Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

София прочитала: «Дорогой Корнелис Сандворт, ваша картина почти готова. Я смогу отправить ее вам во вторник. Надеюсь, вы останетесь удовлетворены мой работой, как я – полученным мной вознаграждением».

Ян с трудом удержался от смеха. София посмотрела в окно.

– А как вы назовете картину? – спросил Якоб.

– «Любовное письмо».

– Почему? – удивился ученик. – По-моему, совсем не похоже.

– Искусство всегда обман, – ответил Ян. – Разве ты этого еще не понял?

София рассмеялась. Ян вернулся к своему рисунку.

Из соседней комнаты доносились запахи еды. На мгновение все стало таким домашним и уютным: насвистывающий Якоб, хлопоты Геррита в кухне. Геррит был ужасным поваром – обычно Ян готовил сам или отправлялся есть в таверну, – но сегодня пахло очень аппетитно. Конечно, все это тоже иллюзия. София не станет есть его рагу, она скоро уйдет. Ей вообще нельзя здесь находиться: она и так страшно рисковала, явившись к нему в студию среди бела дня.

Но что такое реальность? Разве он не чувствует, что эта картина – реальная, подлинная жизнь? Сквозь ложь его кисть пробивалась к правде. Ян заново создавал для нее мир – и как она сияла ему в ответ! София стояла у окна и читала письмо. Когда она уйдет, на ее месте останется это сияние.

Ян быстро рисовал. Он чувствовал себя живым – до упоения, до дрожи, и не только от любви. Здесь было нечто большее. Раньше ему казалось, будто он просто размазывает краски по холсту. И только теперь Ян работал по-настоящему.

Из студии Яна я вылетела как на крыльях. Улица была пуста, никто меня не видел. Мимо прошмыгнул бездомный кот. Я решила, что это хороший знак. В отличие от Марии, рабски послушной суевериям, я сама определяла, какая примета для меня добрая, а какая нет. Я сбежала, нарушила все правила – и никто не смог меня поймать. Те большие двери на верхнем этаже – я из них вышла и… не упала. Я полетела! Кто-то сделал меня легкой и неуязвимой.

Стоял яркий солнечный день – настоящая весна. «Давай проведем эту ночь вместе». Господи, как я его люблю! Наверное, меня должна мучить совесть, но часть моей души словно заснула. Я была как экипаж, который несли взбесившиеся лошади: бесполезно натягивать удила. Меня не могла удержать даже вера. Я потеряла над собой контроль. Когда-нибудь я буду за это наказана, но только не сегодня, не сейчас.

Все это я чувствовала, шагая по цветочным рядам рынка (гиацинты, ослепительно синие на солнце) и мимо домов с ярко-зелеными дверями. Это была «блокирующая» техника, которую я использовала еще в те времена, когда меня бил отец. Словно отделяясь от своего тела, моя душа свободно бродила где-то рядом, а я смотрела на себя со стороны. Мне было больно и страшно, но меня это не касалось.

Я уже давно не думала об отце, вообще ни о ком не думала. Любовь заставила меня полностью уйти в себя. Раньше я любила отца, а он любил меня; правда, напившись, он часто колотил меня. Это был страстный человек, разочарованный в жизни и искавший утешения в вине. Когда он умер, я сильно страдала. Видимо, поэтому всегда искала мужчину постарше или, по крайней мере, не возражала против стариков. Мне было четырнадцать лет, когда отец умер. Я думала: если Бог меня любит, зачем Он причинил мне такую боль? Разумеется, на то была Божья воля, но почему я чувствую себя так, будто меня предали?

Я не могла задавать подобных вопросов вслух, поэтому предпочла о них забыть. У нас католики мирно живут с протестантами, так же как я живу со своим мужем. Однако вера, какой бы она ни была, всегда лежит в сути вещей; это фундамент, на нем мы строим свою жизнь. Мы живем в присутствии Господа. Сияние этого дня: солнце, небо, охапки гиацинтов, – только Его заслуга, и мы поем Ему славу, познавая имя Божье через красоту. Нельзя пренебрегать этим безнаказанно.

На самом деле мне грозила смертельная опасность. Солнце согревало меня своим теплом, сердце пело от радости. Я искренне верила, что могу сохранить свою тайну. В субботу вечером муж пойдет на ужин, устроенный городской стражей. Там он напьется и вернется очень поздно. Я украдкой выскользну из дома и проведу вечер со своим возлюбленным, как мы с ним запланировали. Если Мария будет спать, я опять возьму ее одежду. В последнее время она много спит – ложится сразу, как закончит домашние дела. Что с ней такое? Мои мысли завертелись вокруг нашего свидания. Как я была счастлива – и как слепа!

Впереди меня ждала пропасть – а я верила, будто могу летать.

Мария сидела в кухне и чистила лук. Комната была в полном беспорядке: погасший очаг, капустные очистки, немытая посуда на полу. Сегодня я даже не заглядывала в кухню: утром у меня был урок пения, а потом я весь день провела в городе.

Похоже, Мария тоже уходила куда-то спозаранку. Ее плащ лежал прямо на полу. Рыжий кот дремал рядом, греясь в лучах солнца. Мария оглянулась на меня. По ее щекам текли слезы. В первый момент я подумала, что это из-за лука.

– Ты уже погладила белье? – спросила я.

– Мадам, мне нужно вам кое-что сказать. – Ее лицо вдруг сморщилось. – У меня будет ребенок.

Я налила ей немного бренди. Мария с жадностью сделала глоток.

– А я ему верила! Думала, он женится на мне. Говорил, что возьмет замуж…

– Где он сейчас?

– Боюсь, не случилось ли чего. Это не похоже на Виллема…

– Что произошло?

– Он пропал, – завыла служанка. – Утром я ходила на рыбный рынок. Я его давно не видела. – Она снова глотнула бренди. – Он обещал, что женится!

– Где он, Мария?

– Не знаю. Виллем продал свою долю в деле – они работали на пару с другом… это было еще неделю назад… а потом просто взял и не пришел на рынок. Исчез. Никто не знает, где он. – Мария разрыдалась. – Он меня бросил. А я думала, что любит! Господи, что мне теперь делать? Как быть с ребеночком…

Кот широко открыл пасть и зевнул. Встал с ее мятого плаща и прилег на другое место.

– Но как он мог так поступить с тобой? – спросила я. – Разве не знал, что ты…

Мария покачала головой.

– И тебе не известно, где он сейчас? Где живет его семья?

– Во Фрисланде.

У Марии текло из носа, волосы выбились из чепца и рассыпались по лицу.

– Ты должна найти его и выйти за него замуж.

– Но я не знаю, где его искать! Он меня бросил, я ему больше не нужна…

– Если Виллем узнает, что у тебя будет ребенок…

– Он сбежал! Вы понимаете, госпожа? Он сбежал.

Мария сидела передо мной, тяжелая, как квашня с тестом. Я нагнулась к ней и неловко обняла.

– Бедная моя девочка…

Кот начал тереться о наши ноги.

В голове у меня все перемешалось. Я должна была жалеть Марию – и действительно жалела, – но гораздо больше дрожала за саму себя. Я ведь тоже легко могла забеременеть. Кто из двоих мужчин будет отцом ребенка? Мария напомнила мне о собственном нечестье. На ее месте вполне могла бы оказаться я – и каковы тогда были бы последствия? Я словно почувствовала дыхание какой-то высшей силы, которая определяет наши судьбы. И эта сила наказала за мой грех мою служанку.

Я сидела на своей кровати, пытаясь собраться с мыслями. На лестнице послышались шаги Марии. Они звучали уже немного тяжелее. Я должна проследить за тем, как она приготовит ужин. Скоро вернется Корнелис и спросит, что случилось. В доме воцарилась мрачная, удушливая атмосфера: муж догадается, что что-то не так.

Мария вошла без стука, села рядом на мою кровать. Такая фамильярность меня удивила, но я решила, что она просто расстроена.

– Бедная девочка. – Я погладила ее по руке – вся кожа была в трещинках. – Тебе надо вернуться домой.

– Домой? – Мария уставилась на меня. – Я не могу вернуться домой. Какой позор!

– Но ты должна…

– Отец убьет меня!

– Ну что ты…

– Вы его не знаете!

– У моего отца тоже был крутой нрав. В конце концов он все равно тебя простит.

– Отец меня убьет, – повторила Мария. – Что мне теперь делать, госпожа? Вытравить плод? Или родить, а потом утопить в канале? Жить нищенкой на улице, стать падшей женщиной, бездомной, умереть от горя и стыда? – Она подняла голову и добавила: – Позвольте мне остаться здесь.

– Но я не могу, Мария. Ты знаешь, это невозможно.

– Значит, вы хотите выгнать меня на улицу?

– Можешь остаться здесь на несколько недель, но…

– Скажите прямо – вы меня выгоните?

Что надо отвечать в подобных ситуациях?

– Когда об этом узнает мой муж, у тебя не будет выбора. Мария, тебе нельзя тут оставаться.

Служанка глубоко вздохнула и посмотрела прямо на меня. Ее глаза сощурились.

– Если выгоните меня, я расскажу вашему мужу, чем вы занимались.

Я онемела. Я падала, падала в пропасть.

– Клянусь, я расскажу ему, – повторила Мария. – Мне терять нечего.

Слова застряли у меня в горле. Я не решалась на нее смотреть; вместо этого я уставилась в отверстие печи, огромный черный зев, выложенный огнеупорным кирпичом. Мне хотелось, чтобы он проглотил меня.

Наконец я пробормотала:

– Как ты узнала?

– Я не дура.

– Но как?

– Письмецо, которое вы разорвали, я прочитала. Да и читать было не нужно. Когда он сюда приходил, у вас все было на лице написано.

– Это было так заметно? – прошептала я.

– А в тот вечер я вовсе не спала. Видела, как вы накинули мой плащ, и сразу поняла, что к чему. Я бы не стала говорить, это не в моем характере, но раз уж вы так со мной обходитесь… – Мария одернула передник и поправила волосы. – И нечего смотреть на меня так, словно я хуже всех. – Она встала. – Если утонем, то вместе.

По воскресеньям Корнелис развлекался тем, что провожал жену в церквушку, куда она ходила: домашний храм в католическом квартале возле Аудекерк. Ему нравилось возвращаться домой по улицам этого чудесного города, – какая красота, какое великолепие! – держа под руку Софию. Он считал, что это награда за трудную рабочую неделю. Мужчины смотрели на него с завистью, он раздувался от гордости. С ним здоровались все прохожие. Прогулка превращалась в публичную демонстрацию его богатства и успеха.

В солнечные дни на улицы высыпало практически все население города: почтенные бюргеры, бесчисленные лавочники и торговцы, их принарядившиеся жены. Тесные улочки заполняла черная волна людей. После службы все они выходили омытыми и преображенными, покаявшись в своих грехах и избежав вечного проклятия. Души горожан были выскоблены добела, как ступеньки их крылечек, а вера сияла так же ярко, как сверкавшие на солнце дверные молоточки. До чего чиста была нация, вымытая одновременно и снаружи, и изнутри! Заезжих иностранцев всегда восхищал этот блеск.

По воскресеньям Корнелис чаще вспоминал о прошлом. В это утро он, как всегда, помолился за души своих сыновей, Франса и Питера, и покойной жены. Дома София обычно преклоняла колени рядом с ним: это отвлекало его мысли. Но по воскресеньям вера заставляла их расходиться; молясь один, Корнелис мог свободно предаваться мыслям о своей семье. Господь забрал его сыновей к себе, и теперь их души упокоились в раю.

Так он говорил себе раньше. Но недавно его охватило страшное смятение. Его сыновья – просто маленькие тельца, безжалостно стертые с лица земли. Вот и все. Дальше – пустота. Порой, сидя на церковной лавке – «верю во единого Бога Отца…», – Корнелис холодел от ужаса. Нет никакого рая, только старая колода карт. Жизнь – игра, случайное сочетание чисел и фигур. И никто – ни праведник, ни грешник – не знает, что ему выпадет в следующий момент.

Он не мог никому это рассказать, тем более Софии. Незачем смущать ее, выпуская демонов сомнения. Его жена – невинная, чистая душа, крепкая в своей вере. Немыслимо говорить ей подобное; это все равно что рассказать о том, как Гретье задирала перед ним юбку. Если его сыновья умерли, значит, на то была Божья воля, и оспаривать ее – богохульство.

Теперь у него новая жизнь и новая красивая жена. Она даже моложе, чем были бы его сыновья, останься они живы. По воскресеньям Франс и Питер всегда шагали рядом с ним, словно два плечистых призрака: высокие и сильные, будто не знавшие про смерть. Вместе с ними шли их невстреченные жены и неродившиеся дети. Бывает, что когда замолкнет колокол, в воздухе еще дрожит его беззвучное эхо: вот таким эхом была их непрожитая жизнь. Сыновья молча беседовали с отцом, и их речь была горькой и суровой, словно они говорили ему правду, которой он не хотел слышать. «Здесь только пустота, поверь». Но София не должна об этом знать. Все его мечты воплощались в ней, как лепестки в бутоне розы. Теперь она являлась единственной надеждой Корнелиса, потому у него не осталось ничего, кроме преходящей радости земли.