Пенелопа Нери - Украденный миг

Полюбила юношу дочь вождя,

Прекрасная, юная, как заря,

Но ужасен, безумен был гнев отца,

Когда он узнал о ее любви.

«Смерть вам обоим! —

Так он сказал,

И ветер в ответ ему застонал,

Горы вздрогнули от испуга.

Что же, если чужак посмел

Соблазнить мою дочь, —

Пусть он жизнью заплатит

За эту ночь!

А ты, моя непослушная дочь,

Не смей предаваться слезам!

Отведите ее в шатер к жениху,

С которым боги ее повенчали…»

Дрожала от горя гора,

И ветер от горя стонал.

Дочь вождя рядом с любимым стояла

И в Хоанау, приют беглецов,

Бежать его она умоляла.

«Скорей же, любимый, беги скорей!

Беги, я слышу шаги палачей,

Слышу скрежет их копий и звон мечей.

Беги и себя, и меня пожалей!»

Но он сказал ей в ответ:

«О нет! Я данный тебе не нарушу обет,

А с милой и смерть хороша, как рассвет!» —

И она его обняла.

Милая руку ему отдала,

Губы прильнули к губам.

Они устремились не в джунгли,

Не к хитрым жрецам, —

Защиты они просили у звезд,

У неба, у моря, у скал.

И в пропасть бросились вместе они,

И пенный прибой по черным камням

Их тела разметал.

Но там, где смерть их сердца приняла,

Выросли две высокие скалы,

Подобные близнецам.

Благословил их любовь

Седой Океан,

Откуда поутру солнце встает,

А по ночам — луна.

Здесь и нашел их поутру отец.

О, как рыдал он у черных скал,

У черных скал-близнецов…

«Боги жестокости мне не простят!

Звезды жестокости не простят!» —

Вот он о чем стенал.

Горное эхо смеялось над ним,

Алой кровью омылась заря.

Архипелаг Гавайя, Большой Гавайский остров,

Пристань Кавайихе

1859 год

— Ио-хо!.. Давай… Ах ты, дьявол!..

— Эй, держи его! Берегись рогов!.. Не спи, поворачивайся!..

Всем своим видом давая понять, что он превосходно слышит советы доброго и беспокойного дядюшки Кимо, Гидеон Кейн, волоча за собой на аркане обезумевшего от страха, упирающегося бычка, направил свою резвую лошадку сквозь полосу грохочущего прибоя к баркасам.

Это была задача не из легких. Стиснув зубы, Гидеон Кейн понемногу приближался к намеченной цели. Скрученная жгутом косынка, по-индейски стягивавшая его загорелый лоб, промокла и почернела от пота. Солнечные блики слепили его.

Баркасы мягко покачивались на мелкой, зыбкой волне.

Еще немного — и паньолос, местные ковбои, привяжут бычка к планширу и, налегая на весла, отвезут его к «Марипозе», пароходу, стоявшему на якоре за грядой коралловых рифов.

Капитан «Марипозы» лениво покуривал трубку, наблюдая за паньолос.

Матросы суетились на палубе, готовясь к погрузке скота.

Через пять дней морского пути живой груз должны принять в Гонолулу.

Погрузка скота — тяжела и по-настоящему опасна. Но Гидеону Кейну она была по душе. Это была работа для настоящих мужчин, таких как его отец.

Гидеон знал, что с него, единственного сына известного скотопромышленника Джекоба Кейна, особый спрос.

Он с ранних лет стремился стать достойным наследником своего отца, он трудился как вол, не позволяя себе ни минуты праздности и покоя.

Но Кейн-старший, казалось, не замечал сыновних стараний. «Иначе, — думал Гидеон, — он бы не стал посылать меня учиться в Америку. Но, может быть, отец передумает, если мне удастся доказать, что я — ни в чем не хуже его? Нет, я заставлю его переменить решение».

Времени до отъезда оставалось все меньше, и юноша вступил в гонку со временем.

Он вставал вместе с ковбоями задолго до рассвета, когда прозрачный серп месяца еще виднелся на небе, и сразу наравне со всеми впрягался в работу… Первым делом — собрать в гурт бычков, успевших за ночь разбрестись по каньонам и кактусовым зарослям. Потом — перегнать гурт на побережье… И так каждый день: несколько часов сна, немного времени на еду — и работа, работа, работа…

Стиснув от напряжения зубы, Гидеон заставил-таки бычка войти в воду…

«Теперь главное — не торопиться, — подумал он, — день только начался, надо беречь силы. Сегодня я добьюсь того, чтобы отец отменил свое решение. Он должен понять, что не к чему отсылать меня в Америку. Терять четыре года на какую-то учебу! Я и сам знаю, чем я должен заниматься — хозяйством, вот чем»

Однако Кейн-старший думал иначе. Он немало помотался по свету, многое повидал, перепробовал столько профессий, что сразу и не припомнишь, и хотел, чтобы сын, прежде чем осесть на ранчо, узнал бы жизнь как следует. Кроме того, Гидеон был способным парнишкой, его отличные оценки на выпускных весенних экзаменах гарантировали ему поступление в любой колледж. Его профессора дали ему блестящие рекомендации, да и безупречная фамильная репутация кое-чего стоила.

Однажды, когда отец и сын были вдвоем на лесопилке (нужно было заготовить доски для нового дома одного из работников ранчо), между ними состоялся разговор:

— Мой мальчик, ты должен уехать отсюда, чтобы взглянуть на весь этот огромный и прекрасный мир, дарованный нам Господом! Не упусти свой шанс, он может оказаться единственным и последним. Если ты сейчас останешься на Островах, то потом всю жизнь будешь думать, что прозевал нечто важное… Это вроде укуса москита — все время будешь расчесывать до крови, пока не образуется незаживающая язва… Получи образование, Гидеон, посмотри мир, как следует настоящему мужчине. Познакомься с нашей родней в Бостоне. Приглядись, как работают наши концерны — морских перевозок и китобойный. Поработай, пройди по всем ступеням лестницы — от нижней до верхней площадки. Перебесись: молодая кровь горяча и может вовлечь тебя в серьезные переделки. Ну, а когда остепенишься, возвращайся — и мы с матерью примем тебя с распростертыми объятиями…

Отец улыбнулся и взъерошил черные волосы сына, словно тот был еще мальчиком, а не восемнадцатилетним юношей.

— Главное, ничего не бойся. Они примут тебя, эти горожане, сынок. Веришь ты в собственные силы или еще нет — в любом случае доверься Господу! — добавил Джекоб.

Гидеон нахмурился и ничего не ответил. Да он и не знал тогда, как ответить отцу. Так что можно считать, что и разговора-то не было.

Нет, отец явно не понимал его. Гидеон был уверен в этом и изо всех сил старался доказать отцу, что его место здесь, на ранчо, а не в какой-то там Америке.

Погрузка была в самом разгаре.

Мексиканские и испанские вакерос с ранчо Нью-Мексико и Техаса, местные паньолос из островитян с удивительной легкостью справлялись с разъяренными быками. Но паньолос, работавшие на Кейнов, заметно отличались от всех остальных: это были настоящие мастера своего дела. Недаром зеваки, собравшиеся поглазеть на красавцев быков, говорили о них с восхищением: «Да уж, это ребята — что надо…»

Сам Джекоб Кейн сказал сегодня своим паньолос. «Молодцы!»

«Кейновы ребята» были счастливы. Джекоба Кейна любили больше, чем отца родного. Недаром местные жители дали ему прозвище «Макуа», что на островном наречии означало и отца, и мать одновременно.

Кейн-старший был очень строг, и заслужить его одобрение было нелегко.

Гидеона распирало от радости. Еще бы! Ведь он работал наравне со всеми — значит, и он удостоился похвалы.

Надежно привязав своего бычка к планширу баркаса, Гидеон выбросил из головы все посторонние мысли и сосредоточился только на том, чтобы выплыть вместе с лошадью к берегу за новым бычком, но тут же резко повернул назад, заметив отца, который подзывал его к себе, размахивая над головой какой-то бумагой.

Наверное, это письмо из Бостона, доставленное утренней почтой…

Отец был весел, белозубая улыбка сияла на его смуглом лице, казавшемся сейчас таким молодым, особенно по контрасту с серебряной шевелюрой и пышными седыми бакенбардами — предметом отцовской гордости.

Джекоб Кейн что-то кричал, но слова его относило ветром, и Гидеон сделал вид, что не слышит отца. Нет, честно, он и не мог услышать его…

Махнув рукой, словно не понимая, что его зовут, Гидеон выехал с отмели и пустил Акамаи легким галопом вдоль узкой песчаной косы в противоположную сторону.

Проклятие! Неужели ответ пришел так скоро? Судя по всему придется уезжать. Весть, о которой Гидеон с ужасом думал все лето, преодолела далекий путь от Бостона до этих затерянных в Тихом океане островов — как жаль, что она не затерялась где-нибудь по дороге!

— Дядя Кимо! — вкрадчиво позвал юноша управляющего ранчо Кимо Пакеле, плотного, крепкого гавайца. Искоса поглядывая на отца, Гидеон делал вид, что не замечает его энергичных призывов.

— Что случилось, Моо? — ласково спросил Кимо, и на лице его возникло выражение сочувствия, когда он, проследив за взглядом Гидеона, увидел Кейна-старшего, размахивавшего каким-то белым листом.

Это ласковое «Моо» было вторым именем Гидеона, с которым все островитяне обращались к нему. Ящерка — означало оно. Так его прозвали еще в детстве за удивительную быстроту и ловкость.

Гидеон облизнул пересохшие губы, он нежно теребил жесткую гриву Акамаи, его синие глаза были полны смущения и тревоги.

— Пришло это проклятое письмо из Бостона, дядя Кимо, а я не могу сейчас сказать отцу ничего такого, что рассердило бы его. Мне надо побыть одному, пережить это…

Кимо Пакеле понимающе кивнул:

— Конечно, Моо… Ведь ты с тех пор, как приехал домой из Гонолулу, усердно трудился, разве не так? По-моему, ты даже успел сделать больше, чем положено. Можешь отправляться куда хочешь. Мы с мальчиками закончим дела без тебя. Валяй! Гуляй, сколько тебе угодно, только не проговорись, что это я отпустил тебя. Если он узнает, разозлится, как дьявол!

— Даю слово, — согласился Гидеон, с улыбкой глядя в округлившиеся в притворном ужасе глаза дядюшки Кимо. — Махало нуи Аоа! Спасибо тебе, Кимо. К ужину буду дома, обещаю!

— Постарайся ради меня, Моо! Ты ведь знаешь, твой отец не любит отлучек в одиночку. Будь осторожен, не попадись Джекобу Кейну на глаза, пока идет погрузка!

Гидеон направил лошадь подальше от пристани. Паньолос были так заняты, что его никто не заметил. А отец в это время отвлекся: один из испанских вакерос, Филипп, никак не мог справиться с обезумевшим черным быком, грозившим вот-вот сорваться с привязи.

Через несколько минут загоны с рогатым скотом были позади.

Гидеон удалялся вглубь острова, следуя на северо-восток по древней вьючной тропе, забиравшей все время в гору, — кратчайшей, — но не самой легкой дороге домой.

Чем круче становилась тропа, чем дальше было от берега, тем неподвижней и горячей становился воздух, отдающий пылью и навозом. Редкие тростниковые хижины туземцев, сплетенные из ветвей, словно живые зеленые изгороди, тянулись по взгорью. Странно смотрелись среди них недавно отстроенные дома в новоанглийском стиле. Вот показалась китайская лавочка, размещавшаяся в деревянном домишке всего на две комнатки. Выше, над деревушкой, виднелись Пу и Кохала, мрачные развалины древних гавайских храмов, когда-то затопленных и сожженных потоком вулканической лавы.

Над зловещими руинами и ухоженной деревней расстилалось безразличное ко всему, чистое, безоблачное небо. В жарком мареве все чуть дрожало и расплывалось — редкие кокосовые пальмы, несколько кустиков мескита, низенькие ветвистые, похожие на кустарник, неприхотливые деревца кьяви, способные укорениться даже на голом камне, и море колючих кактусов.

Еще час езды по солнцепеку — и Гидеон словно оказался в другом мире: гряды зеленых холмов, меж ними — сплошь заросшие бамбуком долины, а вдалеке — возвышавшаяся надо всем величественная вершина Мауны Кеа, покрытая вечными снегами, прячущаяся в клубящихся облаках.

Боги, полюбившие эти места, навеки благословили их… Легкий ветерок освежал разгоряченное тело, успокаивал душу. Золотистая влажная дымка затягивала холмы и наполняла долины, она точно излучала сияние, в котором пестрые полевые цветы и изумрудные травы сплелись точно в яркий восточный ковер…

В листве бамбука порхали диковинные птицы, их голоса звенели как сотни серебряных колокольчиков.