Туманов выдохнул, поражаясь познаниям в психологии этого большого ребенка.

— А как быть с Алиской?

— Она мне до звезды. Я с ней встречаюсь только потому, что мы хорошо смотримся на таблоидах вместе. Валюта — взаимная выгода.

— Мне кажется, она тебя любит искренне.

— Но это же ее проблемы, правда? О любви я тебе расскажу как-нибудь потом.

— Она тоже продается и покупается?

— Ну конечно. Любовь — главный актив на рынке продажных людей и продаваемых эмоций.

— Жестоко, товарищ Янг, — ухмыльнулся Дмитрий, следя за пурпурно-синим из-за преломления света в очках горизонтом. — А как же Марьяна? С ней у тебя что?

— Марьянка? Не знаю я, что у меня с ней. Она создает между нами такое магнитное поле, что искры каждый раз могут меня убить. Она огонь, адский смерч, смертоносный торнадо. Я питаюсь ее горячей вспыльчивостью и диким темпераментом.

— И тем не менее готов изменить?

— Не только готов, а уже давно изменил! — бодро произнес Алекс. — Сам-то сколько рогов наставил за три года Риммке? Вот и помалкивай, ангел хренов с просроченным нимбом.

— Ладно, двигай задницей давай, Санек. Я хочу размять чресла, пока Риммка дома уверена в том, что мы молочные коктейли шоколадками заедаем. А вместо девочек у нас мультики по детскому каналу.

Мужчины направились в дом, шутливо толкая друг друга в бок и смеясь. Мысли Алекса прыгали, как заводные, вокруг того факта, что ему уже двадцать восемь. Казалось, что большая часть жизни позади, а он еще не все удовольствия успел вкусить, не всех женщин попробовать на ужин, не все спортивные машины обкатать. Жизнь так коротка, но слава справедливому богу, что деньги делают ее чуток дольше. И приятнее.

***

Всегда следует ждать подвоха.

Дэниел Киз «Таинственная история Билли Миллигана»

Равномерный гул медицинских аппаратов заполнял собой комнату, словно душный воздух. Казалось, вдохни — и сам начнешь жужжать на манер всех этих громоздких приспособлений.

Дверь приоткрылась, и в палату заглянула медсестра. Время вводить лекарство еще не пришло, но проверить состояние тяжелого пациента не помешает. Удостоверившись, что с ним все в порядке, она отправилась дальше.

На синевато-белой койке, которая почти сливалась со стенами, полом и потолком, создавая не самое приятное впечатление засасывания в черную дыру, лежал молодой человек. Минуты текут в таких палатах медленно, время, точно пластилин в печи, растекается по всем поверхностям. Грязновато-амиатовое небо (по всей видимости, было утро) не добавляло в эту картину красок.

Амарантовые розы были единственным ярким пятном в стерильной обстановке палаты интенсивной терапии. Внезапно раздался тихий, но упрямый, жаждущий жить вздох, и глаза мужчины раскрылись. Он в полусознательном состоянии обвел глазами помещение, понимая даже сквозь плотный туман в голове, что находится в больнице.

— Что за чертовщина, — прохрипел он, пытаясь пошевелить руками.

Ничего не выходит. Катетер держит намертво, будто морскими узлами его привязали к этой кровати. Он же приехал сюда по важному делу… Или нет? Что тогда он забыл в больнице, да еще и в виде разлагающегося овоща?

Мужчина снова предпринял попытку поднять руку, и снова ему пришлось лишь выругаться. Голова закружилась, точно он проходил испытания перед полетом в космос. Откинувшись обратно на подушку, он повернул голову в сторону. Цветы. Красивые. Но ведь он не женщина, чтобы дарить ему цветы. Рука потянулась в сторону вазы.

— Да чтоб тебя! — плюнул он в катетер и, собрав все силы, рванул второй рукой капельницу и другие провода.

Палата заверещала писком монитора. Пусть орет, ему хватит и минуты, чтобы посмотреть на эти цветы. Он не мог отделаться от надоедливого, клейкого ощущения подвоха в этих цветах, что репейником обложило его со всех сторон. Прицепилось — и не скинешь.

— Больной! Что вы делаете?! — в палату вбежала медсестра. — Немедленно вернитесь на место! Больной!

— Не кричите. Я просто хочу посмотреть цветы. Наверное, это моя жена прислала.

— Их принес курьер. От кого — он не сказал.

Девушка коснулась его горячего плеча (слишком горячего — очень похоже на повышенную температуру) и с силой надавила, чтобы вернуть его в лежачее положение.

— Не трогай меня, овца! — оскалился мужчина. — Имею право делать все, что захочу. Больно! — крикнул он, когда пальцы медсестры надавили чуть ниже — на перевязанные ребра. — Идиотка.

— Ну хорошо, — сдалась она. — Берите цветы.

Девушка сделала от него шаг назад, про себя окрестив безымянного пациента «придурком», и стала ждать. Он дотянулся, издавая непонятные звуки вроде кряканья и хрипа, до букета и осмотрел его. Дорогой. Конечно, его не удивляет стоимость букета. В этом нет ничего особенного, но есть нечто странное в том, что букет ожидает на тумбочке больничной палаты.

— Нашли смысл жизни в этом букете? Я могу продолжить спасать вашу жизнь?

— С чувством юмора вам надо потренироваться, милочка. Нельзя ли позвать другую медсестру? Мне с вами не комфортно.

Медсестра насупилась, но промолчала. Больше с ней скотское поведение не прокатит. Ни один пациент больше не посмеет показывать ей свой нрав. Устав ждать чуда от странного поведения мужчины, она со всей силы опрокинула его на постель и вставила катетер.

— Я тебя… — хотел пригрозить он, но не успел.

Пощечина сделала свое дело.

— Как ты смеешь! Я буду жаловаться!

— Начнем с того, что мы на «ты» не переходили, — прошептала она, наклоняясь к нему ближе. — А закончим тем, что я могу сейчас гораздо больше, чем вы. Например, подвергнуть вас насильственной эвтаназии, сообщив родственникам, что ваше состояние упало ниже предела выживаемости. Как идея?

Ее губы двигались, раскрывались и закрывались, завораживая его. Сочный абрикос. Спелый персик, истекающий нектаром. Ему нравится эта строптивая медсестра. Словно ролевая игра наяву. Такие красивые пухлые губы — и обещают ему насильственную эвтаназию. Что-то в этом есть.

— Боюсь, девочка, тебе не по силам справиться со мной. Силенок маловато, — огрызнулся мужчина, все же чувствуя больше злости и ярости к этой женщине, чем интереса и влечения.

Его глиняно-коричневые глаза скрестились в безмолвной битве с ее — цвета папируса. Они словно боролись на мате, играли без правил. Он взбесил ее так сильно, что рука бы не дрогнула всадить иглу с сильнодействующим препаратом прямо в сонную артерию. Она щекотала его эго тонким перышком, вызывая настолько различные эмоции, что определиться в них пока было невозможно.

— Что с твоим лицом? — спросил мужчина, оторвавшись от ее воинственного взгляда, что всаживал в него копья и выпускал стрелы. — Что с твоей кожей?

Его рука почти дотронулась до ее щеки, но девушка вовремя отошла от него. Такая странная кожа. Издалека красивая и сияющая, а вблизи рыхлая, неровная, словно по ней прошлись слоем тяжелой строительной штукатурки, как по стене с выбоинами и трещинами.

— На нем написано презрение к таким, как ты, — бросила медсестра и отошла к столику с лекарствами. Пальцы разрывала на части дрожь волнения. — Как вас зовут? Мы не нашли никаких документов в ваших вещах. И к вам еще из полиции зайдут скоро, раз вы пришли в себя.

Тут же забыв о ее лице и вообще обо всем на свете, он сунул руку под одеяло, куда успел бросить маленькую записку из цветов. Пока медсестра была занята лекарствами, он прочитал:

«Пора уходить со сцены. Либо ты забываешь, кто ты есть, либо все узнают правду. Кодовое слово «Достоевский». Дороги назад нет, не пытайся вернуться. Это не шутка».

— Я не помню, как меня точно зовут. Вроде Дима. А фамилию точно не вспомню.

— Не мудрено. С вашими-то травмами.

— Что случилось?

— Тоже не помните?

— Нет.

— Вас обнаружили случайные прохожие на улице. Множественные гематомы, переломы, ножевые ранения. Вы любимчик судьбы. Можно сказать, вас по кусочкам собрали.

— Меня избили? — его глаза округлились. Этого он действительного не помнил.

— Похоже на то, если вы сами в приступе психоза не нанесли себе все эти увечья.

— Очень смешно.

Она ввела ему в капельницу нужные лекарства и двинулась к выходу.

— Я помню, что у меня плохо с чувством юмора, — ответила у дверей. — Вы лучше подумайте, что делать с вашей не самой лучшей памятью. Быть просто Димой как-то не солидно.

Девушка вышла, а вслед ей полетели оскорбления и проклятия. Гадкая медсестра. Не привык он к такому обращению в больницах. Привык строить всех на свой лад, отдавать собственные приказы, а не получать по пальцам указкой от возомнившей себя богиней училки. Мужчина коснулся щеки. Представится шанс — она ответит за эту пощечину.

А пока что нужно вспомнить, кто он, и что делать с запиской.

***

Быть живой женской плотью и быть женщиной — две разные вещи.

Виктор Гюго «Человек, который смеется»

Звонок в дверь прервал какофонию бесед из телевизора, напевания песенки мимо нот и кошачьего мяуканья.

— Элька! Привет, дорогая, — девушки расцеловались у входа. — Какими судьбами? Почему без предупреждения? У нас даже ничего вкусного нет.

— Ничего и не надо. Валерьянку и чай с коньяком если найдешь, цены тебе не будет, — устало ответила Элина и прошла в кухню.

Там плюхнулась на диван и закрыла глаза. Планета кружилась внутри ее головы со скоростью космического шаттла. Рано или поздно она просто взорвется молекулами усталости, переутомления и разбитости.

— Еще молоко, если есть, Жень, — обратилась к подруге.

— Это все смешать в одной чашке? — усмехнулась та. — Решила из работника больницы превратиться в ее пациента?

— Нет, молоко отнесу котенку, который у вас в подъезде живет. Такой крошечный — и обречен на ужасную жизнь.

— Забрала бы себе, ведь ты любишь котиков. У меня уже есть, — Женя погладила, ластящуюся к ногам кошку, — мне хватит.

— Миша не разрешит. Даже не хочу заикаться насчет домашних животных. Не хочу даже знать, как он пройдется по мне скальпелем из слов.

Чай был готов, осталось достать коньяк. Женя капнула подруге несколько капель, но Элина выхватила у нее бутылку и заполнила чашку коньяком до краев.

— Слушай, я понимаю, что дело не мое. Но почему ты терпишь этого мужлана? Я от тебя постоянно слышу только одно: Миша не разрешит, Миша не поймет, Миша наорет. Миша, Миша, Миша… Голова кругом от него! А где Эля?! Где в вашей паре Эля? Почему я не слышу ее голоса вообще?

Девушка вздохнула, выслушивая тираду подруги. Она, как и большинство замужних женщин, не знала ответа на вопрос, почему терпит это все. Наверное, такова роль женщины: быть в прямом смысле тенью мужчины, его подушкой, ковриком, скатертью-самобранкой. Многие женщины до сих пор, дожив до двадцать первого века, так и не поняли, что их окна выходят не на древние пейзажи пещер и прерий, а на современную жизнь, где женщина не обязана быть вещью.

— Здесь твоя Эля, здесь. Ты знаешь ответы на все свои вопросы, Женя.

— Как же ты не поймешь, Элечка, что ты прекрасна! — она сжала ее ладонь. — Ты заслуживаешь большего, нежели идти после работы к подруге, так как не хочется идти домой; нежели бояться спросить, можно ли принести в дом котенка; нежели напиваться коньяком, маскируя его под чай!

— Хватит, Женя, умоляю. Не надо. Я и так устала, сейчас развалюсь на части у тебя за столом. Я замужем, меня все устраивает.

— Да, да, ты выполнила заказ общества, как и многие женщины: вышла замуж, типа счастлива, типа все хорошо. Стандартная схема.

Элина не ответила ей. Она предпочитала убегать от проблемы, прятаться от нее, как от чудища, за большим камнем и подглядывать одним глазком, что будет дальше. Так уже и три года брака прошло, а она все пряталась за валуном. Порой страх гордо поднять голову и заявить о себе всему миру пересиливает страх остаться навсегда с позорно опущенной головой и немым ртом. Так может, стоит рисковать и пить шампанское, чем оставаться трусливым трезвенником?

— На работе полный кавардак. Ненавижу эту больницу, хотя, конечно, дело не в ней.

— Дело в тебе, да? Ты во всем виновата всегда? Что произошло?

— Ничего особенного, только боюсь, что на меня опять пожалуются. Поступил недавно мужчина, ну как мужчина — на момент поступления это было кровавое месиво из человека. Пришел в себя сегодня, оскорблял меня, хамил…

— И ты дала ему затрещину? — Элина кивнула. — Ай да молодец! — Она наклонилась ближе к подруге, чтобы дать «пять». — Почему бы не врезать своему Мишане так же?

— Миша мне ничего плохого не сделал. А эти пациенты… эти… Из-за них я такая! — чуть ли не ударилась в слезы девушка и принялась усиленно допивать остатки коньячного чая.