— Вы никогда не слышали об эль Сорсал Криоло? — спросил он недоверчиво.

— El zorzal[12] — птица. A criollo — так говорят про первых испанских поселенцев в Аргентине, поэтому если что-то называют criollo, то хотят подчеркнуть, что оно истинно аргентинское, — вклинилась Хелени.

— А голоса у дроздов приятные? — спросила я у нее, поскольку и об этом я не имела ни малейшего представления.

— Думаю, скорее всего да, — отозвалась Хелени.

— Нет, мне стыдно признаваться, но не слышала, — сказала я парню у стенда. — Однако учиться — всегда пригодится, правда?

Слова после этого полились потоком. Уолтер, именно так звали нашего рассказчика, предоставил нам полную версию жизни святого певца. Нам повезло, что жизнь его была довольно короткой, иначе бы мы проторчали у одной палатки весь вечер.

— Говорят, Гардель с каждым днем поет все лучше и лучше, — подвел итог наш рассказчик.

— Минутку! Вы хотите сказать, он жив? — Последнее замечание поставило меня в тупик.

Уолтера, похоже, только восхитило мое невежество. Он разразился смехом, и живот его заколыхался словно желе.

— Нет, нет, нет! — Состояние веселости внезапно сменилось глубоким унынием, и он печально покачал головой.

Я почувствовала, что мне следует скорбеть вместе с ним. Возможно, эта история похожа на трагедию, произошедшую с принцессой Дианой, и Уолтер все еще скорбит об утрате. Но когда он поведал, что Гардель погиб при крушении самолета в Колумбии в 1935 году, услышанное произвело на меня еще большее впечатление. Да, мы явно обсуждаем не обычного певца. Прошло уже более шестидесяти лет, а по нему все еще горюют Я часто задавала себе вопрос, через какое время после моей смерти перестанут оплакивать меня, и давала окружающим месяц на то, чтобы они полностью забыли о моем существовании. Месяц — это в лучшем случае.

Я обратила внимание, что Уолтер в своем рассказе о «Карлитосе» практически постоянно использовал настоящее время. Самое яркое доказательство того, что этот человек превратился в легенду. Хотя многие погибают преждевременно и при ужасных обстоятельствах (мне даже иногда кажется, это стало непременным условием, если хочешь добиться славы), легенды не умирают никогда.

— Без Гарделя танго осталось бы навсегда похороненным в трущобах, — объявил наш собеседник.

Поскольку его замечание абсолютно ничего нам не сказало, Уолтеру пришлось во всех подробностях объяснять, что до Гарделя ни одного уважаемого аргентинца нельзя было застать за таким занятием, если только он не укрылся надежно в борделе в какой-либо трущобе. Танец считался слишком дерзким и вызывающим, чтобы танцевать в его обществе, и, честно говоря, я понимаю почему. Хелени прошептала мне, что в некоторой степени дело обстоит так и по сей день. Ни одна ее подруга из так называемых приличных семей не позволит увидеть себя на милонге.

Но затем французское высшее общество влюбилось в Гарделя и во все, что связано с танго, включая и сам танец. Аргентинские снобы, до тех пор относившиеся к танго свысока, теперь запели на другой лад. Все это Уолтер рассказывал таким тоном, будто пересказывал нам «Танго для чайников».

Затем он вытащил черно-белую открытку и помахал ею перед нашими носами:

— Видишь фото? На нем Карлитос снимает фильм «El dia que me quieras»[13].

— А кто этот маленький мальчик рядом? — перебила я его.

— Астор Пьяццолла[14], — сказал Уолтер. И ни с того ни с сего прокашлялся и смачно плюнул. Плевок чудом не попал на Хелени и приземлился в нескольких дюймах от моих открытых сандалий.

— Ах, ну да! Пьяццолла! Конечно! О нем я слышала! — вздохнула я с облегчением. Хоть немного, но в танго я разбираюсь. — Он очень знаменит, — продолжила я, не подозревая, что только глубже рою себе могилу.

Хелени же пришлось совсем нелегко. Она изо всех сил пыталась угнаться за негодующими восклицаниями, вызванными моим невинным замечанием. Одно было абсолютно ясно: Уолтер не в восторге от Пьяццоллы.

— Я сидел в первом ряду, когда Амелита пела то… ужасное произведение: «Balada para un loco» («Баллада для сумасшедшего»). Я никогда его не забуду. Это было в ноябре шестьдесят девятого года. Однако временами приходится защищать то, во что веришь.

— Как? — спросила я.

— С помощью помидоров, — ответил он. — Самых спелых, что мне только удалось достать. Конечно, стоило бы пожалеть Амелиту. — Теперь в его голосе промелькнула ностальгия, словно у солдата, погрузившегося в воспоминания о войне. — Но какая же это была ночь, — вздохнул он, и голос его стал глуше, будто затерявшись в прошлом.

Мы с Хелени переглянулись. Рассказ, несомненно, оказался познавательным, однако пора идти. Расплачиваясь за открытку, которую решила приобрести в качестве сувенира, я не смогла удержаться и задала последний вопрос:

— А Карлитос был женат?

Он уже начал мне нравиться — ведь нет ничего сексуальнее, чем почившая легенда, запечатленная на черно-белой фотографии. И, что вполне объяснимо, я принялась интересоваться его семейным положением.

— Нет, он же всем сердцем был предан своей матери, — сказал Уолтер как о чем-то само собой разумеющемся. — Конечно же, он встречался с девушками, но никогда не был женат. Из уважения к маме. Она — самая большая любовь его жизни.

— Хм-м-м… — Произнести что-то более вразумительное я не смогла.

Не думаю, что Уолтера интересовало бы мое мнение о маменькиных сыночках, даже если они и превратились в настоящую легенду. Но есть в этом обстоятельстве и хорошая сторона; во всяком случае, я отчего-то сразу же испытала облегчение.


17 января 1997 года


Кажется, дыра в озоновом слое — прямо над Аргентиной. Солнце здесь такое сильное! Можно было бы сделать вывод, что все тут постоянно должны ходить в солнечных очках, чтобы защитить глаза. Однако их тут не носят. Для меня это было необъяснимым. Особенно в сравнении с Нью-Йорком, где все и всегда щеголяют в солнечных очках, даже глубоким вечером. Но в конце концов я разгадала загадку. Затемненные стекла не дают возможности играть взглядами. В Буэнос-Айресе нет ни одной улицы, где не процветала бы подобная практика. Рискну даже сказать — этот вид спорта здесь популярнее футбола. Что говорит о многом.

Думаю, это имеет какое-то отношение к итальянской крови, текущей в жилах практически каждого аргентинца. Однако аргентинцы играют с большим своеобразием и изяществом, чем их итальянские собратья, чья идея соблазнения заключается в том, чтобы ущипнуть вас за выдающуюся округлость пышной спины, когда вы собираетесь перейти улицу. Аргентинскому игроку присущ иной стиль. Все дело — в глазах. Спешу вас заверить, здешние мужчины необычайно талантливы в искусстве заигрывания. Они способны раздеть, одновременно лаская, и сказать тысячу слов — одним только взглядом. И в отличие от товарищей из других стран мира они, как правило, сами выглядят очень хорошо, как я, надеюсь, уже пояснила. Поэтому любая будет счастлива послать ответный комплимент. Вот по какой причине я уже выкинула солнечные очки: носить их — пустая трата времени вне зависимости от существования озоновых дыр. А если моя беспечность приведет к появлению преждевременных морщинок из-за того, что я жмурюсь, так тому и быть.


19 января 1997 года


Как столь фешенебельный район могли выстроить вокруг кладбища, ума не приложу. Я нахожу эту идею ужасающей и не понимаю, почему моя сестра с мужем ничуть не возражают против подобной тесной близости. Однако постепенно я немного попривыкла к кладбищу рядом. Скажу больше — мне это начало даже нравиться. Разве найдешь лучших соседей? То есть более спокойных. Поскольку с соседями принято поддерживать дружеские отношения, я решила, что пришло время нанести им визит. Тем более что кое-кого мне особенно хотелось посетить: Эву Дуарте де Перон.

Пройдя несколько кварталов по направлению к кладбищу Реколета[15], я утонула в коктейле улиц. Парагвайские, боливийские или перуанские девы толкали детские коляски со светловолосыми голубоглазыми херувимчиками, лица которых выделялись на фоне нескончаемого океана белого цвета. Такая однородность немного сбивала с толку тех, кто привык к пестрой смеси разных культур Нью-Йорка, Лондона и Парижа. Невозможно не провести несколько смущающую параллель с арийской утопией. И все-таки нужно быть честной и признать: мир, в котором время словно застыло в пятидесятых годах, навевает и чувство умиротворения. Ничто здесь не меняется. А если и меняется, то крайне медленно. Все это почти так же успокаивает меня, как поедание рисового пудинга столовой ложкой. Я со свистом выдохнула (рисовый пудинг, как правило, вызывает у меня подобную реакцию), когда мимо прогрохотал автобус, выпустив черное облако дыма, настолько вонючего, что какое-то время было невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Я зажала нос (на всякий случай) еще на полминуты. Хотелось бы надеяться, что зловонные газы будут без остатка поглощены сочными зелеными листьями деревьев, обрамляющих тротуары. В их тени спрятались кафе. Забавно! Леди, сидящие в кафе — с маникюром, педикюром, подтяжкой лица, ботоксом, сделавшие себе операцию по липосакции или увеличению груди, — показались мне все на одно лицо, этакие луноликие физиономии с абсурдно острыми скулами. Уж не посетили ли они одного и того же пластического хирурга? Кавалеры в кафе пили cortados — кофе эспрессо, разбавленный молоком, — и обменивались свежими сплетнями. Тут же поблизости прогуливались пожилые мужчины, демонстрируя свою никогда не выходящую из моды элегантность, — все одетые в костюмы-тройки, панамы и ботинки из мягкой кожи. Казалось, жара ни в малейшей мере на них не действует.

Кто меня искренне восхищает в Буэнос-Айресе, так это девушки-подростки. Каждая — вылитая Лолита: распущенные волосы, сияющее личико. Уверенно шагают от бедра, безостановочно щебеча по мобильным телефонам, и судя по всему, даже не ведая о своей неотразимой прелести. И, куда ни глянь, везде юбки и высокие каблуки. Женщины здесь настолько женственны, что, даже когда надевают брюки, выглядят так, будто нарядились в юбки. Как мне кажется, подобный оптический обман создает их манера двигаться. Они не ходят, а танцуют — прогуливаясь по улице или ожидая смены цвета сигнала светофора.

Взять хоть эту вот на углу. Стоит у обочины, вывернув стопы, ни дать ни взять балерина. Каблуки слегка наклонены, колени чуть соприкасаются. Едва зажегся зеленый свет, колени мягко соединились, и создалось впечатление, что ноги слегка удлинились, словно были эластичными. Каждый шаг удивительно пружинист. Наблюдая за этими движениями, я поняла, почему родина танго — Аргентина.

Вскоре я добралась до ворот кладбища. Могилу Эвиты в лабиринте мавзолеев и мраморных статуй я искала довольно долго. Она вся была покрыта цветами, увядшими и увядающими под лучами жаркого солнца. Погрузившись в чтение надписей на плитах, посвящений восторженных почитателей, я не сразу заметила женщину — рыдая, она возложила на могилу и свой букет. Меня не могла не впечатлить та страсть, которую все еще могла пробудить Эвита. Любят ли ее, ненавидят ли, равнодушных к ней нет. И снова я подумала, что, кажется, магическая формула продолжительной посмертной памяти — это невероятная харизма плюс досрочная кончина (в данном случае от рака). Мне так хотелось спросить у скорбящей возле могилы, что она думает по поводу увлечения ее идола нарядами от Кристиана Диора, но решила этого не делать. Ответ и так ясен: любовь слепа. Все очень просто.

По дороге домой я завернула в «Фреддо», чтобы получить свою ежедневную порцию мороженого — это уже превратилось для меня в своеобразный ритуал. Не понимаю, как здешним девушкам удается сохранять стройную фигуру. Настоящая загадка! Прибавка в весе в Буэнос-Айресе гарантирована хотя бы потому, что продавцы упорно накладывают вам такое огромное количество шариков, что: (а) просто невозможно не уронить их из рожка и (б) никак не получается съесть мороженое, прежде чем оно не заляпает вам одежду. Поэтому вы судорожно откусываете по очереди от каждого из двух рожков банана-сплит с шоколадной крошкой, норовя ухитриться прикончить до того, как они подтают. Сделать это достаточно быстро не получается. Пару секунд вы размышляете, не запихнуть ли все в рот целиком. Но целиком в рот мороженое не влезет. В итоге, проиграв ежедневный поединок, вы приходите домой в майке с желто-коричневыми разводами. Как жаль, что никто никак не намекнет кое-кому, что больше не всегда лучше.


21 января 1997 года


Мысль о том, что вот уже через несколько дней я отсюда уеду, вызывает у меня приступ глубочайшей депрессии. Я пытаюсь совсем не думать о предстоящем отъезде, но как без сувениров? Всем знакомым в Нью-Йорке я должна что-нибудь привезти. Хелени подсказала, что лучше всего покупать подарки на калле Флорида, главной пешеходной улице в нижней части Буэнос-Айреса. Там, по ее словам, можно найти все, что душе угодно. Мне очень хотелось поскорее покончить с покупками, но очень-очень не хотелось совершать их на калле Флорида. Неестественная, безжизненная чистота пешеходных улиц мне претила. Уж лучше блошиный рынок. Но иного выхода нет — этой торговой ловушки мне не избежать, что бы я там себе ни думала.