Однажды я уже пыталась делать эти удивительные блюда, с начинкой из фарша, ветчины и сыра или курицы, но сейчас не время рисковать. Слишком многое поставлено на кон. Эти эмпанадас должны получиться идеальными, поскольку только они могли обеспечить мне любовь не одного, а двух танцоров. Итак, их непременно нужно купить в «Гурмане», поскольку, по моему мнению, именно там делаются лучшие, что только есть в продаже. А ведь мы говорим об огромном рынке. Поверьте мне, эти пирожки продаются абсолютно повсюду. Однажды я даже видела, как эмпанадас танцуют на улице. Точнее, люди, наряженные в костюмы. На что только не приходится идти некоторым, чтобы заработать на пропитание…

Не знаю, что на меня нашло, когда я попыталась сама испечь их (в первый и последний раз). Наверное, я посчитала, что особого труда не потребуется. Они казались такими простыми, такими непритязательными, уютно сидели ровненькими рядами на витрине каждого кафе, пиццерии и эмпандерии в городе. Но я оказалась такой невежественной! Готовить эмпанадас — искусство, и, помня ту неудавшуюся попытку, я теперь не могу пройти мимо витрины и не остановиться, чтобы рассмотреть маленькие сдобные шедевры. Меня зачаровывает тайна их приготовления. Как, интересно, они получаются столь аппетитными? Такие пухлые! Такие хрустящие! Такие золотистые! Так сильно отличаются они от моих, просто небо и земля. Непостижимая тайна, которая навсегда останется для меня неразгаданной.

В любом случае приятно сообщить вам, что эмпанадас выполнили свою миссию. Конечно же, нельзя предсказать, как долго продлится их благодатный эффект, но по крайней мере сегодня Фелисия меня не мучила. Она была так тронута (я вспомнила о ее дне рождения) и стала столь очаровательной, что я даже испытала некое чувство вины из-за своей хитрости. Лучше бы она при первой возможности снова проявила свою стервозную сущность, вместо того чтобы показывать мне большой палец или подмигивать каждый раз, когда я делала что-то заслуживающее ее одобрения. Как, например, очень высокий мах ногой или необычно низкий выпад, самую малость не дотягивающий до шпагата. Ведь я все еще не могу садиться на шпагат, хотя и делаю упражнения на растяжку по несколько часов вдень. С этих пор я более не собираюсь тратить время на упражнения и лучше воспользуюсь эмпанадас. Похоже, они намного действенней помогают моей технике, если судить по реакции Фелисии. Мне пришлось бы растягиваться не один год, чтобы достигнуть похожих результатов.

Что касается Пабло, эмпанадас и здесь сотворили чудо. Просто не могу поверить, но сегодня он мне улыбнулся! Я чуть не потеряла сознание.


15 октября 2001 года


Поскольку Инесс переехала в Буэнос-Айрес, я стала проводить намного больше времени в суровом мире аргентинского «высшего общества». Не то чтобы я стремилась избежать этого, просто у меня совсем не оставалось времени. Хотя теперь, после утомительного дня, когда я все время находилась под пристальными взглядами и показывала все, на что способна, меньше всего мне хотелось идти на милонгу. В любом случае больше я в них не нуждалась, поскольку теперь я работала и у меня был партнер, пусть даже на самом деле я не его партнерша. Итак, Пабло снова вернулся к привычному для меня поведению. Но я и не рассчитывала, что влияние эмпанадас будет длиться вечно.

Как уже сказала, теперь я с большим удовольствием принимаю приглашения, не относящиеся к танго. И, честно говоря, мне приятно для разнообразия проводить время с людьми, которые, как говорит мама, умеют держать нож и вилку. И ничто так не успокаивает после целого дня отбивания ног о мостовую, чем когда рука в белой перчатке подносит вам серебряный поднос с бокалом шампанского и канапе. Но это страшный секрет! Не хочу, чтобы об этом узнал кто-нибудь из Мира Танго. Особенно Фелисия.

Ha прошлой неделе Инесс и Хуан Карлос устроили обед на шестьдесят человек, на крыше. Как обычно, меня представили как эксцентричную танцовщицу танго. Как обычно, вначале воцарилось смущенное молчание, поскольку никто не знал, что можно сказать, а затем градом посыпались вопросы. Все гости принадлежали к тому классу аргентинцев, которые скорее умрут, нежели позволят застать себя за таким занятием, как танго. Слишком пролетарский танец. Вот почему они рассчитывали, что я смогу компенсировать им отсутствие танго и немного пощекотать нервы. Ведь я побывала на самом дне и вернулась обратно, поэтому они желали получить от меня полный отчет. И, как обычно, я постаралась угодить им. Единственная причина, по которой увлечение танго сходило мне с рук, заключалась в моем иностранном происхождении. Когда речь шла обо мне, танго считалось просто очаровательным, но лишь потому, что я не их дочь, сестра или жена. Им особенно нравилось то место, где я рассказывала о своей зарплате. Пятнадцать долларов в день! Не сомневаюсь, их прислуга зарабатывает больше. Слыша о таких деньгах, мои знакомые были готовы смеяться до упаду.

Но, как бы ни радовал меня их смех, все же и огорчал. Он был стеной, разделяющей нас. Я чувствовала себя немного шизофреничкой — я не была своей ни в одном из миров. Ни здесь, ни на улице. Меня прозвали bicho raro (белая ворона, занятная штучка) и те люди, и эти. Однако порой стакан казался мне наполовину полным. Особенно когда я упоенно себе внушала, что мне повезло: у меня два дома вместо одного.


17 октября 2001 года


Сначала я его не узнала. Однако блеск в глазах заставил меня подозревать, что такой восторг не может быть вызван лишь безупречной техникой, которую мы с Пабло продемонстрировали, исполняя поочередно кросс очос назад (партнер ведет партнершу и зеркально повторяет ее движения.) И вдруг меня озарило. Мальчик из метро! Уже во второй раз я отметила, какой он хорошенький. Что он тут делает? Где-то рядом работает? Я заметила у него в руках сумку, бедром он опирался на велосипед.

Только в Аргентине посыльные могут выглядеть так божественно! Но, глядя на него, я испытывала одновременно и разочарование, и какую-то смутную тоску.

Когда мы закончили танду, он подошел поздороваться и сказал еще что-то приятное и очень лестное по поводу моего «исполнения». Он стоял совсем рядом и буквально сверлил меня взглядом — так, что мне даже вспомнился какой-то персидский принц из сказки. Вблизи он (юноша) оказался еще краше, хотя обычно мальчики-студенты меня не привлекают. Но в данном случае молодость поклонника показалась мне даже сексуальной. То, как неотрывно он следил за каждым моим движением, лишь усиливало мое чувство. Как грустно, что вблизи он не только выглядел привлекательней, но и казался еще моложе. По неким признакам я определила, что этот паренек уже достиг половой зрелости — по меньшей мере год назад, возможно — два. (Знаю, знаю… Но клянусь — я не нарочно!) Что бы вы ни подумали, я вовсе не хочу походить на Мориса Шевалье в женском обличье и никогда не напеваю на ходу: «Слава небесам за маленьких мальчиков». (Разве что иногда, когда стою под душем.)

Но, ваша честь, что еще остается одинокой девушке? Разве она повинна в том, что к ней маленьких мальчиков тянет как магнитом? Неужели она должна отказаться от щекочущей чувство возможности познакомиться с парнем лишь потому, что он родился не в том десятилетии? Разве этот ее поступок — проступок, и достоин сурового осуждения? Особенно с учетом того, что вряд ли у нее есть хоть какая-то перспектива хм… романа — ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем. К тому же разве нас не учили, что всегда вежливее и благороднее принять подарок, даже если вам, скажем, положили под елку колючий шерстяной свитер? То есть совсем не то, о чем вы мечтали? А если вы отвергнете предложение из соображений, что это «ни к чему не приведет», — а на следующей день вас собьет машина? Что тогда? Разве нельзя считать, что вы напрасно упустили свой шанс? Я хочу сказать, разве не стоит (учитывая все эти соображения) дать мальчику электронный адрес, о котором он так просит? Я знала, вы согласитесь со мной, ваша честь!

И вот сегодня утром мне пришло сообщение. От него. (Раз он умеет писать, то не может считаться таким уж ребенком.) «Принцесса!» — так начиналось его письмо. (Начало, на мой взгляд, неплохое.) Дальше письмо было таким же многообещающим, с многочисленными комплиментами по поводу моего таланта (о, это всегда приветствуется!) и моих глаз, которые «разожгли в душе огонь», а также другими избитыми (но весьма действенными) фразами.

И сегодня вечером он пригласил меня сходить куда-нибудь на чашечку кофе. Подумайте только, он взял на себя труд прийти снова и посмотреть мое выступление. Что я могла поделать? У меня же был перед ним должок, верно? А если и не перед ним, то перед собой. Прошло уже слишком много времени с тех пор, как мои отношения с кем бы то ни было получили хоть какое-то развитие. Нет, не могу даже припомнить, когда это со мной было. Ах, ну да! Вспомнила… Но лучше б я этого не делала. Забыть, забыть все! И поскорее…


21 октября 2001 года


Свидание я назначила в кафе напротив моего дома. В этом вся я: всегда на шаг опережаю события.

Официант подошел к нам и принял заказ. Он состоял из кортадитос[76] и двух порций блинчиков, облитых дульсе де лече, если говорить прозаично, хотя в дульсе де лече нет ничего прозаичного. Когда-то я раздумывала, не стать ли мне анорексичкой, но когда поняла, что мое решение означает — больше никакого дульсе де лече, то сразу же передумала. Не понимаю одного: почему все девушки здесь такие худенькие? Ведь одна чайная ложка этого десерта содержит около двух миллионов калорий, а они кладут дульсе де лече во все, когда не едят его ложкой прямо из мисочки. Лично я даже не утруждаю себя тем, чтобы взять ложку.

Выслушивая восторги по поводу своей неземной красоты, я размышляла, стоит или не стоит заказывать вторую порцию блинчиков. Мне потребовалось призвать всю имеющуюся у меня силу воли, чтобы не поддаться искушению. А пока я боролась с демоном дульсе де лече, то спрашивала себя, а не заказал ли мальчик из метро экземпляр «Сирано де Бержерака», прежде чем сесть писать мне письмо? Несмотря на мои подозрения, с каждой минутой он казался мне более и более привлекательным — о, эти пронзительные глаза! — но, боюсь, наш разговор становился все менее увлекательным. Собственно, и разминочное verso (обычная аргентинская болтовня о вашей неотразимости) показалось мне не слишком-то оригинальным, однако все же лучше оно, нежели беседа о футболе, которой он принялся меня потчевать. Если и есть в мире что-то скучнее машин, так это футбол. И не спрашивайте, как я перешла от А к Б, но внезапно я осознала, что почему-то думаю о Фрэнке. Потом одна мысль повлекла за собой другую, и я поймала себя же на том, что спрашиваю юношу, не хочет ли он подняться ко мне. Ну ладно, может быть, я и не удосужилась его спросить. Вполне допускаю, что я его скорее спровоцировала.

Он был слегка ошеломлен. Видимо, не ожидал, что все окажется настолько просто. Как я уже говорила, аргентинские мужчины и не надеются, что в отношениях с женщинами наберут счет так же быстро, как в футболе. Но каким-то образом моему Сирано удалось побороть панику, сдержаться и не броситься опрометью из кафе, как большая часть аргентинских мачо поступили бы при сложившихся обстоятельствах. Возможно, во многом и потому, что я крепко вцепилась в него и тащила за собой через дорогу почти силой.

Как только мы очутились у меня, его робость усилилась и к тому же оказалась заразной: я начала сомневаться, что еще помню, как все делается. Чтобы сгладить возникшую между нами неловкость, я принялась «увлеченно» показывать ему свои диски. Его восхитило, какое у меня множество записей с музыкой танго. Пока он перебирал их все, я юркнула в спальню и облачилась в ночную сорочку. Может быть, она поможет нам создать нужное настроение? Плюс музыка. Эрнесто (если я упоминаю его имя только сейчас, то вовсе не потому, что он для меня являлся лишь сексуальным объектом, а потому… ну ладно, именно по этой причине). Так вот, пока меня не было в комнате, Эрнесто включил запись Адрианы Варелы, самой знаменитой сейчас певицы танго. Он закончил играть в диджея, однако по-прежнему не подходил ко мне ни на шаг ближе. Казалось, он прирос к полу и не подавал никаких признаков того, что вообще собирается сдвинуться с места, ни сейчас, ни в дальнейшем. Его нерешительность заставила меня действовать — я сама подвела его к дивану. И предложила ему что-нибудь выпить. Он заявил, что ничего не хочет, поэтому мы просто сидели и слушали музыку.

Я начала чувствовать себя совсем глупо в своем облегающем ночном одеянии, но он вдруг нагнулся и поцеловал меня. Ожидание того стоило: поцелуй оказался столь же волшебным и сладким, как дульсе де лече, которым были политы наши блинчики. И хоть я проводила целые дни в объятиях мужчины (если так можно назвать Пабло), все равно успела забыть, как же это приятно. И моему телу не потребовалось много времени, чтобы пробудиться к жизни. И, по-моему, что-то еще пробудилось — во всяком случае, мне так казалось. А потом уж не знаю, что на него нашло. Сначала он полз как улитка, а теперь лихорадочно изо всех сил пришпорил лошадей — принялся стаскивать с себя одежду, причем сразу всю. Оделся он, к сожалению, несообразно случаю: рубашка его была со множеством пуговиц, но больше всего раздражали, конечно, те, что на манжетах. Наконец ему надоело с ними возиться, и он рванул ткань так, что пуговицы разлетелись по всей комнате. Потом схватился за брюки, но пряжку заклинило. Ремень тоже пришлось дернуть — только так он сумел высвободиться. Какое счастье, что хоть джинсы у него не на пуговицах! Он открыл верхнюю кнопку на гульфике и расстегнул «молнию». Джинсы тут же упали на пол, открыв миру шорты с названием его любимой футбольной команды. И он забыл про обувь: джинсы застряли где-то у щиколоток. Он стоял так с совершенно беспомощным видом, и мне пришлось поспешить ему на помощь. Я нагнулась, развязала шнурки на его кроссовках и стянула их с него, пока он подпрыгивал сначала на одной ноге, потом на другой. В конце концов от обуви мы избавились и можно было избавиться от остального. Он так и сделал. И стоял теперь передо мной полностью обнаженным.