Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

– Правда? – удивился ее муж.

– Я этому верю, – ответила Мария. – Разве он не заслужил немного счастья?

– Не улыбайтесь, – перебил Якоб. – Я пытаюсь нарисовать ваш рот.

Несколько минут прошло в молчании. Девочки ерзали на стульях, их платьица шелестели. Пес уснул.

– Я писал его портрет шесть лет назад, – заметил Якоб. – Помните?

Мария кивнула. Якоб посмотрел на девочку.

– Его дочка на него похожа, вам не кажется?

– Вы находите? – Мария усмехнулась и погладила ребенка по волосам. – А я – нет.

– Сидите прямо, – недовольно буркнул Якоб.

Ясным утром сентября 1648 года, ветреным и чистым, Ян отправился на рынок за продуктами. Его кухня совсем опустела: несколько дней он сидел взаперти в своей студии, работая как одержимый, и потерял счет времени. Ян шел по залитой солнцем улице и с непривычки подслеповато моргал на свет. Лоточники размахивали руками, отгоняя от товара уличных собак; бродячие торговцы нараспев выкрикивали цены. Гнедая кобыла, расставив ноги и подняв хвост, выпускала на брусчатку струю горячей мочи. Какая крепкая, нерушимая плоть! Мощный, лоснящийся от пота круп, гневно раздуваемые ноздри. Кобыла удовлетворенно фыркнула, облегчив мочевой пузырь. Такова ее жизнь, другой у нее нет. Лошади не ведают страха смерти. «Людские надежды хрупки как стекло, а жизнь проходит слишком быстро». А вот ей плевать.

Ян не боялся смерти. Двенадцать лет назад, когда умерла София, он тоже покинул этот мир. Закрыл одну дверь и открыл другую – в царство своих картин. Теперь он жил там, в ледяном холоде собственных натюрмортов, и когда ему приходилось выходить наружу, всегда удивлялся, что люди по-прежнему бегают и суетятся, занимаясь какими-то делами. Яну и сейчас, много лет спустя, казалось странным, что жизнь продолжает идти своим чередом, не замечая ее отсутствия. Кругом рождались новые дети, а в вязкий ил Дамплейна вколачивали сваи для городской ратуши – грандиозного сооружения, монумента гражданской доблести, которым все будут восхищаться!

Жизнь Софии остановилась, но ее тепло и трепет сохранились в сердце Яна. Он часто мысленно говорил с ней и слышал, как она задерживает дыхание, слушая его. Ее часть жила внутри его и в его полотнах, потому что Ян рисовал ее отражения в каждом куске стекла и в каждой капельке воды. Жизнь Софии продолжала дышать и теплиться в мертвом холоде его картин. Ян не боялся смерти, поскольку двенадцать лет назад пережил то, что тогда представлялось ему полным уничтожением. Из истории мы знаем, что он дожил до шестидесяти двух лет, захватив лучшие годы голландского «золотого века», и его самые крупные работы – еще впереди. Но сейчас, в ветреный сентябрьский день, Ян просто шел по улице, щурясь от блеска развешанных над прилавками селедок. Рыбы казались слишком яркими, чтобы быть мертвыми. Да и какая разница, что они мертвы, если кисть художника возродит их к жизни?

Он остановился у фруктовой лавки и купил яблоко. Позже Ян отчетливо вспоминал эту минуту. Он кусал яблоко, и из него брызгал сок. Рядом валялись рыбьи внутренности; ворона, придерживая их лапой, тянула к себе блестевшие кишки. Ян вспомнил, как мальчиком следил за отцом, отливавшим серебро в форму, и чистый металл ярко сверкал в сумраке их лавки. Он думал о двойном блеске рыбы и серебра и том, как скучает по отцу, умершему много лет назад.

Продолжая жевать яблоко, Ян заметил какие-то серые фигуры, тянувшиеся через рыночную площадь. Они двигались словно тени: это были монашки, которые жили в католической обители и влачили там призрачное существование, больше похожее на воспоминание о прошлой жизни. В центре города находился женский монастырь, наглухо изолированный от внешнего мира. Монахини в нем день и ночь молились Богу и почти не выходили в город. Когда это все-таки случалось, их лица были плотно закрыты черной тканью.

Одна монахиня отстала от остальных. В ее походке Ян уловил нечто знакомое – очертания бедер, скользящий шаг. Ветер трепал одежду вокруг ее худощавой фигуры. Ян продолжал смотреть на нее. Она шла по другую сторону мучной лавки. И вдруг остановилась. В этот момент налетел ветер и приподнял вуаль с ее лица. Только на одно мгновение. Потом она двинулась дальше и влилась в бурлившую вокруг толпу.

Ян похолодел. К нему тянул руку какой-то попрошайка: «Подайте Христа ради». Ян нащупал кошелек. Он не знал, верить ли своим глазам. Неужели София жива? Или его страстное желание сохранить ей жизнь, воскресить в своих картинах, овладело им настолько, что он больше не может отделить реальность от иллюзии?

На секунду он отвлекся, вытаскивая монеты из кошелька. Когда Ян поднял голову, монахини уже не было. Серая фигура в глубоком капюшоне – ее последний призрачный наряд – исчезла без следа, словно это был только плод его воображения.

Выражаю признательность за помощь и советы Мануку ван дер Мелену, Расселу Хобану, Вольфгангу Ансоргу, Джуди Кук, Джеральдин Кук, Патрисии Брент, Перивинкл Анвин, Виктории Сэлмон, Жаку Гиелю, Ли Лэнгли, Саре Харланд, Алексу Хогу, Энн Ротенштейн, Джуди Тейлор, Шарлотте Экройд, Джеральдин Уилсон-Фрэйзер, Лотти Моггак, Тому Моггак и Гсабе Пастзор.

Среди множества полезных и увлекательных книг, прочитанных мной при написании этого романа, хочу отметить «Смущение богатых» Саймона Шамы, «Повседневную жизнь Голландии во времена Рембрандта» Пола Замтора, «Всемирное искусство» Мэриет Уэстерман, «Образец добродетели» Уэйна Франита, «Золотой век» Боба Хаака, «Голландскую живопись» Р.Х. Фуха, «Искусство и торговля в „золотой век“ Голландии» Майкла Норта, «Цветы в голландской живописи в 1600–1750 гг.» Пола Тейлора и «Натюрморт с удилами» З. Херберта.

Но прежде всего я благодарна самим голландским художникам, в картинах которых нам по-прежнему открывается забытый мир, где мы можем чувствовать себя как дома.