Патриция Брейсвелл - Цена крови

Ухтред ушел, а Этельстан с Эдридом, который остался с ним, направились к себе.

– Что ты собираешься делать? – озабоченно спросил Эдрид.

– Пошлю гонцов в Лондон, – бросил он.

Ухтред был прав. Он должен разыгрывать из себя хорошего сына, а его личное присутствие в Лондоне в любом случае большого значения иметь не будет. Самое главное – предупредить их; поэтому он должен сделать это, и как можно скорее.

Ноябрь 1009 годаЛондон

Когда священник монотонным голосом уже заканчивал службу, по кровле церкви Святого Ботолфа в Алдгейт начал барабанить дождь. Эмма, стоявшая на коленях у алтаря среди монахинь, священников и высшей лондонской знати, склонила голову и прошептала последнюю страстную молитву за английский народ. Когда она встала и направилась через толпу прихожан к выходу, рядом с ней возник епископ Эльфхун, который придержал ее за руку.

– Погодите, пока закончится дождь, миледи, – сказал он. – Там настоящий ливень, и он быстро пройдет.

Но она не могла ждать. Скопившееся молоко делало ее груди каменными, а ее дочь во дворце на другом конце Лондона, должно быть, уже плачет от голода.

Она улыбнулась епископу и похлопала его по ладони.

– Я хорошо защищена от непогоды, – сказала она. Ее шерстяной головной платок был туго завязан под подбородком, а поверх этого она еще натянула капюшон своего плотного, подбитого мехом плаща. – Приезжайте во дворец после полудня, как только сможете. Я пригласила также местных чиновников, чтобы обсудить с ними, что еще необходимо сделать, чтобы поддерживать в городе порядок.

Прошло уже пять дней с момента поступления известия, что вражеские корабли вошли в устье Темзы. Их появление не стало неожиданностью, поскольку Этельстан уже прислал предупреждение, что Лондон в скором времени может оказаться в осаде. Точное количество кораблей до сих пор было под вопросом: одни говорили, что их пятьдесят, другие – что пятьсот. Морские вояки разбили свои лагеря по обоим берегам реки и принялись грабить близлежащие деревни и фермы в поисках съестного. Они уже отобрали все зерно от Тилбери до Шобери и согнали в свои лагеря стада коров и овец.

Покидать эти места в скором времени они явно не собирались.

В течение нескольких дней Алдгейт наводнили люди, которые искали убежища за стенами Лондона, и с каждым последующим днем этот поток только нарастал. Сегодня утром она пришла в маленькую церковь у восточных ворот города, чтобы помолиться и самой посмотреть на условия жизни тех, кто бежал от жестокости датчан. Она не могла в страхе прятаться за стенами своего дворца. Народ нужно было успокоить, показав им, что она находится среди них.

Теперь она вышла под ливень и кивнула своим грумам, чтобы те помогли ей подняться в седло. Ее знаменоносцы с безвольно обвисшими под дождем штандартами размеренным шагом двинулись вперед. За нею следовали три священника, нараспев читающие литанию. Ответные слова молитвы она бормотала машинально, пока смотрела на дорогу и обширные пустыри по бокам ее – вода, грязь, мусор…

Здесь, между восточными воротами Лондона и Уолбруком, были наскоро построены жилища для тех, кто бросил свои деревни и фермы. Они взяли с собой детей, домашний скарб, домашних животных и свой ужас. Они также принесли рассказы о разрушениях и слухи, которые целыми днями кружили над городом, словно клочки обгоревшей соломы.

Король проиграл большое сражение в Гемпшире.

Король и его сыновья убиты.

Кентербери и Винчестер сожгли дотла и сравняли с землей.

Чем более ужасным и неправдоподобным казался такой рассказ, тем чаще его повторяли. И все же она думала, что действительность была достаточно суровой.

Она еще не доехала до Уолбрука, как дождь прекратился так же неожиданно, как и начался. За мостом вдоль дороги стояли люди, которые подхватывали ответные слова литании, и этот гул голосов нарастал и разносился эхом, словно далекие раскаты грома.

Ora pro nobis. «Молитесь за нас».

Эмма откинула назад свой капюшон и теперь с печалью изучала лица вокруг себя: мужчины с запавшими от недосыпания глазами; разинувшие рот дети; монахи и монахини; матроны, разодетые в меха; старушки, на которых были какие-то отрепья. Единственным, что объединяло их всех, был страх, который она читала в их глазах.

Но больше всего разбивали ей сердце женщины с младенцами на руках, которые кормили их грудью и укачивали, чтобы успокоить. Ее собственные груди болели в ожидании, когда к ним прильнет ее дочь. Как и у этих женщин, у нее было свое беспомощное дитя, полностью зависевшее от нее. Как и они, она боялась тех ужасов, которые готовило им будущее.

Мысли ее обратились к Эдит, старшей дочери короля. Ей едва исполнилось шестнадцать, и сейчас, беременная своим первым ребенком, она отправилась рожать в Хедингтон. Эмма думала о том, как рождение ребенка изменит Эдит, потому что была уверена: изменит обязательно. Она надеялась, что материнство смягчит нрав ее падчерицы и зияющая между ними пропасть постепенно сойдет на нет.

Добравшись наконец до ворот своего дворца, Эмма была готова к тому, что сейчас услышит плач Годивы. В свои пять недель от роду ее дочь была вовсе не таким спокойным и безмятежным ребенком, каким в свое время был Эдвард. Она была капризной и шумной, независимо от того, что делали, чтобы ее успокоить. Марго настаивала на том, что некоторые дети плачут больше других, но это мало утешало Эмму, которая боялась, что с ней что-то не так. Аббатиса Эльфвинн объясняла это тем, что, поскольку Эмма сильно переживает из-за нападения на страну датчан, ее молоко действует на младенца как яд.

– Вы должны поручить свое дитя кормилице с веселым нравом, – говорила ей мать Эльфвинн. – Вы перегружены заботами и передаете свое волнение ребенку.

Но Эмма воспротивилась этому совету. Мир в ее душе наступал лишь в те моменты, когда она прижимала Годиву к своей груди. В это время на нее не мигая смотрели глаза ее дочери насыщенного голубого цвета, напоминавшие ей болотные цветы, которые она видела в детстве, когда проводила лето в Фекане. Такая передышка для нее длилась очень недолго, потому что после этого ребенок неизменно впадал в тяжелый сон, который всегда заканчивался слишком рано, и снова под сводами королевского дворца разносились ее пронзительные крики.

Тяжесть в груди и боль, которую сейчас ощущала Эмма, подсказывали ей, что Годива, должно быть, проголодалась и плачет, зовя свою мать.

«Тогда почему же, – спрашивала она себя, спешиваясь с коня перед покоями королевы, – во дворце так тихо?» Когда она бежала вверх по ступенькам в свою комнату, сердце ее от испуга билось где-то в горле.

Редмир, Холдернесс

Закутавшись из-за уже обычного для конца ноября холода в тяжелый шерстяной плащ, Эльгива шла по грязной тропинке, которая вела мимо трех ульев. Раньше, проходя здесь, она часто слышала гул пчел, но сегодня все остальные звуки заглушал недалекий шум.

Она уже почти закончила свой инспекционный обход – через внутренний двор на кухни и к пивоварне, затем позади главного дома к конюшням, дальше мимо мастерских к ткацким пристройкам, через фруктовый сад обратно на женскую половину.

На это ушла большая часть утра, но ей было не жалко потраченного времени. Когда наступит зима, она окажется взаперти достаточно надолго, и вот тогда время действительно будет ползти чрезвычайно медленно. Управляющий рассматривал ее вторжение на его территорию как сомнение в его способностях, но она никогда не обращала внимания на его обиженные взгляды. Кроме того, ей нравилось, когда мужчины таращили на нее глаза, в то время как их женщины… что ж, до женщин ей не было никакого дела.

Она с удовольствием вдыхала сладковатый запах солода и дрожжей, который доносил легкий ветерок. Однако затем ветер переменился и принес смрад со стороны загонов скотобойни, где уже почти закончили забой скота на зиму. От этой вони ее затошнило, и она поспешила уйти оттуда. Теперь она прошла через яблоневый сад к источнику шума, радовавшего ее уши, и там остановилась.

Центральный двор ее поместья был превращен в тренировочную площадку, занятую сейчас матросами с датских кораблей, облаченными в доспехи и вооруженными щитами и мечами. Десять из них разбились на пары и сейчас рубили друг друга под внимательным взором их командира, в то время как их товарищи, собравшиеся вокруг, выкрикивали в их адрес возгласы одобрения или брань.

Грохот, который они подняли, вызывал из ее памяти страшные воспоминания. Она лишь однажды слышала шум настоящего сражения; было это в один летний день в Эксетере, наполненный воплями ярости и криками ужаса. То, что она увидела тогда, ей уже никогда не забыть. Ей казалось, что наступил конец света.

И для некоторых так и произошло.

А сейчас другие битвы, похожие на ту, происходят где-то далеко на юге, там, где датчане, должно быть, уже начали свой набег на Уэссекс. Она была благодарна судьбе, что находится не там и не может видеть или слышать все это. И все же ей хотелось знать последние новости оттуда.

Она хотела знать, где находится Кнут и вообще, жив ли он. Существует масса способов, какими воин может встретиться со смертью: от отравленной воды или плохого мяса, от кровавого поноса или другой изнурительной болезни, от незначительной раны, которая вдруг загноилась и стала смертельной. Кнут мог даже утонуть еще до того, как его корабль встретился с остальным флотом в Сандвиче, а она об этом и не узнала бы.

При этой мысли она нахмурилась. Она была обручена с сыном датского короля, она обладала обширными землями в Мерсии и при этом все равно практически во всем зависела от мужчин, включая новости о событиях, происходящих в мире за этими воротами.

А как же мужчины любят скрывать эти новости! Они не сообщают о них женщинам, якобы стремясь защитить их от ужаса того, что творится на свете. Как будто женщины нуждаются в такой защите или хотят ее! В случае поражения в битве разве не их жен и дочерей насилуют победители или утаскивают куда-то, готовя им жуткую судьбу? Каким образом неосведомленность может защитить их от этого?

Она жалела, что не родилась мальчиком, тогда ей не пришлось бы все время оглядываться на мужчин. Будучи женщиной, она больше всего ненавидела в своем положении именно это. Это, да еще обязанность рожать детей.

Она внимательно оглядела себя с ног до головы. Пока что не было никаких внешних признаков того, что внутри у нее растет ребенок. Но он там, она в этом убеждена. Каждое утро ее тошнило, да и месячных у нее не было вот уже два месяца. Кнут уехал еще четыре месяца назад, так что теперь уже скоро.

К счастью, все мужчины тупые и их легко обмануть, когда речь заходит о нюансах беременности. Она заявит, что это ребенок Кнута. Алрик может ей не поверить, но не такой уж он дурак, чтобы признаться в отцовстве ее сына. А это должен быть сын. Она обязательно подарит Кнуту сына, даже если родит девочку, которую потом придется заменить на чьего-то отпрыска.

Нет, как раз Алрик ее не беспокоил. Вот Тира иногда посматривала на нее холодным понимающим взглядом. Что это могло означать? Если у этой коварной женщины появились какие-то подозрения насчет них с Алриком, ее могут заставить поделиться ими с Кнутом или Свеном.

Но Тира, напомнила она себе, ничего не сможет доказать. Если когда-нибудь и возникнут вопросы об отце ребенка, чего будут стоить слова какой-то рабыни, если ее госпожа утверждает, что это ложь?

Они не будут стоить ровным счетом ничего.

Внимание ее привлек крик дозорного с башни, а еще через несколько мгновений открылись ворота. Она с облегчением увидела, что это въезжает Алрик, а не Турбранд или – что было бы даже хуже – еще одна команда с датского корабля. Несколько недель назад она послала Алрика к своей кузине в Линдсей с посланием для Альдит и ее мужа. Она горела желанием поскорее узнать новости о событиях, которые происходили на юге, но не хотела встречаться с ним на глазах людей с кораблей – на глазах, которые, как она подозревала, следили за ней чуть более внимательно, чем следовало бы.

Она поспешила в дом и уже ждала его в зале, когда он широким шагом вошел туда, бросив по пути свой перепачканный дорожный плащ слуге. Глаза их надолго встретились, и она, как всегда, почувствовала легкое возбуждение, которое охватывало ее от одного только его взгляда.

Но с этого момента она должна вести себя с ним более осмотрительно. Это диктовалось ее беременностью и присутствием в поместье датчан с кораблей. Она не хотела давать никому ни малейшего повода задавать вопросы насчет отца ее ребенка. То, что Тира могла что-то заподозрить, было уже достаточно плохо. Поэтому она будет держать Алрика на расстоянии.

Он быстро подошел к ней, и она протянула ему руку. Он приник к ее ладони долгим поцелуем, и она догадалась, что на этом он не остановится, если она ему позволит. А искушение было велико. Прошло уже много недель с того момента, когда он был здесь и касался ее таким образом, и все аргументы, которые она выдвигала против него, едва не рассыпались в прах. Но она все же отдернула руку и немного отступила назад, чтобы увеличить расстояние между ними.