В комнате она осторожно поставила кофе на полированный журнальный столик и, быстро подойдя к окну, раздвинула теневые шторы. Тяжелые, почти театральные портьеры, которым для полноты впечатления не хватало разве что золотых кистей, были страстью мамы. Поля всегда немного стеснялась ее вкуса, и сейчас ей было досадно, что обои в их с Ксюхой спальне отклеились так некстати. Гораздо приятнее было бы сидеть с Борисом в светлой, не загроможденной мебелью комнате, где во всем чувствовалась какая-то стильность и весенняя прозрачная чистота, а не здесь, где на стенах с красноватыми обоями разбросаны довольно банальные пейзажи, выполненные маслом, а кругом — тяжелая, монументальная мебель с немодной уже темной полировкой, кстати, обычно заляпанной отпечатками пальцев. Поля повернулась к старенькой «Лирике» в углу. Так и есть: везде частые жирные следы и, кроме того, на крышке — слой вчерашней пыли. Она еще успела подумать, что Бориса нужно посадить в кресло спиной к фортепиано, но он, видимо, уже перехватил направление ее взгляда, потому что вдруг спросил:

— Ты играешь или сестренка?

— Я, — немного растерянно отозвалась она. — И сестренка… То есть она занимается серьезно, будет поступать в консерваторию, а я так, для себя.

Он провел ребром ладони по крышке, смахивая пыль, и неожиданно попросил:

— Сыграй что-нибудь.

Вообще-то Поля терпеть не могла домашних концертов и особенно просьб «сыграть что-нибудь». Это обычно вызывало в ней какое-то дикое и упрямое раздражение. Хотелось плюхнуться на вертящийся стул и забарабанить бравурно и яростно «Собачий вальс». Впрочем, ничего подобного она ни разу не сделала по одной простой причине. Поля совсем не была уверена, что такой репертуар разочарует гостей. Большинство из них выдающимся и единственно достойным внимания музыкальным произведением считали «Полонез» Огинского, ну, еще, может быть, бетховенскую «К Элизе», так что «Собачий вальс» пришелся бы как раз в тему…

Но в этот раз все было по-другому, и, откидывая крышку, она жалела только о том, что давно не повторяла свою выпускную программу. Ах, какая там была «Мелодия» Альбинони! Чудная, светлая и прощально-грустная одновременно. Словно эхо ушедшей любви. Хотя Поля могла только догадываться, что это такое. По сути дела, любви, ни прошедшей, ни настоящей, в ее жизни еще и не было. Так, мимолетные, скоротечные и легко забывающиеся увлечения. Но в одном она была уверена: то, что сейчас бешеным пульсом стучало в ее висках и сладким томлением разливалось по телу, было предчувствием любви, любви большой и подлинной. Она глубоко вдохнула, как когда-то делала перед экзаменом по специальности, и легко пробежалась по клавишам сильными красивыми пальцами с коротко подстриженными ногтями.

А игралось сегодня не то чтобы очень. Нет, технически все было нормально. Закончилась первая, длинная и выразительная фраза виртуозного этюда, началась вторая. И вдруг Поля поняла, что это не то, совсем не то. Она остановилась на середине такта, убрала руки с клавиатуры и повернулась к Борису. Тот сидел в кресле, свободно откинувшись на мягкую велюровую спинку, и беззвучно барабанил подушечками пальцев по журнальному столику. Лицо его не выражало ничего, кроме вежливой благодарности.

— А хочешь, я тебе спою? — предложила она, еще не уверенная в том, что поступает правильно.

— Да, — Борис кивнул чинно и как-то потешно. И знакомая уже насмешливо-добрая улыбка дрогнула в уголках его губ.

Тогда Поля развернулась к инструменту и снова заиграла. Сначала она пела романс из «Дней Турбиных», потом «Ночную серенаду», потом григовскую «Песню Сольвейг». Пела, краем уха слыша, что за стенкой перестала возиться Ксюха, затылком чувствуя, что Борис смотрит на нее уже совсем по-другому. Смотрит на ее рассыпавшиеся по плечам темные волосы, на ее пальцы, легкие, длинные и стремительные, на тени ее ресниц, лежащие на щеках… Закончить Поля решила все-таки вспомнившимся Альбинони. Немного запуталась в самом конце, что-то присочинила от себя, но довела-таки до последнего аккорда. Когда он прощальным вздохом опустился на клавиши, Поля, оттолкнувшись ногой, повернулась на вертящемся стуле.

— Это откуда? — спросил Борис голосом, в котором не чувствовалось ни тени недавнего шутовства и легкомыслия. И ей вдруг ужасно захотелось, чтобы он проникся еще больше, чтобы догадался, что она — не обычная, не такая, как все, что она в тысячу раз интереснее банальной в своей загадочности Нади Хорошиловой.

— Из головы, — просто сказала Поля и улыбнулась. В конце концов, это была всего лишь невинная и ни к чему не обязывающая ложь. Даже не ложь, а просто маленькая выдумка.

— Я понимаю, что из головы, — Борис усмехнулся. — Откуда еще? Я спрашиваю в том смысле, из какого альбома? Это ведь Альбинони, так?

Он понял. Несомненно, понял, что она имела в виду. Догадался, что она просто хотела покрасоваться, и гуманно попытался вывернуть фразу так, чтобы не слишком обидеть. Но никогда в жизни Поле еще не было так стыдно. Жаркая волна, вязкая, как клубничное варенье, с силой прихлынула к лицу и шее. Она почувствовала, что краснеет стремительно, некрасиво, неровными, расплывчатыми пятнами. И вместе с жалостью к себе и досадой на себя пришла злость. К чему вообще этому меломану понадобилось умничать? Ну узнал Альбинони, ну догадался, но разве обязательно было заявлять об этом вслух? Тактичный человек должен был бы промолчать! Она перевела глаза, наливающиеся тяжелыми слезами, на журнальный столик и наткнулась взглядом на поднос с нетронутым кофе, который она варила с такой любовью и который теперь уже безнадежно остыл. Подумала о том, что Надя Хорошилова просто не могла бы оказаться в такой дурацкой ситуации и вообще с Надей Борис наверняка повел бы себя по-другому. И это стало последней каплей. Или, может быть, первой, скатившейся с длинных темных ресниц? Поля опустила голову и закрыла лицо руками.

И тут же почувствовала, как к ее запястьям прикасаются его теплые твердые пальцы. Когда она наконец позволила отвести свои ладони от заплаканного лица, Борис сидел рядом на корточках и смотрел на нее тревожно и виновато.

— Прости меня, а? — произнес он и погладил тыльную сторону ее кисти. — Ты, наверное, уже поняла, что у меня есть такая страстишка к красивым фразам и дешевым эффектам? Ну, с этим Альбинони я, конечно, перебрал… Тем более что это ведь действительно «из головы»? Ты же там что-то сымпровизировала перед кодой?

— Да, — ответила Поля и всхлипнула, но уже с улыбкой — робкой, дрожащей и почти счастливой. Ей хотелось, чтобы он сидел вот так долго-долго, не отпускал ее руку, гладил ее пальцы и ладонь, чтобы, может быть, даже попытался поцеловать. Но Борис только вздохнул, все еще виновато, и встал, опершись рукой о крышку «Лирики». Повисла секундная пауза, но Поля поняла, что сегодня уже ничего не будет — остается только достать из шкафа тетрадки с конспектами и отдать ему, последний раз как бы случайно прикоснувшись пальцами к его руке. Она так и сделала. И потом, когда Борис ушел, еще долго стояла у кухонного окна, провожая глазами его коренастую фигуру.

Ксюха появилась на кухне так же неслышно, как перед этим исчезла.

— Это кто такой? — ехидно спросила она, громко и смачно чавкнув розовощеким яблоком.

— Ты же знаешь, это мой мальчик, — равнодушно отозвалась Поля, не оборачиваясь и рассеянно водя пальцем по подоконнику.

— Ну что ты крысишься? Это я пошутила, просто позлить тебя хотела. Ну скажи, кто это такой у нас будет, а?

— У вас кто — не знаю, а у меня будет — муж.

Она договорила фразу и вдруг с необыкновенной ясностью поняла, что на самом деле хочет этого больше всего на свете. И что исполнение этого желания не так уж и нереально. Борис уже давно скрылся за поворотом, Ксюха, презрительно фыркнув и, вероятно, посчитав, что ее в очередной раз разыгрывают, удалилась обратно в комнату к ободранным обоям и разобранному шкафу, а Поля все стояла и смотрела в окно, теперь уже на молдаванок у булочной, торгующих золотыми, словно осень, яблоками…


Однако утро следующего дня получилось совсем не таким, как Поля загадывала. Точнее, начался-то день как раз обыденно: она встала по звонку будильника, умылась, выпила чашечку кофе… Разве что макияж наложила с особой тщательностью да над прической потрудилась дольше, чем обычно. Но уже перед первой парой ей пришлось испытать неожиданное, и от этого особенно горькое разочарование. Борис, сидящий в аудитории, встретил ее лишь кивком головы и мимолетно-вежливым: «Привет!» Кивнул, словно отмахнулся, и снова повернулся к Олегу, продолжая прерванный разговор. Тогда она чуть не расплакалась от обиды и весь первый час лекции просидела, невидящим взглядом уставившись в страницу конспекта. Но это было, как выяснилось, еще только начало.

После третьей пары народ засобирался домой. Поля, успевшая к этому времени немного успокоиться, решила, что подождет Бориса у выхода из аудитории и просто спросит: «Как дела?» Там, слово за слово, глядишь, и разговор завяжется, а может, им и вовсе окажется по пути? Ведь она так и не догадалась за весь вчерашний день спросить, где, собственно, он живет?

И, конечно, Поля осуществила бы свой план, не случись то, о чем она боялась даже подумать.

А это случилось, и она видела все ясно и четко, как при замедленной съемке… Защелкнув замки на своем новеньком «дипломате» и стряхнув с лацкана пиджака невидимые пылинки, Борис подошел к столику, за которым все еще сидела Надежда. Следом за ним мгновенно подтянулся Олег. Вернее, не подтянулся, а рванул, перемахнув через стоящий в проходе стул. Но Поле это было уже безразлично. Она, не дойдя до двери пару шагов, замерла у мутной от мела доски. И теперь стояла, как завороженная глядя не на Надю, не на Суханова даже, а почему-то только на полу его светлого пиджака, касающуюся ее плеча. Надежда заканчивала подправлять карандашом контур глаз, равнодушно всматриваясь в зеркальце синей пудреницы. Олег что-то беспрерывно болтал, с непоседливостью обезьяны пересаживаясь то на один край стола, то на другой, а Борис ронял фразы, редкие, но, вероятно, достаточно остроумные. Потому что уголки полных губ Нади то и дело вздрагивали в подобии усмешки. Потом она захлопнула пудреницу, склонилась к сумке, и в этот момент до слуха Поли долетела фраза, произнесенная Борисом. Расслышала она ее совершенно четко…

— Добираться отсюда минут сорок, тем более что не час «пик», толпы в метро нет, — сказал он, отступая на шаг назад и давая Наде возможность подняться со стула. — Да и вообще куда торопиться? Ты же вроде бы временем располагаешь?

— А алкоголь там, на месте, купим? — встрял Олег.

— Все уже куплено, что ты суетишься? — Борис усмехнулся. — И вообще едем, что ли?

Они собирались куда-то ехать втроем, и он не звал с собой ее, он вообще забыл о ее существовании… Поля прерывисто вздохнула и словно бы очнулась. Потом заставила себя развернуться, сдерживая слезы и мысленно повторяя: «Не плакать! Не плакать!.. Во всяком случае, не здесь и не сейчас!» Последний раз отыскала глазами лицо Суханова и вдруг наткнулась на откровенно ироничный Надин взгляд. Та смотрела на нее пристально и достаточно жестко пару секунд, показавшиеся Поле вечностью, а потом произнесла негромко и как-то небрежно: «Боря, там, похоже, тебя ждут!», явно намекая на их вчерашнюю совместную прогулку.

Борис повернулся, и лицо его мгновенно приняло виноватое выражение.

— Ой, Поль, — заговорил он оправдывающимся тоном, пробираясь к ней по проходу, — а я как-то даже не подумал, что тебе конспекты могут самой понадобиться. Мы с тобой договаривались, что я их завтра, то есть сегодня принесу, да?

— Ни о чем подобном мы с тобой не договаривались, — процедила Поля сквозь зубы, задыхаясь от ярости. — Можешь пользоваться сколько нужно. И вообще что ты тут передо мной стоишь? Вы же куда-то торопитесь? Вот и идите на здоровье!

И тут же пожалела о сказанном: фраза получилась глупая, откровенно выдающая и ее обиду, и ее неуместные претензии. Но Суханов вдруг досадливо покачал головой, вздохнул совсем уж виновато, а потом выговорил:

— Слушай, я понимаю, что запоздалое приглашение выглядит глупо, но… Может быть, ты все-таки пойдешь с нами? Конечно, нужно было тебя с самого начала позвать, но, понимаешь, разговор об этом зашел с самого утра, ты еще не приехала, а потом все как-то завертелось, закрутилось…

Поля, пытаясь сохранить на лице равнодушное выражение, поправила прядь волос, пахнущих маминой «Магией ночи», и пожала плечами, как бы раздумывая. Но еще до того, как наконец она произнесла: «А куда вообще мы едем?», Борису, похоже, стало ясно, что согласие получено. Глаза его из осенне-серых вдруг сделались почти голубыми, как мартовское небо, и улыбка, хорошая, светлая, ничуть не насмешливая, тронула уголки губ…

А жил он рядом с платформой «Петровско-Разумовская», и ехала вся компания к нему в гости, отмечать в «узком кругу» знакомство и начало нового учебного года. Все это Поле подробно и доходчиво объяснил Олег, ничуть не удивившийся тому, что она присоединилась к ним. Зато сама Поля чувствовала себя ужасно неловко и почему-то старалась не встречаться взглядом с Надей. Не с Борисом, не с Олегом даже, а именно с той, которую никогда не уважала и к дружбе с которой не стремилась. А еще она мысленно молилась о том, чтобы «поэт» замолчал или просто сменил пластинку, закончив, наконец, свои затянувшиеся объяснения и перестав привлекать к ее персоне общее внимание фразами типа: «Я надеюсь, Поля, ты не разочаруешься», «Ты молодец, Поля, что поехала с нами»…