Наталья Светлова - Урод

— Устала просто.

Девушка пошла быстрее, не забыв достать зеркальце. Пришлось заново наносить макияж, когда позвонил Дима. Макияж для нее как маска, и карнавал никогда не заканчивался.

— Выглядишь неважно. Что-то случилось? — с порога взял ее в оборот мужчина.

— На работе проблемы. А так все хорошо.

Все всегда хорошо, пока не надоедает улыбаться.

— У меня для тебя сюрприз, — загадочно прошептал он и протянул ей черную повязку. — Завяжи глаза. Не парься из-за макияжа, он не имеет значения.

Элина боролась с собой недолго. Ей настолько было плевать, что будет дальше, пусть хоть стукнет ее по голове и потом придушит. Так даже будет предпочтительнее.

Дима смотрел на нее оценивающим взглядом. Если его расчеты правильные, сегодняшний день может здорово поколебать ее душевное равновесие. И ему не надо соблазнять Элину телом или прикасаться к ее. Физика всегда проигрывала химии и в этот раз проиграет.

— Что это? Это…

— Пицца и кола. Ну еще свечи, — пожал плечами Дима и погасил свет в кухне. — Я тут умираю со скуки. Повеселимся? И в основном — поедим?

Элина села за противоположный край стола с изумленными глазами. Убийство было бы менее удивительным, чем все это.

— Расскажи про свой день, что у тебя произошло, — попросил ее мужчина и начал отрезать пиццу.

Пока она пыталась накрутить на вилку скользкую лапшу лжи о том, что пациенты выпивают из нее все силы, Дима гадал, оказал ли его звонок Стрельцовой нужный эффект. В том, что Катерина (он откровенно тащился от ее имени, ибо все в главном хирурге было сексуальным и властным, но навряд ли бы он отважился покорить такую вершину — можно здорово переломать ноги) выпустила когти и приставила их максимально близко к горлу Элины он был уверен. А всего-то и стоило сказать, что он выбрал общество скромной мышки Элечки, а не опасной тигрицы Катерины.

— Бывает, не бери в голову. Пациенты, коллеги… У всех бывают проблемы на работе.

— Я понимаю. Я не знаю, как сбежать из этого заколдованного круга.

Как ни странно, но кола и сырная пицца оказали расслабляющий эффект получше массажа и эфирных масел. Всем нам порой нужны не гибкие пальцы массажиста и таблетки, а всего лишь пицца и общение по душам.

— Начальница у тебя, конечно, зверь. Львица. Дикая, — ухмыльнулся Дима, уверенно нажимая на кнопки на пульте.

— Как бы ей однажды не стать газелью, — не подумав, выпалила Элина, подчиняясь эмоциональному порыву.

Мужчина покрутил пульт в руках и нажал на следующую кнопку.

— Может, проще тебе стать львицей? — Он придвинулся ближе к ней и взял ее руку в свою. — Когда ты разорвешь этот кокон?

— О чем ты? — заикалась она.

А руки-то у него теплые, в то время как у Миши всегда противно ледяные.

— Когда отрастишь ногти и покрасишь их в черный цвет? Когда сделаешь квадратную форму, а не эти милые круглые ноготки телесного цвета? У тебя вообще есть яркая помада? И этот вечный хвост…

Элина отпрянула от него, словно бы он ее ударил. Это он так оскорблял ее, чтобы она сама читала текст между строк?

— Зачем ты так со мной? Да я не самая…

— Дай мне руку.

Дима протянул ей ладонь. Девушка смотрела на нее, как уличная собака, которая не знает, задушит ли ее эта рука или приласкает. Вот до чего мы дошли: стали затравленными животными, не знающими, чего ждать от другого человека — удара или поглаживания по голове.

Робко вложив ладонь в его, она позволила подвести ее к большому зеркалу в ванной. Элина старалась отводить взгляд от неровного рельефа лица, неумело скрытого плотным тональным кремом. Легкие касания туши не сделали из ее ресниц пышных вееров — лишь склеили имевшиеся волосинки. Губы слегла блестели прозрачным блеском, добавляя лишь скуки ее без того нерадостному виду. Румян она избегала.

— Почему ты не сделаешь так? — Дима несильно дернул белую резинку и высвободил каскад белокурых локонов.

Они рассыпались душистым облаком по ее плечам, мгновенно озаряя лицо, танцуя в тандеме с блеском на губах.

— А так? — развернул ее к себе, пользуясь временным замешательством Элины, и провел по губам стиком красной помады.

Элина вздрогнула, точно бы ее хлестали током без перерыва. Мужские руки редко были добры к ней и никогда не заботились о ее красоте.

— Я слышал, что скоро пройдет постановка «Чикаго», — губы Димы оказались на уровне ее шеи. — Приглашаю развеяться, а занятия продолжим позже. Память подождет. Распустишь волосы и воспользуешься красной помадой?

Зная наверняка, что после эмоциональной встряски от Стрельцовой, его ласка была контрастным душем для нее, он лишь увеличивал напор ледяной струи.

— Тебе очень идет. Ты такая красивая, и так упорно прячешь свою красоту. Неправильно.

Нервное волнение достигло пика, и Элина, схватив сумочку, вылетела за дверь. Пуля будет медленнее.

— Лина, ты чего?

— Прости, Дима, я не могу. Я как будто мужу изменяю… — стыдливо прошептала она, прижимаясь к стене.

— Я тебя даже пальцем не касался.

— Это самое страшное. — Она опустила глаза к пыльному полу. — Это самое страшное… — и след ее простыл, лишь на лестнице слышались торопливые шаги.

Это самое страшное, когда целый день, проведенный с родным мужем, не заставляет в ее душе цвести ароматные поля пышных цветов, а тут всего полчаса и… вся ее душа забросана благоухающими букетами роз и лилий.

Элина брела домой по одинокой улице, мысленно вдыхая аромат цветов и считая себя предательницей. Не всегда измена требует голого тела, порой достаточно и оголенной души, что чувствует уют вдали от дома. Ведь химия всегда побеждает над физикой?

А в самом деле: вот я теперь уж от себя задаю один праздный вопрос: что лучше — дешевое ли счастие или возвышенные страдания? Hу-ка, что лучше?

Ф.М. Достоевский «Записки из подполья»

Паутина невидимых трещин разевает пасть над шестилетним мальчиком. На его голове красуется праздничный колпак, в руках извивается ужом воздушный шарик.

Happy birthday.

Этой мыслью Алекса окутывает багровый рассвет. Его взгляд равнодушными бликами скользит по интерьеру комнаты, залитому алым светом кряхтящего утра. Снег в аду. Так бы он охарактеризовал этот день.

Утро лениво переворачивается с бока на бок, превращая небо в исполосованное кровавое месиво. Портрет его души. Мальчик в колпаке, заточенный в пыльную рамку, отправляется обратно в самый дальний ящик комода. Ящик, в котором он бережно хранил сломанные кости того мальчика, лелеял воспоминания, что плесенью ползали по ним.

Рамка с фото вернулась к детским рисункам, которые он когда-то решил оставил на память. Почему же тогда, много лет назад, когда он был подростком, никто не сказал, что живая память не приносит приятной ностальгии или радости? Она из раза в раз бьет наотмашь по лицу и затягивается дорогой сигарой, получая удовольствие от твоих мучений.

— Редкие моменты лирики, — пробормотал он и, отойдя к окну, зажег сигарету. — Молодость уже не поет и не танцует, а только харкает сажей.

Ему нравилось быть ублюдком, этаким богатеньким отморозком. И пусть никто никогда не узнает про труп мальчика, что мирно покоится в этом ящике. Странное свойство человека: чувствуя нескончаемую боль, мы делаем все, чтобы и остальные прочувствовали ее тоже. Делиться деньгами и радостью нам жалко, а вот боли можем отсыпать каждому, не скупясь.

В дверь раздался стук. Должно быть, прислуга. Подготовка к мероприятию.

— Пошли все вон. В дверь не стучать, пока я сам не выйду.

Призрак домработницы упорхнул тенью, которую он даже и не увидел. Он вообще уже давно не видел людей. Когда начинаешь разбираться в людях, хочется выжечь себе зрачки, лишь бы никогда их больше не видеть. Ежедневный цирк уродов.

И он был одним из них. Единственная фотография с дня рождения, когда оба родителя были с ним. Когда они оба тянули его за уши и отсчитывали его не такой уж большой возраст.

— Двадцать восемь, — произнес Алекс, выпуская последнюю затяжку и затушил сигарету о пепельницу.

Больше совместных фото у них не было. Только вечные ссоры, ругань, бросание зеленых купюр в лицо, обвинения в жадности. Они несколько лет делили имущество, каждую пылинку в доме, сам воздух отмеряли по молекулам. За это время единственный сын Саша вырос, но его делить никто не собирался. Он был ничейный.

Быть сиротой при живых родителей, которым просто не до тебя — милейшее чувство в мире. Тогда и он стал так относиться к людям: как к игрушкам, которые в любой момент можно обезглавить и на помойку.

За этими воспоминаниями последовало вскрытие нарыва, очередного гнойного очага. Тонкий альбом, не пестревший фото, раскрыл свои внутренности перед мужчиной. Фотографии в нем располагались через две страницы. Его пальцы слегка касались пустых страниц, болью скользили по ним подушечки пальцев. Это пустота его жизни. Иметь в своем распоряжении лучшие виды этого мира, самую передовую технику, штат прислуги… и не иметь повода запечатлеть и кадра в этой жизни.

Он и не заметил, как за окном перестала сочиться кровь из раненого ночного неба. Утро полностью расправило крылья и заполыхало огненной прохладой. Еще одно одинокое утро. Еще один день. Утешало только то, что день начался, а значит он обязательно закончится. Алый рассвет сменится густой чернотой, смесью ночи и тьмы, и он позволит себе забыться до следующего кровавого утра, которому не даст свести себя с ума.

Ключ звякнул в двери, выражая свое несогласие с тем, как грубо его засовывают в замочную скважину, оставляя синяки по всему телу, и дверь комнаты Алекса Янга захлопнулась. Комната, в которую он не впускал уборщиц, шлюх, друзей, родственников. Только своих монстров и демонов, что водили там беззвучные хороводы под дым элитных сигарет.

— Мистер Янг, — кивнул ему головой мужчина — организатор праздника. — Подготовка продвигается по плану. Скоро все будет готово.

— Ясно, — безразлично ответил он, ненавидя присутствовать на этих псевдосемейных торжествах.

У бабушки день рождения. Сколько ей исполняется, он не знал. Да и было, мягко говоря, по хрен. Ее он тоже не знал. Неудивительно. Женщина, вырастившая его отца, не может быть лучше самого отца. Вот в такой моральной кунсткамере проходили его будни, а когда он вырывался на свободу, не оставалось ничего, кроме эгоизма, похоти и жестокости к людям.

— И никакой Франкенштейн не остановит творение рук своих, — неожиданно для себя вслух сказал он и двинулся к двери, раскричавшейся трезвоном — кто-то пожаловал. — Димон! Римма, — притворился кавалером Алекс и поцеловал ее руку.

Туманов скривился, не понимая, к чему эти почести. Таких как Риммка у них с Алексом каждый день как банкнот в пачке — неизмеримо много.

— Виновница торжества уже здесь? — осведомился Дмитрий.

— Бабка моя? Нет вроде.

— Зачем ты так про родную бабушку? — встряла Римма. — Тем более у нее такой важный праздник.

Глаза Туманова мысленно разрубили ее на части мясницким ножом. Девушка вздрогнула.

— Тебя не спра…

— Римма, можешь пока прогуляться по дому или по саду, — мягко намекнул на ее желательное отсутствие Алекс, и она незамедлительно ретировалась от этих двух чудовищ.

Она знала простую истину: чем галантнее и доброжелательнее принц снаружи, тем страшнее чудовище, которым он в итоге обернется.

— Отвяжись ты от нее, — Алекс дернул друга за рукав и провел к бару. — Чего ты ее третируешь? Коньяк?

— Стопку водки.

Прозрачная жидкость расплескалась в стопке и затем пронеслась огненным драконом по горлу Туманова.

— Я не буду. Сам понимаешь, бухой внучек Саша. Еще двинет кони тут, — усмехнулся он. — Хватит с меня трупов в этом доме.

Бровь Дмитрия приподнялась в вопросе, но друг махнул рукой, не считая бабку и трупы важной темой разговора.

— Риммка достала меня. Как будто я сам влез в петлю, и стул уже выбили из-под ног. Мы всю дорогу до твоего дома ругались из-за ребенка.

— Римма беременна?!

— В этом и причина конфликтов. Мне продолжение рода не нужно. Сейчас точно. От нее точно.

Алекс пожал плечами, не понимая, к чему такие сложности. Туманов явно привязался к этой девчонке, раз не вылезал из петли, а только ныл постоянно. Такая манера поведения была ему не по душе. Надоела или начала многого просить — за шкирку и прямиком на свалку бывших и больше не нужных. Вот проблема-то. Очередь из жадных до молодого миллионера никогда не иссякнет, можно бывших в употреблении и на склад утилизации отправлять.

Время до самого застолья прошло для всех по-разному. Алекс бродил по дому и звенел невидимыми кандалами, распинывал носком ботинка несуществующие осколки прошлого. Дмитрий неустанно сцеплялся с Риммой по любому поводу. К моменту начала Алекс был выжат скукой до предела, от него только душок гниения не исходил, а друг — взвинчен до предела, готовый насадить доставшую его Римму на нож и отправить в рот.