Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

Вопрос был в том, когда этот бутон раскроется? Сколько он ни старался, жена не могла зачать. Вчера, вернувшись с вечернего банкета, Корнелис усердно трудился над ее чреслами. София молчала, держа в руках его трепещущее тело. Мысленно он вознес молитву Господу, прося сделать его семя плодородным. Но потом он слышал, как София беззвучно рыдала в подушку, притворяясь, будто спит. Она тоже хотела ребенка. «Господи, зачем ты меня оставил?»

На улицах было полно детишек, возвращавшихся с родителями из церкви. Вот какой-то мальчишка, держась за руку матери, обернулся и поглядел на голубя. Две девочки-близняшки, одновременно сунув в рот большие пальцы, смотрели себе под ноги и старались шагать в такт. В Амстердаме было много семей: тихих и призрачных, как его бесплотная семья, и настоящих семей из плоти и крови. Счастливые улыбки детей терзали душу Корнелиса.

Он любил следовать заведенному порядку. Каждое воскресенье они с Софией заходили в лавочку на площади Дам и покупал ей блинчик, посыпанный сахарной пудрой. Сегодня они сделали то же самое. В магазинчике приятно пахло ванилью и миндалем. Какой-то карапуз тянул отца за руку, прося купить сладости. У него были белокурые кудряшки, как у херувимчика, и румяные щеки, словно нарисованные Рубенсом. У Корнелиса сжалось сердце.

София не произнесла ни слова. Она весь день была очень тихой. Наверное, думала о том же, что и муж. Корнелис протянул ей блинчик, завернутый в бумагу, и указал на залитую солнцем улицу:

– Смотри, какой прекрасный день. Только еще кое-что могло бы сделать меня счастливее.

София посмотрела на него, поднося блинчик ко рту. Вид у нее был такой, будто она только что проснулась. Подождав немного, она откусила блинчик.

Геррит, слуга Яна, открыл дверь и впустил нас в дом. Мы вошли в студию. Ян стоял рядом с законченной картиной. Я взмокла от волнения. Мне не следовало приходить, но Корнелис настаивал, и мой отказ мог показаться подозрительным.

– Хотите бокал вина? – обратился Ян к моему мужу.

Корнелис стоял на пороге моей тайной жизни. Неужели он не чувствует, что я была здесь? Кровать просто вопиет об этом: она бросается в глаза, выпирая из дальнего угла, – огромная, задернутая балдахином. От нее трудно оторвать взгляд.

Корнелис осмотрел комнату. Вдруг я забыла у Яна какую-нибудь вещь, которую он может узнать? Впрочем, комната и без улик полна моим присутствием. Муж наверняка заметит: здесь теперь мой настоящий дом, место, где живет мое сердце.

Геррит принес вино в красивых бокалах. Я сделала глоток, глядя на Яна из-под ресниц. Он вежливо поздоровался, и мы храбро встретились взглядами. Если он тоже нервничал, то скрывал это.

– Вам нравится картина? – спросил он.

Корнелис приблизился к полотну – он был близорук. Одобрительно кивнул, бормоча что-то себе под нос.

Якоб, подмастерье Яна, указал на картину.

– Она отлично прописана, правда? Особенно ваши ноги – вот, смотрите. Очень тонкая работа кисти.

– Да, очень хорошо. Дорогая, тебе нравится?

Бокал задрожал у меня в руках. Все смотрели на меня. У Якоба было бледное умное лицо: от него ничего не ускользнет. У Геррита, наоборот, физиономия простака, грубая и бугристая, как картошка. Каждый из них опасен по-своему. Могут ли они меня выдать? В любом случае я чувствовала к ним только нежность: ведь они являлись частью этого дома, частью моей любви.

Я попыталась что-то сказать, но муж перебил меня.

– Боже, какой же я здесь старый! – воскликнул он. – Мне всего шестьдесят один, а выгляжу совсем стариком. Неужели все видят меня таким? – Корнелис повернулся ко мне с легкой улыбкой: – Эту картину надо назвать «Зима и весна».

– Я пишу то, что вижу, – сухо промолвил Ян. – Ни больше ни меньше.

– Вы прекрасно отразили ее красоту. – Корнелис посмотрел на меня. – Румянец на ее щеках, свежесть и чистота кожи, словно роса на персике. Кто это был – Карел ван Мандер? Тот, что увидел на картине натюрморт и попытался взять один из фруктов? – Он прочистил горло. – Не сообразив, что это вовсе не такой персик, который можно съесть.

Воцарилось молчание. На улице на башне ударили часы. Неужели Корнелис ничего не заподозрил?

– Я распоряжусь, чтобы завтра вам доставили картину, – произнес Ян, взяв наши бокалы.

Вид у него был невеселый. Казалось, ему хотелось, чтобы мы поскорее ушли. Но я должна была поговорить с ним – о беременности Марии и о той мысли, которая уже несколько дней вертелась у меня в голове. Мысли настолько захватывающей и дерзкой, что я едва решалась произнести ее вслух. Но теперь было не время: Ян уже торопил нас к выходу. Жаль, что я не могла поцеловать его перед уходом! Проходя мимо, шепнула:

– У меня есть план.

– Что вы сказали?

Мария смотрела на меня круглыми глазами. Весь день она ходила сонная, но теперь проснулась. Мы сидели в маленькой гостиной. На стене над нами висел натюрморт с битой дичью: самая неприятная картина из всех, что имелись в нашем доме. Она изображала окровавленную тушку зайца, подвешенного за лапу в кухне. Его остекленевшие глаза безразлично таращились на нас, пока я излагала Марии свой план. Она прижала ладонь ко рту.

– Мадам… вы не сможете!

– Я-то смогу, а ты?

– Но… но…

Моя бойкая и болтливая служанка впервые не нашла слов. И вдруг на ее лице расплылась широкая улыбка. Она сидела прямо под закланным зайцем – жалкое, мохнатое «Снятие с креста» – и тряслась от гомерического смеха.

«И продолжалось на земле наводнение сорок дней, и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землею… И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди… все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло».

Корнелис читал Библию жене. Эти слова из Книги Бытия всегда вызывали в нем волнение. Его страна когда-то тоже пребывала под водой, но народ Голландии с Божьей помощью отвоевал ее у моря. Голландцы вырвали ее у стихии, чтобы сотворить земной рай – плодородные почвы, прекрасные города, мирных и великодушных жителей, принимавших людей разной веры, католиков, меннонитов, протестантов и иудеев, как было сказано в Писании: лев будет возлежать рядом с агнцем. Как счастливы были они, и в особенности – как счастлив был он сам.

София склонила голову над шитьем, она штопала простыню. Свет масляной лампы падал на ее мягкие каштановые волосы, вившиеся на висках и закручивавшиеся в кольца на воротнике. Их портрет уже висел на стене: его привезли вчера после обеда. Он окончательно скрепил супружеский союз. Бизнес Корнелиса процветал. Он имел долю в нескольких торговых компаниях. В этом месяце флотилия из двухсот кораблей возьмет курс на Балтику, чтобы доставить зерно в Юго-Восточную Европу. В августе из Вест-Индии вернутся двадцать судов с грузом специй, золота и слоновой кости. Если Господь дарует им благополучное плавание, Корнелис получит солидную прибыль.

«И вспомнил Бог о Ное, и о всех зверях, и о всех скотах, и о всех птицах, и о всех гадах пресмыкающихся, бывших с ним в ковчеге; и навел Бог ветер на землю, и воды остановились… и открыл Ной кровлю ковчега и посмотрел, и вот, обсохла поверхность земли».

Корнелис захлопнул Библию. Пора в постель. Позже он вспоминал, что весь вечер был преисполнен необычайной благости и умиротворения, словно уже предвкушая грядущую радость.

В кровати, когда он положил руку на грудь Софии, она мягко убрала ее.

– Дорогой мой, – произнесла жена, – у меня есть новость, которая, уверена, порадует тебя не менее, чем меня. – Она погладила его по руке. – Сегодня я была у доктора, и он подтвердил мою догадку. У нас будет ребенок.

Помню, в детстве у нас дома была одна картинка, которая всегда наводила на меня страх. В Утрехте, где я выросла, отец держал печатную лавку. Первая из наших комнат служила магазином; дверь из нее открывалась прямо на улицу, где под навесом выставляли свежие оттиски. Ниже уровня улицы, в глубоком подвале, постоянно стучал и гремел печатный пресс. Мой отец продавал разные книги и брошюрки – назидательные стишки, проповеди, душеполезные труды, рекомендованные пасторами: «В преддверии Рая», «Благочестивые радости». Кроме того, он торговал офортами и гравюрами с картин.

Гравюра, пугавшая меня, висела на стене. Это было изображение великого наводнения 1421 года, случившегося в день святой Елизаветы, когда потоп разрушил и смыл целые деревни. Вода занимала почти всю картину. Из нее торчали только верхушки деревьев и шпили церквей. Но вода грозила поглотить и их.

Я могла разглядывать ее часами: кипящие буруны, кончики шпилей, неизбывный ужас в глубине вод. Господь спас Ноя, но почему же эти люди были обречены на смерть? Я слышала звон колоколов, тщетно призывавших утопленников на службу. Видела раздувшихся коров, взметенных стремительным потоком и бившихся о крыши своих стойл. В считанные минуты весь мир перевернулся вверх тормашками. Мертвецы беспомощно болтались на дне. Их руки махали, шевелясь, как трава, но никто не спешил им на помощь.

Ян не верил своим ушам.

– Силы небесные! Ты действительно хочешь это сделать?

Мы сидели на краю фонтана в нескольких кварталах от его студии. В этом районе было полно ремесленников: ювелиры, плотники, художники. Рядом с нами находилась кузница. Там грохотали молотки. Мы решили встретиться на улице, потому что это не так рискованно, как опасность быть замеченной возле его дома. Мария, наш страж, стояла в конце аллеи. Теперь мы были заодно. «Если мы утонем, то утонем вместе».

– Думаешь, он не заметит? – спросил Ян. – Он наверняка увидит, что Мария располнела.

– Нет, она всегда была в теле. Если повязать передник повыше, разница будет невелика.

– Вряд ли бы он…

– Мой муж близорук. К тому же он вообще не смотрит в ее сторону: она просто служанка, все равно что часть мебели.

– А как насчет тебя? Тебе ведь тоже придется растолстеть? – У Яна был ошеломленный вид. Он нервничал больше, чем я. – Уж тебя-то он разглядит!

– Я буду симулировать симптомы. А через несколько месяцев подсуну под платье подушку и…

– Но твой муж делит с тобой постель, наверняка он обнаружит, что…

– Нет. Ты знаешь, я не выношу, когда он меня трогает. Не выношу, когда… – Я помолчала. – В общем, я сразу ему сказала, что теперь нам придется на время отказаться от плотской связи. Мол, так предписал доктор, для моего здоровья. Я существо деликатное и все такое.

– Правда?

– А мой муж готов на все, лишь бы сохранить ребенка. Я сказала, что мы будем спать в разных спальнях, поскольку мне нужен покой, и он сразу согласился. Корнелис очень счастлив и соглашается со мной во всем.

Ян взял меня за руку.

– Ты необыкновенная женщина.

«Просто я люблю тебя, – мысленно прошептала я. – Люблю безумно».

– Это означает, что Мария останется у нас. Так мы одним выстрелом убьем двух зайцев: она поможет мне, а я – ей.

А что произойдет потом? Об этом я не думала. Моя фантазия распространялась дальше фиктивной беременности, которая уже казалась такой реальной, что меня почти начинало тошнить. В конце концов, в нее верит мой муж: значит, она хотя бы наполовину настоящая.

– А если ты тоже забеременеешь?

– Тогда мы изменим план.

Ян рассмеялся и развел руками. Он обнял меня и поцеловал – среди бела дня. И то верно: что могло быть более дерзким и безумным, чем мой план?

А молотки продолжали стучать, словно запечатывая наше будущее.

Конечно, я немного злилась на Марию за то, что она стала меня шантажировать и вынудила ввязаться в эту историю. Служанка сама боялась, что что-то пойдет не так и нас разоблачат. И в то же время я была ей очень благодарна, гораздо больше, чем она могла представить. Мария вытащила меня из супружеской постели. Три года я терпела ласки мужа и, наверное, продолжала бы терпеть их до самой смерти. Но с тех пор как я встретила своего любимого, Корнелис стал мне отвратителен, и порой я чувствовала себя просто изнасилованной. Спертое дыхание, его холодные, щупающие пальцы… Хуже того, я чувствовала себя шлюхой.