– Я нет… Но… Теперь да.

– Замечательно. Идем.

Они вернулись на кухню. Женя увидела нетронутые пакеты, мирно почивающие у стены. Вытряхнула все их содержимое на стол… пардон… сперва вытащила «Мартини».

– У Саши, как всегда, в баре «Блэк Лэйбл», а вот «Мартини», я не знала: будет, нет?

Девушка запихала в микроволновку две пиццы.

– Сметана есть?

Лесков достал из холодильника пачку сметаны. Женя поручила ему измельчить фундук и нарезать мелко ананас, а сама взялась за яблоки и бананы. Очень скоро у них получился фруктово-ореховый винегрет.

– Вот и салатик! Бери пиццу и бокалы. Пойдем.

Они расположились в гостиной прямо на полу, постелив скатерть вблизи камина. Женя снова чихнула.

– Будь здорова, – отреагировал Лесков и стушевался.

– Вот! За это и выпьем!

Чокнулись. До сих пор Евгений не пил «Мартини», он вообще спокойно относился к вермутам, а этот ему понравился: сладкий, но тонкий, не приторный – совсем другая песня!

– Который час? – спросила Женя.

Часы висели за ее спиной на стене.

– Без десяти два.

– Какие у нас планы?

– Мне сегодня еще кое-что доделать надо.

– Нет-нет. Видишь – я приехала. Сегодня праздник.

– Какой праздник?

– Праздник моей радости… Ты что, в календарь не заглядываешь?

– Нет, – на полном серьезе ответил Лесков.

– Щас, – успокоила она. – Все у нас будет, как у людей. Ужин, танцы… Чур, я задаю тон. Уловил?

Евгений сделал вид слушающего атмосферу:

– Уловил.

– Ну и как?

– Музыка?

– О! Что у тебя тут есть?

– М-м.

Он включил проигрыватель, вставил компакт-диск. Зазвучали темным хрусталем шесть восьмых, и волшебно-низкий голос запел: «Sorrow’s child sits by the river…» [7] .

Многоточием расплывалось «Мартини». Девушка в неге прикрыла глаза:

– Угадал… Но это не все.

Евгений оглядел свой неопрятный строительный наряд и заскорузлые руки.

– Расслабься, Женя. Сегодня праздник.

Послушным школьником, терзаемым смутными догадками, он вышел и заперся в ванной.

Женя доела салат, налила еще «Мартини». Сегодня так много случилось, может быть, больше, чем за всю ее жизнь: по значимости больше. Она заслужила Сегодня. Спиртное отозвалось в голове легким суховеем. Женя дотянулась до проигрывателя, поставила песню на начало, зациклила пластинку и усилила звук. Снова налила.

Стало душно. Выглянула из комнаты – два шага – и поднялась по лестнице, искусно облицованной чароитовыми чешуйками, на второй этаж. Она знала, куда идти. Тут была очень просторная комната, о ней как-то упомянул Александр… Вот она.

Женя остановилась на пороге. У двери, справа на стене – две серебряные пластины. Прикоснулась к верхней. Свет, рассеянный, дымковатый, медленно оседая, заполнил комнату. Мандраж монолита… Закругленное пространство, пол устлан мягким крохотно-ворсистым ковром, хаотично разбросано несколько подушек. Глянцевая, с призрачным отражением темно-лазуревая стена с обеих сторон от двери плавно переливалась в другой цвет – сладкий, неброский малиновый, а в смешении двух тонов светилась человеческой кожей. Из центра ковра вырастала до потолка бесформенная гора со множеством выступов и ложбин. Потолком служил огромный диск, теплый, матовый, – с него и падал свет… Уже не падал: стемнело. Мгновение – опять светает. Девушка убрала руку со стены – рассвет замер. Дотронулась до второй пластины – комната погрузилась во мрак, осветилась до прежней яркости, потом угасание и воскрешение света участились, пока не достигли беспорядочного мерцания и стали возвращаться к исходной амплитуде. Женя настроила эту чудо-панель в темп к музыке, с репризой каждые четыре такта и шагнула в степенное биение света, разглядывая свое отражение то в морской волне, то в пурпурных облаках. Опустилась на лунную травку ковра, приложила щеку к мягкой подушке. Провела рукой по мудреному рельефу горы, взобралась на подножный склон; тело потянулось выше, но девушка улыбнулась, покачивая головой: «Комната Любви. Там синие, здесь красные тона… Мужчина входит, а женщина ждет его в конце…»

Евгений посвежевший, гладковыбритый, в черном халате-кимоно появился в комнате, где они только что ужинали. Ночной гостьи не было. Обратил внимание на некую странность с музыкой, хмыкнул, поежился, пригубил «Мартини», проигрыватель не тронул.

– Женя! – позвал он.

Ответа не последовало. Художник подождал немного и вышел в холл.

– Женя! – позвал он снова и ступил на сиреневые разводы чароитовой лестницы.

Темный коридор второго этажа: куча хрустальных бра – ни одно не горит. Открытая дверь, косой четырехугольник света на полу и на ответной стене – каприз невидимого иллюзиониста – появляется… исчезает… Как просто.

– Женя…

Она ждала, у малиновой стены:

– Опять ты угадал.

Евгений подошел, беспокойно-горбатый.

– Ты… уверена?

Девушка крепко прижалась к нему. Горячие губы припали к шее. Безудержная. Действительно – просто. Он забыл о стеснении, о своей неуклюжей скованности, самые страшные страхи развеялись в дым, туман, прах, пустоту, ничто… Вот – здесь, в руках, прекрасная, живая, желанная. Кровь стучит, ноет кость, жарко, сладко… Впилась, вплелась, свилась.

Он взял в ладони ее лицо:

– Подожди… Не так.

Синие глаза – свет, кожа – огонь. Губы в улыбке, как у ребенка, дорвавшегося до пригоршней счастья. Чуть надавил на плечи – послушалась, опустилась на пол. Волосы рассыпались по ковру. Сердце пылает, дыхание рвется, там – внутри – вся нетерпение, каждой частицей просит свободы. А он спокоен, до камня, до ужаса. Его рука, изрезанная, огрубевшая от долгой работы, но удивительно чуткая открыла ей грудь, скользнула по телу, откидывая полы халата.

Он знал, что увидит, он не раз грезил этим: после их первой встречи, во сне, работая над портретом, создавая «Комнату Любви»… Странная, почти болезненная худощавость шеи и трепетные упругие груди. Дотронулся. Отклик – тишина, ожидание, роль ведомой. Подушечкой пальца тихонько стал рисовать вокруг заставившей его так долго мучиться, дерзкой и беззащитной живой пуговки.

– Знаешь, что это? – спросил он.

– Нет, – выдохнула Женя, в страхе и с восторгом наблюдая за движением губ художника.

Только теперь она разглядела его как следует: в обострении чувств – преображение действительности. Лицо не описать: не красивое, обыкновенное, всегда напряженное, взор соскальзывает. Вот глаза… В глазах – ночь ночей, зияли, впитывали в себя, как водоворот Мальмстрема… и губы – щедрые – каждой своей частицей возвращали все, что украли глаза, новым, совершенным, настоящим. Им ни к чему произносить слова, они сами больше, чем слово…

– Это пик, – сказал Евгений. – Пик далекой высокой скалы. В ее недрах несметные богатства, плазма, кипящая алая кровь, сжигающая лава… Фокус в том, что такой, как она есть, она никогда не извергнется отсюда. Это будет белой как снег, пенистой, густой жизнью, млечным соком, дорогой в небо… Так всегда бывает: думаешь об одном, а приходит другое.

Девушка не знала, чего ждать, шла за ним.

– Здесь, – художник провел ладонью по ее гладкому животу, – плато. Долина судеб. Она не в твоей власти и не в моей, и не Бога. Никто не ведает. Это великая загадка!..

Евгений поцеловал натянувшуюся дрожащую кожу, прислонился щекой и снова поцеловал – в узкую неглубокую впадинку.

– След иной цивилизации…

Положил ладонь на колено девушки, другое колено удостоилось прикосновения губ. Плавно, не спеша он скользнул языком по бедрам. Женя, истомленная, переполненная желанием, запустила пальцы в его жесткие волосы.

– Осторожнее, птица, я всего лишь мотылек… бабочка!

– Я маленькая птица, – простонала Женя, включаясь в игру. – Я колибри…

– А это? – Евгений опустился щекой на волосы внизу живота.

– Это лес, он скрывает пещеру желаний.

– Не уверен… – дыхание мужчины становилось неровным. – Я вижу розу. Знаешь, как желанна роза для бабочек? Как они собирают нектар, знаешь?..

Женя вскрикнула, откинула голову и закрыла глаза. Тело улиткой устремилось внутрь себя, а раздвинутые в стороны ноги сомкнулись, обхватив голову мужчины, когда он коснулся губами в их природном сплетении. Но это было одно мгновение – неодолимое – броситься в силу от слабости. Лепестки розы раскрылись. Евгений обхватил ее бедра руками… Преломление, осмысление, бред: девушка тонула и задыхалась в волнах ледяных и жарких. Они обволакивали, выталкивали ее на берег потерянной полой раковиной, оставив бесцветному солнцу. Потом возвращались, забирали обратно в свою стихию. И она вновь оживала и мучилась, но прекратить мучение не смела: знала – это не предел, есть мучения слаще, а там… если не найдет в себе силы, то умрет навсегда…

Озноб пошел от висков к затылку и перекинулся на плечи. Но она успела схватить голову мужчины, отстранить от себя. Корчась, напрягая все мускулы, с застывшим в гортани сухим звуком, Женя сдержала этот поток. Глупый, он чуть не лишил ее чувств!..

Пелена со зрачков спала, Женя увидела его: страшные и беспомощные глаза и губы… Эти губы… Прильнула к ним. Рот в рот. Оба сладко пахли «Мартини». Языки встретились. Как две зверушки: любопытные, незнакомые, страстные, жадные, будто могли найти что-то друг в друге… искали, пьянили, пока не превратили поиск в борьбу…

Победила Женя, опрокинула Евгения на спину и тогда только оторвала свой безумный рот. Смотрелись, как в зеркало, лица одинаковы: беспокойны, счастливы, желанны. Оба тяжело дышали, оба истекали потом.

– Слушай, мотылек, – отдышалась Женя. – Это что?

Погладила вздыбленную ткань кимоно, где у торса встречались его ноги.

– Тоже цветок… – хрипло ответил Евгений.

Нервными движениями стала сдергивать с него халат, обнажая совсем не атлетическое тело: худое, бледное, высушенное, сплетенное из жил. Бережно, тонкими пальчиками Женя взяла его орган: каменный с неистово бьющимся сердцем. Уродливое произведение природы… Однако игра трактовала свои законы, и Женя удивилась, насколько непредсказуемые, легкие и стройные… Цветок лотоса. Открылся влажный бутон.

– Выпала роса. И когда успела? – улыбнулась девушка.

Губы обхватили цветок, бутон уперся в нёбо. Рот, словно не опомнился от прежней борьбы, может и не знал, что она кончилась. Но лотос был сдержан. Его стремление вглубь оставалось лишь стремлением, таило угрозу, но не исполняло ее – сила сильных… Евгений судорожно выдохнул.

Женя поднялась на коленях. Икрами обняла жесткие бедра Евгения, направила стебель в себя. Лотос и роза встретились. Мужчина открыл глаза. Она медленно опустилась, издала сладостный тихий стон, покачнулась, закусив нижнюю губу. Он ухватил ее за талию. Не спеша, смакуя каждое движение, чувствуя, как ладно соединяются тела, как уютно и радостно их истомившимся цветкам, они продолжали путь. Женя наклонилась, сложив ладони на груди любовника, губы снова и снова сливались в поцелуе, без неистовства, данью благодарности… обожания. Наступило то самое штилевое спокойствие, когда силы приходят в норму и растекаются по всему существу – ожидание. Оба ждали, затаившись, глядя друг другу в глаза, лаская, целуя, тихо стеная, шепча бессмысленные, красивые слова. Оба ждали, когда сила устремится туда, где ей неизбежно найти выход, к той части тела, которая выбросит ее… когда их станет не двое, а четверо…

Порою невозможно угадать, уловить, где грань, где точка перемен, где ураган сметает безмятежность… Женя побледнела – уловила. Руки Евгения снова осадили ее и с большим напором, мерцающую комнату прорезало криком чайки…

Нет, это другая игра!.. Это не цветочки!.. Стальной кинжал вонзался в плоть, с каждым ударом вырывая из горла стоны. Это игра в убийцу и жертву! В клинок и рану! Женя закинула голову, волосы влагой хлестнули по лопаткам, на какое-то мгновение охладив кожу и притупив мучение… Господи, рана!.. сама остервенела, стенки ее сузились, плотно обхватив клинок, своих сил не ведая, пытались обезоружить убийцу. И она услышала стон: низкий, отчаянный… Теперь им суждено было умереть вместе…

Евгений смял ее крепче, рванулся вплотную к жертве, поднялся, бил и толкал ее все глубже и глубже, сдвигая к стене. Бедра Жени разметались по сторонам, она потеряла контроль, в отчаянии обвила руками шею любовника и, помогая терзать себя, скрестила ноги позади него. Движения их слились, ужесточились, стоны от болезненных до разъяренных исходили теперь откуда-то свыше и были для них не слышны. Пространство отступило, отчетливо показалось, вспыхнуло и рухнуло тьмой. Все… Женя нечувствующая, оглушенная и слепая. Виски – рокот, глаза – паника. Одно поняла: сейчас кончится…

Но Евгений с силой вошел в нее и замер. Тишина – в голове часы тикают. Дыхание – дрожь. Затуманенный мозг Жени начал проясняться. Заметила, как судорожно сжимаются ее мышцы – держат, интуитивно борются… Зачем? Что еще? Почему ей нельзя дойти? Неясной надеждой посмотрела на художника. Глаза – тоннель, яма, ад. Губы – восхитительные лепестки – не унесенные ли порывом любовного ветра два с ее одичавшей розы? – что-то шептали. Прислушалась.