Патриция Брейсвелл - Цена крови

– Начинается, – пробормотал Эльфех.

Священники вокруг нее начали монотонно распевать псалмы, и в этот момент Эмма почувствовала, как на щеку ей упала снежинка.

Снизу раздался громогласный крик, и просвет между двумя армиями быстро исчез, когда одна стена воинов ударилась в другую. Затаив дыхание, она переводила взгляд от людей в долине под ними, сражавшихся за своими щитами, которые, казалось, представляли собой очень ненадежную защиту, на Этельстана, сидевшего на коне и, похоже, не обращавшего внимания на летевшие со стороны датчан копья и стрелы.

Она видела, как люди в шеренгах падали, но линия продолжала держаться, потому что их место тут же занимали те, кто шел сзади. Над полем битвы стоял непрекращающийся громкий рев, как будто шум разбивающихся о скалы волн, а среди него – резкий звон металла о металл, когда мечи рубили доспехи и шлемы. Слышались также и другие крики – высокие, раздирающие душу вопли раненых и умирающих.

Стоявший рядом с ней Эльфех продолжал усердно молиться, но она могла лишь с ужасом, стиснув зубы, следить за этим жутким человеческим спектаклем, кровавой бойней, развернувшейся внизу. Шеренги воинов не рассыпались, но англичане отдавали территорию, тогда как датская линия неумолимо продвигалась вперед, не обращая внимания на раненых, которых они топтали своими ногами.

Ей казалось, что она уже давно даже не дышит, как будто время остановилось для всех, кроме тех людей, которые, сыпля проклятиями, отчаянно сражались и умирали в этой долине между холмами. Внезапно на правом фланге англичан образовалась брешь, и датчане тут же хлынули в нее. К месту прорыва ринулась английская конница, но сейчас снег, подхватываемый северным ветром, валил уже основательно, и Эмма больше не могла разглядеть Этельстана среди защищавшихся.

Вскоре линия английской армии вновь была разорвана в центре, и датчане, словно могучий прилив, бросились вперед. Англичане, кто еще мог это сделать, развернулись и побежали, удерживаемые задними рядами, пытавшимися выстоять позади них, и она с ужасом и отвращением смотрела на то, как датчане, орудующие своими секирами на длинных рукоятках, бьют бегущих людей в спину и топчут их.

Она хотела отвести глаза в сторону, но не могла, потому что отчаянно пыталась разыскать в этом хаосе Этельстана. Из ее глаз ручьями текли слезы, и ей приходилось утирать их, чтобы хоть что-нибудь увидеть, но, как она ни старалась, все равно не могла найти его из-за слепящих слез и густого падающего снега.

А затем, казалось, в один момент все было кончено. Датчане, видя, что враг побежал, издали дикий победный вопль, от которого кровь застыла в ее жилах, и она очень четко поняла, что имели в виду мужчины, когда говорили о кровавой бойне.

Вдоль бруствера раздавались крики отчаяния священников, проклятия и ругань солдат, плач женщин. А на поле битвы далеко внизу датчане начали грабить убитых и раненых, забирая у них оружие и трофеи.

Она стояла неподвижно, продолжая искать глазами Этельстана, и наконец, вглядываясь сквозь пелену снега, увидела его на вершине холма, откуда за всем этим наблюдал король. Значит, Этельстан жив. Он цел и невредим, и она поблагодарила Господа за это. Но, даже произнося шепотом благодарственную молитву, она вновь посмотрела на поле сражения, где снег уже начал заметать тела убитых и раненых. Датчане двинулись оттуда, возвращаясь в свой лагерь где-то в лесах к востоку отсюда, где их ждали женщины и добыча.

– Что они теперь будут делать? – спросила она.

– Праздновать свою победу, вероятно, – сказал Эльфех. – Но эта непогода стала для нас благословением Божьим. Она загонит их кратчайшим путем на корабли, поскольку теперь их главной заботой станут не трофеи, а прибежище. К тому же, – тяжело вздохнув, продолжил он, – они пришлют своих эмиссаров, чтобы потребовать от короля дань, которая способствовала бы тому, чтобы весной они убрались отсюда. Сколько бы они ни запросили, после этого поражения у короля не будет другого выхода, как заплатить им.

Она смотрела вниз на поле битвы, по которому ходили люди: женщины, искавшие свои сыновей и мужей; мужчины, подбиравшие раненых, чтобы отнести их в церковь в Кеннете. Она судорожно сглотнула подступившую к горлу желчь и повернулась, чтобы спуститься с крепостного вала. Нужно было позаботиться о раненых, и там найдется работа для многих рук, даже для рук королевы.

Эльгива, сидевшая за столом подле Кнута, отодвинула от себя тарелку свежего сыра, которую поставили перед ней. Ей не нравился его вид – какой-то скользкий и липкий, – а запах был и того хуже. Господи! Она ненавидела дитя у себя в животе за эти приступы тошноты, хотя повивальная бабка сказала ей, что это верный признак того, что у нее будет мальчик.

А ее ребенок просто обязан быть мальчиком. Она сделала все что могла, чтобы гарантировать это, начиная с того, что расталкивала Кнута рано по утрам, когда, как каждому известно, мужчины наиболее пригодны к зачатию, и кончая тем, что сжимала руки в кулаки, когда он входил в нее, – практика, результатом которой, по словам одной женщины из прислуги Турбранда, стали шестеро ее сыновей.

Она нахмурилась, вспомнив, что несколько раз за зиму и весну она, лежа с Кнутом, настолько наслаждалась их совокуплением, что забывала сжать кулаки. А бывало, что он брал ее не только утром, но и ночью, и даже среди бела дня. Что, если дитя зародилось в неправильное время? Что, если это не мальчик?

Ответа на этот вопрос ей придется ждать еще несколько месяцев, до самых Святок, если верить ее рабыне Тире, которая утверждала, что разбирается в таких вещах. Сейчас же Эльгива знала лишь то, что ее тошнит настолько, что она уже готова покончить с этим бременем, а долгие месяцы, которые пройдут, прежде чем она освободится от него, казалось, растянулись на целую вечность.

Когда подле нее возник слуга, который поставил рядом с сыром тарелку вареных угрей, она закрыла ладонью рот и нос, чтобы ее не вырвало прямо за столом. Кнут быстро взглянул на нее, после чего забрал угрей и, сунув их обратно слуге, потребовал буханку хлеба и миску земляники. Эльгива сомневалась, что сможет съесть хотя бы это, но эта еда по крайней мере не источала запаха, от которого ее выворачивало наизнанку.

Она подумала, что должна поблагодарить мужа за заботливый жест, но не сделала этого. Она была слишком зла на него, чтобы даже говорить с ним. Теперь, когда она носила под сердцем ребенка, он собирался оставить ее, уплыть в Данию завтра с отливом. Кнута призывал его отец, и он явно хотел уехать. Единственная причина, по которой он до сих пор оставался здесь, состояла в том, что он до своего отъезда был полон решимости убедиться: она действительно беременна и чувствует себя хорошо. Это была задача, которую поставил ему отец, а Кнут, как она успела выяснить, придавал большое значение выполнению своего долга.

Имея в виду, конечно, что долг этот был приятным для них обоих. Ее молодой муж оказался неудержимым любовником, который, к немалому ее удивлению, мог заставить ее хотеть его даже тогда, когда она была уставшей и не в настроении. В отличие от короля Этельреда, который укладывал ее в постель исключительно для своего собственного наслаждения, Кнут бывал удовлетворен только тогда, когда ему удавалось распалить ее. А может быть, он просто хорошо выполнял свой долг. Потому что, хотя занятия любовью приносили удовольствие им обоим, по сути своей это все же была обязанность. А теперь ей придется сидеть взаперти в Холдернессе, как какой-то жеребой кобыле, пока Кнут будет выполнять другие свои обязанности где-то еще. Поскольку он был мужчиной, она не сомневалась, что он сразу заполнит вакантное место в своей постели первой встречной, которая попадется ему под руку.

Раздраженная этой неприятной мыслью и угнетенная видом и запахом еды, она уже хотела встать из-за стола, когда увидела Алрика, который широким шагом направлялся к помосту, и сердце у нее, на удивление, слегка екнуло. Его не было видно несколько месяцев, и она вдруг поняла, как скучала по нему и каким унылым казался ей этот дом без него.

– Алрик, – возбужденно приветствовал его Кнут, – подходи, садись, расскажи, какие ты привез нам новости.

Эльгива приказала принести еще еды, а Алрик тем временем уселся на скамью напротив них и занялся хлебом и земляникой. Она с удовольствием разглядывала его лицо, эти знакомые правильные черты, локон темных волос, упавший ему на правую бровь. Должно быть, он почувствовал, что она смотрит на него, потому что бросил на нее короткий взгляд, и в этот момент между ними проскочила какая-то искра, от которой по телу ее побежали мурашки. Оно на месте, подумала она, никуда не делось, это влечение между ними, которое всегда тлело, словно огонь в очаге, присыпанный сверху углем и тем более манящий, поскольку ему никогда не позволяли разгореться.

Кнут ничего этого не замечал. Его мысли были слишком заняты Этельредом и Уэссексом, и он засыпал Алрика вопросами. Надежные вести о событиях, происходящих за пределами Холдернесса, поступали очень редко, и поэтому Алрик, принявший присягу на верность Кнуту в день ее обручения, был послан на юг за новостями. «Интересно, – подумала она, – когда Кнут уедет, распространит ли Алрик эту свою преданность на меня, как это было раньше?» Ей стоило в этом убедиться, поскольку в своем окружении ей обязательно понадобятся люди, которым она могла бы доверять.

Слушая его рассказ, ей приходилось напрягаться, поскольку датский язык все еще давался ей с трудом. Когда он сообщил о деньгах, которые Англия заплатила Тостигу, и о политических назначениях, проведенных Этельредом весной, она взглянула на Кнута, который хмурился. О чем он сейчас думает? Конечно, он обязан решить, что должен последовать примеру Тостига. Вместо того чтобы на следующий день отплывать в Данию, ему следовало бы убедить свого отца, короля Свена, привести свои армии в Холдернесс. Этельред слаб! И сейчас самое время для нападения!

Все это она высказала ему, когда они остались одни в комнате, однако он отверг все ее доводы.

– Я уезжаю завтра утром, Эльгива, как и намеревался до этого.

Он накинул тяжелую шерстяную тунику, готовясь идти на пристань, чтобы проследить за последними приготовлениями его корабля. Его спокойная решимость привела ее в бешенство, но она усилием воли заставила себя не показывать свой гнев. Кнута было проще склонить к выполнению ее воли не требованиями, а просьбами.

– Но разве вы не видите, что эти известия все меняют? – сказала она. – Этельред наградил Идрика – человека, который убил моего отца, – сделав его элдорменом Мерсии. И вы останетесь в стороне, позволив, чтобы возвышение этого мясника осталось без ответа? – Она вглядывалась в его лицо в поисках признаков того, что задела его за живое, но увидела лишь раздражение.

Конечно же, он ничего не мог сделать с Идриком – она это уже понимала. Пока что не мог. До тех пор пока на английский трон не сядет датский король, потому что лишь королям дано раздавать награды и наказания. И если она действительно хочет удержать Кнута возле себя, ей следует найти аргумент посерьезнее.

– А что, если Идрик и король узнают, где я сейчас? – Став прямо напротив него, чтобы ему были лучше видны ее душевные страдания, она подпустила немного слез, которые тут же наполнили ее глаза. – Как вы думаете, что они сделают, если узнают, что я ношу вашего ребенка – внука короля Дании? Разве не должны вы остаться, чтобы защитить свою жену и сына?

– Мы уже обсуждали это ранее, – возразил он. – Вы останетесь под опекой Турбранда, и вас в крепости будут охранять его вассалы. Мое присутствие в любом случае ничего в этом не изменит. Я сделал все что мог, чтобы обеспечить вашу безопасность. Если же вы боитесь, поезжайте вместе со мной в Данию.

Но она не покинет Англию. Ее судьба лежит здесь, и именно здесь она должна однажды стать королевой. Если она уедет, она может сюда уже никогда не вернуться. На самом деле она боялась, что и Кнут сюда не вернется.

– А что будет, если вы не приедете обратно? – спросила она. – Если с вами что-то случится, как я смогу хотя бы…

– Не накликайте беды, – оборвал он ее. – Я пообещал, что вернусь, и я это сделаю.

– Но почему вы вообще должны куда-то ехать, когда здесь предоставляется такой шанс? – не унималась она. – Вы же сами слышали Алрика. Этельред заплатил Тостигу и его воинам тысячи фунтов серебром, чтобы только они оставили его королевство с миром. Он не готов сейчас воевать.

– Как и мы! Корабли не готовы, договоренности с союзниками не достигнуты, и мой отец не склонен оставлять Данию в руках моего брата. Вы не знаете всех сложностей…