«Да, я, по сути дела, напросилась. Напросилась! Но никто не имеет права осуждать меня за это! — думала она. — И все-таки как неудобно, как стыдно…» Через несколько минут Олег все-таки сменил тему и начал травить анекдоты про Штирлица. К моменту, когда компания во главе с Борисом подошла к кирпичному дому на Линейном проезде, эти давно приевшиеся истории уже превратились в бесконечную череду вариаций вроде: «Штирлиц выстрелил в упор, упор упал…», поэтому, когда Олег замолчал окончательно, все, не только Поля, вздохнули с облегчением.

А квартира оказалась самой обычной «двушкой» с низкими потолками и довольно длинным коридором, упирающимся в кухню.

— Ну вот, милости прошу в мои владения, — произнес Суханов, сделав широкий приглашающий жест рукой. И тут же поправился: — Правда, временно мои. Всего на два дня, пока родители на даче.

— А на два дня — это обитель пьянства и порока! — сострил Олег, заталкивая свои туфли под полочку для обуви. Борис только пожал плечами и осуждающе покачал головой. Впрочем, и осуждение это, и скепсис в его взгляде, конечно же, были несерьезными. Просто они с «поэтом» привычно и автоматически продолжали работать в паре, прочно вжившись в выбранные роли.

Тем временем Надя, на секунду забытая мужчинами и предоставленная самой себе, сняла голубую джинсовую куртку, повесила ее на вешалку и босиком, в одних колготках, прошла в комнату. Олег, заметив это, тут же вытащил из тумбочки тапки и кинулся за ней. Ясно было, что в этой квартире он чувствует себя не менее уверенно и свободно, чем хозяин. Борис зачем-то направился к холодильнику, и Поля осталась одна в прихожей. Она была даже рада этому обстоятельству. Теперь никто не мешал ей спокойно осмотреться. А осмотреться хотелось, потому что сегодня случилось важное — сегодня она пришла в его дом!

Правда, в том, что Поля могла разглядеть из коридора, влияния вкуса Бориса не чувствовалось. Хотя что она могла знать пока о его вкусе? Но наверняка не им была придумана гипсовая маска какого-то божка над входной дверью, не им выбраны темные с золотом обои и высокое зеркало в тяжелой раме и уж точно не с его подсказки прикручены на дверях ванной и туалета банальные картинки с купающейся девочкой и писающим мальчиком.

Пока она поправляла перед зеркалом прическу, накручивая челку на круглую щетку и осторожно оттягивая ее вниз, в комнате включился магнитофон. Малинин запел печально и романтично про «прощальные слова» и «виньетку ложной сути». Видимо, Олег решил создать достойное музыкальное оформление для беседы с Надей. И тотчас же в проеме кухонной двери показалась голова Бориса.

— Поль, — он тыльной стороной кисти убрал волосы со лба, — ты мне здесь не поможешь немножко? А то я в качестве повара не совсем уверенно себя чувствую…

— Конечно, — отозвалась она с улыбкой и, успев со мстительной радостью подумать, что Хорошилову-то он на помощь не позвал, направилась на кухню.

Впрочем, Надежда совершенно точно не принадлежала к той категории женщин, которые в любой компании берут на себя роль заботливых хозяек. Женщин, которые в походах режут лук и мясо для шашлыков, а во время цивилизованных городских застолий моют горы накопившейся посуды. Надя удобно устроилась на красном плюшевом диване, откинувшись на спинку и скрестив в щиколотках стройные ноги. На коленях ее лежал какой-то яркий журнал. Осеннее солнце, льющееся в окна, придавало ее русым локонам бронзово-золотистый оттенок. Поля задержалась на ней взглядом всего лишь на секунду, проходя на кухню мимо полуоткрытой двери. И уж гораздо больше ее внимание привлекла светлая гитара с нейлоновыми струнами, висящая на стене над диваном…

На кухне Борис отважно сражался с подмороженной синей курицей, лежащей на разделочной доске. На столе вокруг нее расплывалась лужица подтаявшего льда, а скрюченные желтые ноги с поджатыми пальцами навевали мысли печальные и отнюдь не гастрономические.

— И что ты собираешься из этого сделать? — поинтересовалась Поля, наблюдая за тем, как брезгливо он выщипывает из куриных крыльев остатки смерзшихся перьев. — Надеюсь, не цыпленка табака?

— Нет, чахохбили, — отозвался Борис с вымученным оптимизмом. При этом из груди его поневоле вырвался тяжелый вздох. Она молча подошла к раковине, сняла с крючка кухонный фартук с развеселыми поросятами, повязала его вокруг талии и подтянула к себе разделочную доску. Суханов особенно не сопротивлялся. С поспешной покорностью вытер руки о полотенце и отошел к окну. Поля взглянула на него насмешливо и весело. Ей уже нравилось и сегодняшнее неуклюже начавшееся приключение, и клетчатые занавески на окне, и закатанные рукава светлой рубашки Бориса, и его сильные жилистые руки, все еще поблескивающие мелкими капельками.

— Кулинар! — проговорила она с беззаботной иронией, подставляя курицу под струю воды. — Хоть вино-то для чахохбили у тебя есть?

— Есть, — уверенно отозвался Суханов и полез в шкафчик-холодильник под окном. А Поля вдруг подумала, что дом, наверное, очень старый, раз в нем еще есть такие старомодные шкафчики, что квартира уже, по-хорошему, требует ремонта и что ее собственная семья, по-видимому, значительно обеспеченнее.

А, в общем, толку от него было немного, и Поля, в конце концов, отправила Бориса в комнату к ребятам, объяснив, что гораздо быстрее справится одна, и вообще лучше, когда на кухне никто не мешается. Тот пожал плечами, заверил, что в случае чего всегда готов помочь, и удалился.

Долго скучать в одиночестве Поле не пришлось. Только она поставила казан в духовку, как дверь гостиной хлопнула, и в кухню прошмыгнул Олег. Достал из шкафчика под окном две бутылки «Улыбки» и одну «Каберне», зачем-то протер их рукавом трикотажного джемпера и вместе с вином убежал обратно в комнату. Через пару минут появился снова, но уже с двумя наполненными бокалами. Один протянул Поле. Она поблагодарила и поставила вино рядом с собой на стол. Дел еще оставалось много. Нужно было нарезать томаты и кинзу, добавить в курицу виноградный уксус, да и вообще… Однако «поэт», похоже, не собирался уходить. Прикрыв дверь в кухню и сделав пение магнитофонного Малинина почти неслышным, он уселся на стол и эффектно смахнул челку со лба. Поля едва сдержала улыбку.

— Я кажусь вам смешным? — поинтересовался он с налетом печальной светскости, поднося ко рту бокал.

— Нет, — ответила она совершенно серьезно, — вы кажетесь мне великолепным!

— Да? — Олег озадаченно поднял брови, секунду помолчал, видимо, прикидывая: может быть у женщины чувство юмора или нет? А потом так же легко и непринужденно перешел обратно на «ты». — Слушай, Поль, у меня к тебе два вопроса, — он снова отхлебнул из бокала. — Во-первых, почему ты не пьешь вино, которое я принес, а во-вторых, тебе нравится Борька, да?

Она смерила его долгим пристальным взглядом, снова повернулась к разделочной доске с недорезанным пучком кинзы и спокойно спросила:

— В какой последовательности отвечать на вопросы, это мое личное дело?

— Да, — согласился «поэт». И Поля, не поворачиваясь, представила, как кивнул он при этом весело и энергично и как снова упала на лоб его длинная темная челка.

— Так вот, тогда разреши задать тебе встречный вопрос: с чего это тебя вдруг так взволновали мои чувства к Борису?

— Ну как, — Олег замялся, скорее, для вида. — Все-таки я его друг, и, как сложится его личная жизнь, мне небезразлично… «Борькина жизнь личная — мне небезразличная!»

Продекламировал и торжественно замолчал, весьма довольный собственным экспромтом. А Поля подумала, что не зря окрестила его поэтом. Однако бурно реагировать не стала и в восторженных аплодисментах не зашлась.

— Ну так вот, — продолжил он, выдержав паузу. — Борька — отличный парень, и мне, естественно, хочется, чтобы у него была хорошая девушка, чтобы судьба, там, не «изломалась на взлете», и так далее…

— А по-моему, тебе прежде всего хочется, — Поля достала из духовки казан и прихваткой приподняла крышку, — чтобы я, повиснув на шее Суханова, обезвредила твоего конкурента в борьбе за сердце Надежды. Так?

Олег сполз со стола, подошел к ней, держа в руках бокал, и заглянул в лицо.

— У-у-у! — прогудел он со значением. — Внешность у тебя, словно у кроткого темноволосого ангела, а язычок-то змеиный!.. Но, поверь мне, ты не права. Момент конкуренции, конечно, есть, но все это совсем несерьезно, и потом, у нас с Борькой не такие отношения, чтобы устраивать за спиной друг у друга какие-то луврские интриги.

— Я рада, что ошиблась, — Поля пожала плечами. — Извини, если обидела…

— Да? — мгновенно заулыбался он. — Ну тогда давай выпьем мировую! Уж теперь-то не отставляй бокал! Тем более что и я со змеиным язычком, наверное, переборщил?

Они выпили. Вино оказалось сладковатым, чуть терпким и пахло настоящим солнечным виноградом. Опрокинув последние капли в рот, Олег поставил свой бокал в раковину. Потом подмигнул и вышел из кухни. Дверь он на этот раз не прикрыл. В шестиметровую клетушку мгновенно ворвался неистовый голос Бутусова, кричащий: «Я хочу быть с тобой!» А Полино настроение уже перестало быть безоблачно-оптимистичным. Разговор о конкуренции ее совсем не обрадовал…

За стол сели минут через пятнадцать. «Поэт» произнес длинный и чрезвычайно вычурный тост за здоровье присутствующих и отсутствующих. Выпили. Потом был еще тост. Выпили еще. Вино оказалось не только вкусным, но и достаточно крепким. Уже после третьего бокала Поля почувствовала, что у нее приятно кружится голова. А Борис сидел напротив, так близко, всего в каких-нибудь двух шагах! И она была почти уверена, что голова ее кружится не только от старой доброй молдавской «Улыбки», но и от его желанной, сумасшедшей близости, и еще от того, что, уже пару раз одновременно потянувшись за яблоком, они на секунду соприкасались над столом кончиками пальцев.

А потом по очереди (мальчики — отдельно, девочки — отдельно) выходили покурить на кухню. И даже Олег, вьющийся за Надей хвостиком, на этот раз за ней не последовал. Кавалеры решили, что дамам есть о чем поболтать наедине. Естественно, раз одногруппницы — просто обязаны быть подругами! Но на кухне девушки некоторое время сидели молча, пуская дым в открытую форточку, прежде чем Надежда небрежно уронила:

— Вот уж не думала, что когда-нибудь буду пить с тобой в одной компании!

— И я никогда не думала! — с чувством отозвалась Поля.

А потом у нее ни с того ни с сего погасла сигарета, и кремень зажигалки, как назло, категорически отказался высечь хотя бы слабенький язычок пламени. Она уже хотела кинуть бесполезный, хотя еще довольно длинный окурок в пепельницу, когда Надя, все это время наблюдавшая за ее попытками добыть огонь, вдруг протянула ей свою дымящуюся «мальборину». Поля прикурила от тлеющего кончика и с благодарным кивком протянула сигарету обратно. И они снова посмотрели друг другу в глаза изучающе, почти миролюбиво, словно подписывая мысленно пакт о ненападении…

В комнате Борис уже неторопливо и раздумчиво перебирал струны гитары. Поля услышала их мелодичное звучание еще из коридора и так заторопилась, что даже неловко налетела на Надю плечом. Та взглянула на нее удивленно и насмешливо и зачем-то шепнула: «Терпеть не могу КСП». Но традиционным клубом самодеятельной песни с традиционным репертуаром там и не пахло. Борис пел про испанок, танцующих фламенко, про автобус с залитыми дождем стеклами, про пляж в Феодосии и про московское декабрьское небо. Олег сначала пытался тихонько подпевать, но очень скоро обнаружил катастрофическое отсутствие слуха и смущенно замолчал. И теперь уже ничто не мешало Поле слушать. Да, собственно, ей и раньше ничто не мешало: ведь и шорох начинающегося дождя за окном, и шум машин на улице, и вялая перебранка соседей за стеной — все это мгновенно перестало существовать, как только зазвучал голос Бориса: негромкий, чуть хриплый, томительно тревожащий сердце. Поля смотрела на его сильные твердые пальцы, привычно перебирающие струны, на его четкий красивый профиль, склоненный над гитарой, на светлые волосы, упавшие на лоб, и наглядеться не могла, и наслушаться, и с какой-то сладкой тоской понимала, что это уже навсегда…

Борис спел еще две или три песни, потом мягко прижал струны и хлопнул ладонью по корпусу гитары.

— Все! — он отложил гитару в сторону. — Вокальная часть нашего вечера закончена, предлагаю приступить к танцевальной. И давайте-ка еще выпьем «Каберне»!

Пить Поле больше не хотелось, но она все же покорно подвинула свой бокал. И пока вино темно-вишневой струйкой сбегало по стенке, успела подумать, что будет совсем-совсем пьяная. Так оно и получилось. Уже через несколько минут голова закружилась, не призрачно, как вначале, а тяжело и неприятно, будто во время гриппа. Ей вдруг начало казаться, что комната покачивается, что диван куда-то уплывает, что Борис смотрит на нее как-то особенно. А может быть, он и смотрел особенно? Во всяком случае, когда заиграли «Скорпы», он встал из-за стола и сразу подошел к ней. Не к Наде, а именно к ней! Подал руку, помог подняться и обнял за талию, умело и нежно. Его ладонь, широкая, теплая, легла ей куда-то под лопатку. И Поле показалось, что сердце ее часто-часто, словно у испуганного зайца, заколотилось прямо в эту ладонь.