Арабелла Вейр - Тупой Амур

Хэт шаталась, причем самым натуральным образом. Она была настолько ошеломлена, что ей казалось – вот-вот упадет, хотя она и сидела. Согнется пополам и рухнет всем телом под стол. Хэт и сама не понимала, как все произошло. Случилась какая-то катастрофа, катаклизм, она его и не заметила, а это совсем плохо. Словно она не ждала всю свою жизнь какое-нибудь несчастье. Ждала ведь. То и дело озиралась, не подкрадывается ли неприятность. Прислушивалась, не постучат ли в дверь: тук-тук-тук – беда пришла! Если с Хэт случалось что-нибудь приятное, она наслаждалась с минуту или чуть больше. Но где-то в глубине ее души теплилась мысль: «За это мне придется заплатить».

Так что приятным событиям Хэт в общем не доверяла. Относилась к ним с подозрением, как к фокусам. Считала, что, если происходит что-то приятное, это, конечно, прекрасно, но потом придется отрабатывать. И дело не в том, что она притягивает к себе горе, вовсе нет. Человек она добрый, живой и цельный. Просто она и мысли не допускала, что с ней может произойти что-то приятное. С кем-то другим – да, но только не с ней. Конечно, в жизни бывает и хорошее, и плохое, но Хэт чувствовала себя лучше, когда с ней случались неприятности, как будто она дружила с ними и с нетерпением их ждала. Этой своей позицией Хэт дорожила – с ней было спокойнее. В этом вся Хэт.

Но ее житейского опыта, изобилующего самыми мрачными предчувствиями, оказалось в данном случае недостаточно. И вот она, Хэрриет Грант, известная всем (кроме родителей и сестры) как Хэт, тридцатитрехлетний флорист, ухаживающая за растениями в офисах, осталась за полтора месяца до свадьбы у разбитого корыта. Ее жених, Джеймс Маккензи, которого все звали Джимми Мэк, взял да и отменил свадьбу. За сорок два, черт бы их побрал, дня до величайшего события в ее жизни Джимми Мэк дал задний ход – бросил ее, покинул, дал отставку, такое вот веселенькое дельце. Но ей было не до веселья.

У Хэт голова шла кругом, и ничего она с ней не могла поделать. Мелькали самые разные мысли, да так быстро, что будь у ее головы шотландская юбка, получился бы отличный шотландский танец. Хэт словно прилипла к стулу. На пол она уже не падала: падение больше не входило в программу ее действий, и ей вдруг показалось, что она лишилась ног. Она с ужасом поняла, что ниже пояса ее тело парализовано. Тут же мелькнула мысль, что Джимми Мэк вернется к ней из сострадания, узнав, что она стала инвалидом, но Хэт тотчас выбросила эту мысль вон, сообразив, что из-за паралича не сможет ездить с ним на мотоцикле, а Джимми Мэк от своего мотоцикла был без ума.

Очень похоже на Хэт: даже в критическую минуту она сохраняла ясность мысли. Во всяком случае, так ей казалось, хотя подруги считали ее неврастеничкой. Она была из тех людей, кто не покинет объятый пламенем дом, пока не убедится, что задняя дверь заперта, – и дело тут не в ее практичности, а в том, что она любила проверить все два, три, четыре раза. Эта особенность характера прекрасно дополняла ее ожидание неприятностей и, по мнению Хэт, означала, что она всегда готова к худшему. Так было до сегодняшнего дня.

Хэт вновь прокрутила в уме самый кошмарный момент в своей жизни, означавший для нее конец света.

– Что-что? – пробормотала Хэт и пролила кофе на столик с полинявшей красной столешницей, за которым они сидели с Джимми Мэком.

И тут же с неудовольствием поняла, что зря это сделала.

– Бог мой, Хэт, только не усложняй ты все, и без того сложностей хватает. Просто… я… я не могу…

Джимми глянул в свою чашку, к которой так и не прикоснулся, и пожал плечами с видом человека, от которого ничего не зависит. Когда-то Хэт этот его жест очень нравился.

– Чего не можешь? – переспросила Хэт, прекрасно понимая, чего он не может.

– Хэт, прошу тебя, выслушай меня. Наверное, все это очень важно, но мне ничего этого не хочется. Если мы сейчас все приостановим… возможно, тогда… э-э-э… не будет так страшно, а?

– Но мы уже разослали приглашения и на многие из них получили согласие! У меня платье почти готово! Да ведь у мамы все сосуды лопнут! А как же цветы, еда, выпивка, все остальное, черт возьми, зал, за все уже заплачено! Бог мой, да еще и медовый месяц, – простонала Хэт. Она знала, что заплачено было далеко не за все, но не в этом дело.

– Ну да, за многое мы внесли аванс, но не всю сумму, правда? Мы… э-э-э… ты ведь и не собиралась оплачивать счета в самый последний момент, – запинаясь, проговорил Джимми Мэк.

– Какой там последний момент! До него еще полтора месяца! Не думаю, что нам вернут аванс, если мы откажемся перед самой… перед самой… нашей…

Хэт не в силах была произнести слово «свадьба». Она не могла поверить, что Джимми Мэк устроил ей такой сюрприз, и вот теперь они сидят и прикидывают, сколько вложили денег и сколько из них удастся вернуть. Все равно что обсуждать, как лучше расставить шезлонги на палубе «Титаника».

– Но ведь это лучше, чем потерять все деньги, как ты считаешь? – бодрым голосом проговорил Джимми Мэк с кривой ухмылкой, которая должна была означать: «Не так уж все и плохо». Когда Хэт увидела эту ухмылку, ей захотелось взять из сахарницы чайную ложку и выдавить ему глаза.

– Да плевать мне на деньги! Но почему? Почему ты не… – Слово застряло у нее в горле, и ей пришлось сделать усилие. – …Почему ты передумал на мне жениться? Что произошло?

Хэт понимала, что ведет себя глупо, но случившееся и без того было глупостью.

Джимми Мэк и Хэт сидели в кафе за углом церкви, в которой должна была состояться их свадьба, но не в одном из тех современных баров, где кофе с молоком и булочками с тертой морковкой кажутся вкуснее только потому, что эту «сдобу» привезли якобы из Америки, а в унылом старомодном заведении, украшенном запылившимися пластмассовыми фруктами и потускневшими видами Неаполитанского залива на стенах. Хозяева, мрачные супруги-итальянцы, ненавидели англичан за то, что те не видят разницы между лингвинами[1] и спагетти. Хэт и Джимми Мэк приехали заблаговременно, чтобы встретиться с новым священником. Вполне в духе Хэт: она настояла на том, чтобы приехать пораньше и произвести тем самым благоприятное впечатление. Новым священником оказалась женщина. «Очень мило и вполне в духе времени», – неубедительно произнесла, узнав об этом, мать Хэт. Она звонила по телефону из Канады, где последние десять лет жила вместе с отцом Хэт. Они разрывались между Канадой и Джерси[2] – идеальным местом для того, чтобы поселиться там на пенсии. По мнению Хэт, ее родители выбрали Канаду исключительно потому, что занудных стариков там больше, чем даже в Джерси.

Хэт и Джимми думали венчаться в церкви, но их священника перевели в другой приход. Новая священнослужительница – что и понятно – хотела, прежде чем венчать их, познакомиться с обоими. Ни Джимми, ни Хэт церковь не посещали, да их и не воспитывали в религиозном духе, но Хэт хотелось, чтобы свадьба была шик-блеск. Джимми не возражал. До сегодняшнего дня он вообще не обнаруживал своих желаний по тому или иному поводу. Но винить Хэт за то, что она выбрала красивую церемонию, все равно было нельзя. Она и не думала, что разговоры обо всем этом могут доставить ей удовольствие, и, когда Джимми предложил венчаться в церкви, тут же согласилась, только бы не показаться человеком, который дареному коню в зубы смотрит. Тем более что она и не думала, что вообще когда-нибудь выйдет замуж. Как ей казалось, она была не из числа тех девушек, на которых хотят жениться, а скорее, из тех, с кем можно куда-то сходить, посмеяться, поболтать… но жениться?.. Хэт полагала, что брак существует исключительно для таких нежных, хрупких, робких и женственных созданий, как ее сестра Пенни.

Толстушкой Хэт не была, но и стройной, пожалуй, тоже. Своим занятиям садоводством она была обязана довольно крепким телом, и хотя толкательницу ядра она не напоминала, но и за балерину ее бы не приняли. Сложена она была неплохо, волосы длинные, песочного цвета; летом они выгорали и превращали ее в блондинку. Хэт была женщиной привлекательной, но не красивой, сильной, но не мужественной. Впрочем, сама себе она не нравилась, и Хэт чувствовала, что явно уступает своей хрупкой старшей сестре.

– Ничего не случилось. Просто не хочется всего этого. Хочу побыть какое-то время один. Возможно, тогда что-нибудь переменится и все образуется.

Только времени тебе сейчас и не хватает, сердито подумала Хэт.

– Понимаешь, это вовсе не ты, а я… – продолжал Джимми, как бы предлагая по-новому взглянуть на их отношения и попытаться разобраться, что же все-таки произошло.

– Черта с два! – отрезала Хэт. – Не желаю я разбираться во всем этом, так что можешь оставить при себе все эти разговоры насчет тебя и меня.

– Э-э-э… ну да… конечно, – неуверенно произнес Джимми Мэк.

Хэт и без того чувствовала себя мерзко, но понимала, что и ему сейчас вряд ли лучше.

– Давай на какое-то время об этом забудем… на время, ладно? Я побуду немного один, а потом, может, все изменится, а?

Хэт поверить не могла, что Джимми Мэк говорит об их свадьбе так, словно можно сделать паузу, просто нажать кнопку, как на видеомагнитофоне. Он продолжал что-то бубнить, но было ясно, что он и не то еще скажет, что-нибудь такое, от чего она почувствует, будто бы ее ударили по лицу большой сырой рыбиной. Хэт захотелось зажать уши руками и громко запеть, но голос у нее был так себе, и она не стала этого делать, рассудив, что это покажется ребячеством, а то и просто глупостью.

– Понимаешь, мне кажется, что так мне будет лучше, – пробормотал он.

– Будет лучше? Да откуда тебе известно, как будет лучше? Почему ты за полтора месяца до нашей свадьбы вдруг надумал, как тебе будет лучше? Не лучше ли подумать об этом после свадьбы? А еще лучше – до того, как мы решили пожениться? Боже мой… мама родная, помоги же мне, черт возьми, что скажет моя мама? А я-то думала, мы любим друг друга, – причитала Хэт. В ее сдавленном голосе слышалось страдание.

Впервые в своей жизни Хэт организовала яркое событие, притом самостоятельно. Мать обязана была собственными глазами увидеть то, на что способна Хэт. Что она не просто девушка с мальчишескими ухватками при принцессе Пенни.

Повисла тяжелая тишина, после чего Джимми снова заговорил:

– Послушай, мне правда очень жаль, и ты это знаешь.

– Да, – тихо ответила Хэт.

Она понимала, что нельзя давать волю чувствам, но как еще было реагировать? Все казалось решенным и, что гораздо хуже, таким… таким очевидным. Как оспорить утверждение Джимми Мэка, что так будет лучше для них обоих?

Хэт лихорадочно искала причину того, почему он не должен покидать ее за полтора месяца до свадьбы. Но не успела она придумать что-либо лучше, чем броситься на него, схватить за шиворот и застонать, словно дух, предвещающий смерть: «Я хочу замуж!», как Джимми встал из-за стола, махнул рукой и побрел прочь. Хэт с болью в сердце смотрела ему вслед. Как будто не сердце было у нее в груди, а мокрое полотенце, которое выжимает борец сумо.

Дверь за Джимми захлопнулась, и Хэт увидела, как испаряется ее будущее. Она совершенно не понимала, как сумеет все это пережить. Она любила его, верила ему, и вот он ушел. У них была взаимная любовь и понимание – так, во всяком случае, Хэт до сих пор казалось. Конечно, не котел бурных страстей, но именно то, что Хэт искала. Она хотела выйти замуж за Джимми, потому что думала, что встретила свою любовь, и была довольна тем, как развиваются их отношения – легко и уверенно.

И что теперь? Где легкость и уверенность? Ее бросили, день свадьбы стремительно приближается, а жениха нет. Все равно, подумала Хэт, что поезд, который мчится на всех парах без машиниста. Она заказала еще кофе: необходимо было время, чтобы собраться с мыслями, а эта недовольная всем пожилая официантка, похоже, не даст ей сидеть и разбирать по полочкам свою жизнь бесплатно. Официантка принесла ей еще чашку кофе, и Хэт поняла, что способна теперь думать только об одном: какой страшный, жуткий, кошмарный ад ей предстоит.

– У меня тут пакет. Надо расписаться, – пробормотал кто-то.

Хэт стояла спиной к двери возле огромного витринного стекла и ковырялась в кадке с японскими орхидеями, которые поднялись во весь рост, до самого потолка. Орхидеи образовали внешнюю стену приемной небольшой дизайнерской фирмы «Стайлз энд Страйпс». По контракту Хэт должна была ухаживать за этими красивыми, но, к несчастью для нее, очень высокими растениями. Она обернулась, руки все в земле, и увидела посыльного мотоциклиста с пакетом. Шлем он так и не снял.

– Пакет. Вы можете расписаться в получении?

– Простите, не разберу, что вы говорите. Не снимете ли шлем?

– Дело не в шлеме, это у меня акцент такой, – сказал посыльный, но шлем снял.