рядом настолько неуловимо, что вы фактически не чувствуете его. Словно вас несет легкий бриз. Что может быть прекрасней? Единственное огорчение — это когда движение прекращается и вы вдруг ощущаете свой вес — реальный.

Нет, просто удивительно, что Пабло пригласил меня в театр. Мы решили встретиться перед зданием за десять минут до начала. Я была там без десяти восемь. Панчо еще не появился. Что ж, в этом нет ничего необычного: по моему убеждению, у аргентинцев есть особая О-хромосома (О — «опоздания»). Я смиренно ждала, в полной уверенности, что он вот-вот появится. Когда прозвенел первый звонок, я все еще продолжала ждать, оптимистично надеясь, что Панчо поборет свою хромосому. На моих глазах все мои товарищи по несчастью дождались счастливого окончания своей пытки, кое-кто из припозднившихся еще заходил в здание — причем так спокойно и неторопливо, будто в их распоряжении еще уйма времени. Я представила себе Панчо, как он вот так же неторопливо проследует ко мне.

Прозвучал третий звонок. Никакого Панчо и в помине. Моя последняя надежда умерла. Я в отчаянии воздела руки к небу, помчалась в кассу и купила билет. Это был последний.

«Ну почему все со мной так, черт возьми?» Я погрозила пальцем Богу, перескакивая сразу через две ступеньки. Мне хотелось успеть занять свое место, прежде чем поднимется занавес. Это мне удалось, но на протяжении всего представления я продолжала злиться, да так сильно, что мне не было дела до танцоров (Мария еще не до конца обрела форму), ни до декораций, ни до костюмов, ни до музыки. Я вся отдалась своим переживаниям. Как сквозь дымку я различала шум аплодисментов — казалось, они доносились издалека, хотя хлопал мужчина в соседнем кресле. Спохватившись, я тоже сделала несколько жалких хлопков и продолжила упоенно терзать себя мыслями о проклятиях и плохой карме. В прошлой жизни, решила я, мне, должно быть, удалось быть просто скопищем дурных качеств.

Когда сегодня утром зазвонил телефон, первым моим желанием было не снимать трубку. Настроение было хуже некуда — я чувствовала себя отверженной. Разве можно в таком состоянии открывать рот? Однако в последнюю минуту я все же протянула руку к телефону.

— Что с тобой вчера случилось? — Панчо упрекает меня! Ну это уже слишком!

— Какое совпадение. Я собиралась спросить тебя о том же! — Я говорила глуше и медленнее, чем всегда. Это плохой знак. Когда я так веду себя, это, как правило, свидетельствует об одном: я намерена оторвать башку наглецу, для которого я в данный момент чеканю фразы, бросить ее в котел с кипящим маслом и съесть на ужин.

— Я ждал тебя целых полчаса. Даже пропустил первый номер, а ты утверждала, что он самый лучший. Но ты так и не пришла. И я пошел один. Даже билет не успел никому сплавить, — примерно так звучал его рассказ. Ну что ж, неплохая версия, надо отдать ему должное.

— А я стояла там, справа, где ты и сказал мне ждать тебя. Но тебя там не было!

Если он решил, что я стану легкой добычей, то ошибается. (Хотя когда я услышала, что он ждал меня тридцать минут, настроение у меня значительно улучшилось. Даже если он солгал.) Я продолжила:

— Когда ты так и не соизволил появиться, я купила себе билет и пошла смотреть шоу одна. Да, первый номер действительно был лучшим. Должна сказать, Клаудио и Мария замечательно потрудились! — Я просто не могла отказать себе в удовольствии побыть немного стервой, хотя стервозное поведение не слишком-то эффективно.

После обмена репликами «Нет, тебя там не было», «Нет, неправда, была» (в диалоге каждый по очереди играл роль то обвинителя, то адвоката) нам наконец удалось докопаться до истины, распутать клубок desencuentro. У аргентинцев, в отличие от англосаксов, есть даже специальное слово, называющее неудавшееся свидание. Как оказалось, он ждал меня у входа в театр приблизительно двадцать минут до четырех часов дня, а мое ожидание с заламыванием рук закончилось за тридцать секунд до восьми вечера. Слова «дневное представление» ни разу не прозвучали, и я предположила, что он имел в виду вечернее (о существовании дневного я даже не подозревала).

Итак, ничего у нас с ним не получится. Как я могу связаться с партнером, который даже не может вразумительно назначить свидание? Представляю, в какой кошмар превратятся наши тренировки, если мы решим делать это вместе. Он у одного здания в десять часов утра — я у другого в десять вечера. Нет, нет, нет, так не пойдет. Боюсь, это означает, что Панчо выбыл из игры и теперь я имею дело с сиамскими близнецами.

Вместе с разочарованием я испытала огромное облегчение. Значит, надо мной не довлеет никакое проклятие. Пожалуй, стоит отпраздновать это открытие ужином! Только не с Панчо. Как-то не вполне корректно приглашать на ужин человека, которого собираешься отправлять в аут.


29 марта 2000 года


Я с кем-то танцевала в салоне «Каннинг» (раз не могу вспомнить имени, вряд ли он мне понравился), когда заметила, как в зал входит Хорхе. Номер два из вышеупомянутого трио. Он тоже меня заметил, что, впрочем, не составило ему труда, ибо, едва он бросил на меня взгляд, лицо мое засияло как лампочка. И вовсе не потому, что он прекрасный танцор. Конечно, если над ним поработать, как-нибудь удастся отучить его от ужасной привычки постоянно смотреть в пол. Учитывая, что роста он невысокого, хотя и вполне приемлемого, во время танца мы то и дело сталкиваемся лбами. Я несколько раз намекнула ему на существование такой проблемы и для убедительности даже сослалась на синяки и шишки. Но он остался глух к моим жалобам. Теперь его кандидатуру можно рассматривать всерьез: Панчо выбыл, Хавьер уже занят (вот только кем — Сильвией, своей девушкой, или Роминой, с которой всегда танцует?). Рост — это единственный недостаток. Короче, во всех других отношениях он изощрен и удивительно музыкален. Ах да, есть у него еще один недостаток: он потрясающий мужчина.

Он мне понравился с первого взгляда, несмотря на то что выглядит чрезвычайно юным, почти подростком. А возможно — именно потому. Хотела бы я сказать, что он пробуждает во мне материнский инстинкт, но это неправда. Всякий раз, взглядывая в его огромные карие глаза, я чувствую, что вся таю. То, что я вижу в них, может быть лишь отражением моих собственных нежных чувств. Однако, хоть каждый раз, когда я взглядываю на него, он стискивает челюсти, словно требуя: «Оставь меня в покое!», во мне просыпается огромное желание. Увы, увы, он не производит впечатление мужчины, отвечающего мне взаимностью. У него нежная, молочная кожа девственника и темные непокорные волосы романтического героя из девятнадцатого века (каждый раз, когда я оказываюсь рядом, мне приходится изо всех сил сдерживаться — так хочется их взъерошить). И если я еще не сказала, ему двадцать три. В матери я ему не гожусь. Сказать по правде, я делала все, что было в моих силах, чтобы сдержать влечение к нему, и вплоть до сегодняшнего дня мне это замечательно удавалось. Однако, боюсь, мне больше не удастся так хорошо справляться с обстоятельствами, и во всем я виню Валерию.

— Он такой bonbo. (С некоторых пор я обнаружила, что переносное значение слова «конфетка» — «милашка».) Между вами что-то происходит? — спросила меня Валерия в «Глориэте» на следующий день, когда мы с Хорхе станцевали танду.

— С чего ты взяла? Вовсе нет… — изобразила я удивление. Мне не хотелось признаваться, что он мой актуальный кандидат. Отчасти от стыда (такая разница в возрасте!), отчасти из суеверия — чтоб не сглазить. Мне хотелось выждать, пока все перейдет в стадию fait accompli[60], а уж потом объявить о своей радости всему миру и, наконец, лучшей подруге.

— Что-то непохоже. — Она смотрела на меня с недоверием.

— Да он почти на десять лет младше меня! — воскликнула я. Вообще-то разница в возрасте действительно может превратиться в реальное препятствие, если когда-нибудь мы все же станем партнерами. Однако лучше наперед не загадывать.

— Раньше тебя такие мелочи не останавливали, — заметила Валерия.

— Но когда-то пора остепениться. Такие романы ни к чему не приводят, — ответила я. И сказала чистую правду. А иначе с чего я вообще начала подумывать о Хорхе как о постоянном партнере? Только лишь потому, что вряд ли у меня есть шанс встретить мужчину моего возраста — всем моим партнерам либо восемьдесят один, либо двадцать один.

— Но какие у тебя планы? — настаивала она. — Чего ты от него хочешь?

Всего, вот чего! Я хочу от него всего-всего! И немедленно! И ни за что не соглашусь на меньшее. Но не рассказывать же всем и каждому о своих ожиданиях? Ведь меня запрут в сумасшедший дом. Даже себе я не призналась в некоторых вещах, и уж тем более не сочла нужным удовлетворить любознательность подруги.

— Даже не знаю, — сдержанно ответила я.

— Ну, если он тебе не нужен, им займусь я. «Не так быстро!»

Зазвучала мелодия под названием «Забвение». Играли вживую. Пьяццолла уж точно перевернулся бы в гробу, узнав, что мы совершаем святотатство и танцуем под его музыку. Если бы он только знал, как же это приятно! Он сменил бы тогда гнев на милость. Когда Хорхе провел меня мимо оркестра, я на секунду приоткрыла глаза и улыбнулась пианисту — он встречается с моей новой подругой Моникой.

Я познакомилась с ней на одном из занятий Мигеля Ангеля. На том самом, на котором он во всеуслышание отпустил особенно едкое замечание про мою попу (по его убеждению, все девушки непременно должны быть анорексичками), а Моника встала на мою защиту, вернее, на защиту моего зада. После урока мы отправились выпить кофе (и запихнули в себя по три медиалунас, назло инструктору). С этого дня у нас завязалась дружба. Моника смешит меня до слез, изображая нашего учителя: «И это вы называете плие?! А мне кажется, именно так женщины рожают на рисовых плантациях! Нет! Нет! Нет!»

Она рассказала, что сначала изучала технику Грэхем[61], но, как и многие профессиональные танцовщицы, затем переключилась на танго, ибо дело это денежное. Моника необыкновенно хороша собой: каскад блестящих черных волос, алебастровая кожа, ротик словно бутон розы, слегка вздернутый нос.

Я действительно за нее рада: она не могла бы остановить свой выбор на более приятном парне, чем Мартин, пианист. Как он играет! Легко, непринужденно, самозабвенно…

Я закрыла глаза, и музыка снова унесла меня. В этот раз мы с Хорхе ни разу не стукнулись головами, благодаря чему танец наш получился просто волшебным. Когда он закончился, мы остановились и продолжали стоять друг подле друга, молча и неподвижно. Я слышала биение его сердца, чувствовала тяжесть его ладоней на своей обнаженной спине. Одной рукой обвив его шею, второй слегка сжала его плечо, а затем опустила ее ниже, на бицепс. Какие потрясающие мускулы! Видимо, я обречена испытывать влечение к малолеткам…

Что-то случилась с акустической системой, и мы продолжали стоять в ожидании. Люди из оркестра суетились, пытаясь отладить технику.

— Предлагаю тебе пригласить меня на свидание, — прошептала я Хорхе в самое ухо. Да, не слишком тонкий намек на то, что пора ему взять инициативу в свои руки. Но, по крайней мере, он меня понял.

Голова его дернулась, и я увидела на его лице выражение ужаса. Он стал нервно приглаживать шевелюру, но это было похоже на то, что он рвет на себе волосы. Я всерьез испугалась, как бы он не вырвал их все.

— А-а-а-а-а! — Именно такой звук исторгло его горло. «Ayuda!!! Помогите!!!» — наверное, пытался прокричать он.

У меня нет выбора. И поскольку, судя по всему, я пугаю всех мужчин до смерти — просто не представляю почему, — мне не остается ничего, кроме как притвориться бесстрашной. Если бы только они знали: я боюсь их в десять раз больше, чем они меня. А также я в десять раз отчаяннее нуждаюсь — в сексе? в любви? Да какая разница… Именно это и заставляет меня идти напролом раз за разом, снова и снова.

Наконец проблемы с аппаратурой были решены, к огромной радости танцующих, которые уже начали хлопать в ладоши и топать ногами от нетерпения. Снова заиграла музыка, и мы начали танцевать — с движения, на котором остановились. Ближе к финалу ему удалось обрести самообладание.

— В Музее изящных искусств выставка Миро[62]. Ты любишь Миро? — спросил он.

— Да, очень. — Мне абсолютно безразлична живопись в целом и Миро в особенности. За свои тридцать лет я уже вдоволь нашаталась по многочисленным музеям. И выстояла сотни часов перед шедеврами всех эпох и размеров, тщетно пытаясь постичь заключенный в них смысл.