Юлия Резник - Ты у меня под кожей

— Не надо, Артем. Я не хочу об этом говорить, не сейчас, ладно?

Тёма смотрит на меня долго. Присвистывает и ведет по голове рукой.

— Хотел бы я посмотреть на ту бабу, которая умудрилась сделать это с тобой.

Что «это» — даже не хочу уточнять. Наливаю себе еще.

— Слушай, а чего мы тут как сычи сидим?

— А что ты предлагаешь?

— Поедем куда-нибудь, развеемся.

— Восемь часов, — с сомнением говорю я.

— Ну, и что? Самое время. Чего смотришь? Выручай брата, я, между прочим, почти два месяца как нетраханный.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А что? Может, это выход? Забыться. В ком угодно. К бабке не ходи — это будет брюнетка. Они всегда брюнетки — бабы, лиц которых я даже не помню, потому что на их месте всегда представляю её… Всегда её.

Это ненормально. Я знаю. Я даже как-то пытался избавиться от этого своего заеба, попробовав блондинку. У меня не встал, несмотря на то, что девочка, в общем-то, была красивая и очень старалась меня расшевелить.

— Ну, поедем, если тебе так приспичило, — бормочу я, хотя прекрасно понимаю, что Артем это все затеял отнюдь не для себя. Он видит, что мне не по себе, и пытается найти способ вывести меня из этого состояния. Хрен он, конечно, сработает, но я не могу не попытаться и не подыграть ему. Не хочу, чтобы Тёма переживал. Ему и так хватает поводов для беспокойства. А я… я брат, у которого все всегда хорошо. Вот пусть он и дальше так думает.

В клубе я в последний раз был тысячу лет назад. Зал переполнен, но столик для нас находится. В отдалении от танцпола, где более-менее тихо. Заказываем выпивку, закуски. Обсуждаем прошлую выставку Артема в Нью-Йорке, которая прошла с грандиозным успехом. Мы такие разные — Артем, я и Миша, толку, что родные братья. Один — краснодеревщик, другой — врач, а я — кто я? У моей профессии нет даже названия. Я есть, есть моя работа, какие-то важные процессы в государстве и за его пределами, которые я один отслеживаю и держу на контроле, но копни глубже — и меня нет. И после меня ничего не останется. Другое дело Артем — он своими руками создает из дерева настоящие произведения искусства. Или Миша — сколько жизней он спас, Машку вон родил, опять же! А я… я, может, тоже спас. Ценой других жизней. Дерьмо. В самоанализ меня затаскивает редко, но крепко. Терпеть этого не могу.

— Знакомый мужик. Где-то я его видел.

Делаю вид, что тянусь за боулом с тунцом, а сам исподлобья озираюсь по сторонам. И… твою же мать! Жданов. А с ним — я не хочу смотреть, не хочу, впрочем, мне это даже не надо, я кожей чувствую, что рядом с ним — она. Су-у-ука. Стакан в руке лопается, как будто он не из стекла сделан. Артем вскидывает на меня обалдевший взгляд.

— Эй, у тебя кровь! Ты че творишь-то?

Похер. Я глаз от нее не могу отвести. Сашка для Жданова принарядилась. Платье вроде скромное, но на ней сидит так, что все мужики вокруг облизывают её голодными взглядами. А может, на них так действует волнами исходящий от нее секс. Он ведь во всем. В каждом движении и жесте. В том, как она поправляет волосы, как складывает ярко накрашенные губы, когда говорит. В движении пальцев по краю бокала, и в томном прищуре глаз.

— Ринат! Твою мать, брат, возьми салфетку.

На секунду отвлекаюсь, красное перед глазами рассеивается, и я, наконец, замечаю кровь. Боли в руке не чувствую, хотя порез глубокий.

— Спасибо, — сиплю.

— Ты мне объяснишь, какого черта вообще происходит? Ты знаешь этого хрена?

— Я знаю их обоих.

Артем смотрит то на них, то на меня. В его глазах — недоверие и понимание, как ни странно.

— Твоя баба?

Что тут скажешь? Я молчу и только плотнее сжимаю челюсти, а лучше бы, конечно, зубы на глотке Жданова, который что-то говорит Сашке. Та улыбается и кивает. А потом встает со своего места, берет сумочку и, просканировав помещение взглядом, шагает в толпу.

— Тём, не жди меня.

— Послушай, я не думаю, что это хорошая идея…

Но я ухожу прежде, чем брат успевает обосновать. Чужие лица, разгоряченные алкоголем и танцем тела. Рев басов может поспорить с ревом в моей голове. Я то теряю Сашку в толпе, то вновь выхватываю ее макушку. Она идет к туалетам. Я замираю в тени у двери. Инстинктивно уходя из-под наблюдения камеры, чей зоркий глаз замечаю в углу под потолком. Считаю до ста, потом до трехсот. На счете четыреста восемьдесят семь Сашка выходит. Хватаю ее за руку. Дергаю на себя. Застываем нос к носу. Ее глаза удивленно расширяются, а дыхание сбивается враз.

— Сейчас ты пойдешь со мной.

— Но я…

— По доброй воле, или нет — выбирать тебе.

На самом деле выбора я ей не оставляю, когда, сжав руку на ее запястье, начинаю тащить к выходу. Я шагаю размашисто, меня подгоняет ярость. Чтобы за мной поспевать, Сашке приходится едва ли не бежать на своих каблучищах.

— Постой! Что ты делаешь?! Я не могу взять и уйти так…

— Ты уже ушла.

Машу рукой, но такси проезжает мимо. Еще не решив до конца, что буду делать дальше, достаю телефон из кармана. Свалить-то отсюда надо в любом случае. И желательно подальше. Зажмуриваюсь, чтобы дождаться, когда очередная волна ярости пойдет на спад и я смогу рассмотреть на экране гребаный значок приложения Убера.

— Ч-что ты делаешь?

— Вызываю такси.

Удивительно, как спокойно звучит мой голос. Но почем-то мой размеренный тон не успокаивает Сашку, а скорее напротив. Я чувствую дрожь страха, которая проносится ее телом.

— З-зачем?

— Чтобы отсюда уехать.

— Я на машине.

— Что?

Незначительная деталь, но она напрочь рушит ту картинку действительности, что я выстроил у себя в голове. Ни одна баба не станет брать свою машину, если у нее по плану продолжение вечера с мужиком. Или она думала забрать тачку со стоянки после?

— Ты с ним трахалась?

— Ч-что? — Сашка растерянно моргает.

— Ты трахалась со Ждановым, после меня?

Она пялится на меня во все глаза, и я буквально вижу, как страх в них гаснет, уступая место совершенно другому чувству. Чувству неприкрытой необузданной ярости.

— Нет, только перед, — усмехается она и с силой выдергивает руку. А я не позволяю. В ответ со всей дури дергаю ее на себя. Так что она врезается в мою грудь, и даже клацают зубы. Никогда не бил женщину, но сейчас прямо хочется.

— Зачем? Просто скажи… Зачем ты… после… Я же…

Все, что я сейчас ни скажу, прозвучит глупо и по-бабски. Я же… что? Я же сдохну за тебя, если понадобится? О, какая патетика! До слез, сука… чтоб его все. Потому и молчу. Глотаю, жру слова из своей гребаной речи. А они, застревая в горле, вспарывают мне глотку.

— А как еще?! Ты забыл, что сделал с моим отцом?! Забыл, где он находится? Что ты мне предлагаешь? Просто сидеть и смотреть на это? Сложа руки сидеть?! — она орет и, все же каким-то образом освободившись, обеими руками бьет меня в грудь, толкает. — Я его пять дней не видела. Пять… гребаных дней! Я ничего о нем толком не слышала.

— Кто ж тебе мешал? — ору в ответ. Сашка замирает. И только глазами хлопает. Раз, другой. Её кулаки разжимаются, и руки плетьми падают вдоль тела.

— Что ты хочешь сказать?

— Кто тебе мешал прийти его навестить?

Она устремляет взгляд в пол и проводит двумя ладонями по волосам, приглаживая их к ушам. Облизывает губы, снова трет… на этот раз шею.

— То есть ты хочешь сказать, что я… Я могла прийти… — с шумом дышит носом, — и меня бы вот так запросто взяли и впустили?

— Вот так запросто взяли бы и впустили.

Она снова отворачивается. В сумраке стоянки не сразу замечаю, что она начинает дрожать. Ночи в начале сентября довольно прохладны, но от раскаленного за день асфальта парковки волнами исходит жар. Ее дрожь не от холода. В ней снова что-то рушится и ломается. Наверное, ложные представления о жизни в целом. И в частности — обо мне.

— Ключи…

— Что?

— Говорю, дай ключи. В таком состоянии ты не поведешь. Это самоубийство.

Саша колеблется, но когда я протягиваю руку, послушно достает из сумочки брелок и вкладывает в мою ладонь.

— Послушай, ты после не позвонил… Я решила, что…

— Что пора переключаться на Жданова. Я понял, — сам пугаюсь от того, как буднично звучит мой голос. Ведь с какой стороны ни посмотри, ситуация — хуже некуда. Любой уважающий себя мужик бежал бы от нее со всех ног. Но мне почему-то кажется, если я выстою, моя награда в виде любви этой женщины с головой окупит все мои усилия.

Я завожу мотор. Сашка сглатывает:

— П-прости.

Она тоже понимает, что ситуация ненормальная. Просто ничего не может изменить. Киваю.

— Что касается твоего отца…

— Да?

— В пределах разумного, там, где это не будет мешать интересам следствия, я сделаю для вас все, что в моих силах. Надеюсь, ты понимаешь, что у меня в руках сосредоточена вся полнота власти и другие…

— Я понимаю, — перебивает она. Хорошо. Хорошо, что мне не нужно это договаривать. Потому что, мать его так, это унизительно. А у меня еще осталось какое-никакое достоинство.

— Тогда, надеюсь, ты понимаешь и то, что пока мы вместе, никаких других в непосредственной близости от тебя я не потерплю.

Сашка отчаянно трясет головой. Мы надолго замолкаем. Только мотор ее БМВ урчит. Не дело, что я сажусь за руль после выпитого. Да только, если я и был пьян, события вечера здорово меня отрезвили.

— У меня никого не было. Я ни с кем… Я…

— Я понял. Спасибо, что сказала.

Саша

Это немыслимо, но очень похоже на то, что Ринат меня на самом деле ревнует. Об этом свидетельствует исходящая от него ярость. И то, с каким трудом он ее обуздывает. Его сильные плечи напряжены, всегда плавные движения непривычно резки. Он даже дышит будто бы через раз. И смотреть на то, как этот сильный мужчина мучается, просто невыносимо. Но еще больше невыносима моя глупая вера в то, что мне это все не чудится. С моих губ невольно срывается путанное:

— У меня никого не было. Я ни с кем… Я…

— Я понял. Спасибо, что сказала.

Хорошо, что он меня перебил. Я просто не знаю, как это закончить. Все слова, что приходят на ум, вызывают внутри лишь чувство гадливости. Чувство, которым мне с ним совершенно не хочется делиться.

Как он сказал?

— Тогда, надеюсь, ты понимаешь и то, что пока мы вместе, никаких других в непосредственной близости от тебя я не потерплю.

Пока мы вместе… Это даже звучит, как что-то невероятное. Я зажмуриваюсь. Тайком перекатываю на языке эти его слова. Словно пробую их на вкус. Мне страшно просто до дрожи. Я и дрожу, отчего замысловатые сережки в ушах начинают едва слышно позвякивать. Ринат отвлекается от дороги. Бросает на меня долгий взгляд. Мне совсем не весело, но я улыбаюсь в ответ онемевшими бескровными губами. А когда он вновь сосредотачивается на дороге, медленно-медленно выдыхаю. Это так невыносимо — вдруг осознать, что, несмотря на заполонивший тело ужас, во мне полным-полно и других чувств. Предвкушения… Шальной, неправильной какой-то радости, в причине которой мне даже самой себе страшно признаться.

Пока мы вместе…

А что потом?

Трясу головой, отгоняя ненужные мысли. Но они все равно навязчиво лезут в голову. Я вновь слышу голоса — «Насколько тебя хватит, Быстрова? Когда ты все испортишь? Неделя? Месяц? Два? Господа хорошие, принимайте ставки!».

Я вдавливаю пальцы в кожаную обивку сиденья.

— Куда мы едем?

— Ко мне.

Закрываю глаза. Два слова, его неподражаемые интонации… Я завожусь в мгновение. Вспыхиваю, как спичка.

— Понятно, — облизываю губы. Молчание сплетает вокруг нас двоих плотный кокон, и мне так хорошо в нем. А потом телефон в сумочке оживает, и все рушится. Ринат приподнимает бровь. Его цепкий взгляд вновь наполняется холодом. Проходит по мне. Наверняка он понимает, что на том конце связи Жданов, оттого и бесится.

— Не хочешь ответить? — улыбается слишком цинично.

— Нет. Это Юра. Если возьму трубку — придется ему соврать.

— Зачем же врать? Скажи, что между вами все кончено. — Взгляд Орлова жжет. — Ну, чего молчишь? Возьми трубку!

— Мы с ним давно расстались, — шепчу я. — Жданова я послала еще до отцовского ареста. За несколько недель до него.

— Вот как? — его голос звучит недоверчиво. И это странным образом меня обижает.

— Что бы ты обо мне ни думал, но я не стала бы с тобой спать, если бы у меня с кем-то другим было что-то серьезное.