— Входи, — говорит она.

Я киваю и улыбаюсь; она отступает, пропуская меня в дом. Я иду за ней. Посреди холла она спрашивает, не хочу ли я выпить. Я отвечаю: спасибо, не надо. Тогда она открывает левую дверь и ведет меня в гостиную в задней части дома. Телевизор выключен; в доме царит тишина. Я спрашиваю себя, где Никола; Кейтлин, словно прочтя мои мысли, показывает на потолок.

— Никола у себя, — объясняет она. — Думаю, лучше нам сначала все обсудить наедине.

Кейтлин предлагает мне присесть на диванчик, а сама садится в кресло напротив.

— Ну, — говорит она, — с чего начнем?

Розыск

Сегодня в девять утра Кейтлин решила сделать Николе сюрприз — отправиться вместе с ней в универмаг «Блюуотер-центр». Она позвонила родителям Кейши и, выяснив, что у них дома ни та, ни другая не появлялись, поняла, что ее обманули. Звонок родителям Эмили помог установить, что: а) Эмили сегодня тоже должна была «ночевать у Кейши»; б) но вернулась оттуда рано, потому что поссорилась с Николой. Родители Эмили допросили дочь как следует, и выяснилось, что все трое были на вечеринке. Кейтлин получила номер телефона дома, где проходила вечеринка, и, позвонив туда, наткнулась на миссис Феличио — мать юного Марио, накануне принимавшего гостей. Миссис Феличио была зла, как черт, и разговаривала не слишком любезно, ибо гости Марио разгромили весь дом. Однако она сказала, что на ночь никто не оставался. Тут Кейтлин всерьез забеспокоилась, даже позвонила в полицию — а через десять минут увидала, что Никола поднимается на крыльцо.

Поначалу Никола придерживалась задуманной версии; когда Кейтлин объяснила ей, что разговаривала с матерью Кейши, та признала, что была на вечеринке, но, боясь меня выдать, отказывалась объяснить, где провела ночь. Постепенно, однако, Кейтлин вытянула из нее всю историю. Никола рассказала, что ночевала в одной квартире в Брикстоне. Чьей квартире? Подруги. Какой еще подруги? Моей подруги Фрэн. А где были ее родители? Она живет одна. Откуда ты ее знаешь? От другого друга. И сколько лет этой Фрэн? Двадцать пять. Тут Кейтлин взорвалась. Она снова стала спрашивать, откуда Никола знает эту Фрэн, и тогда Никола, плача, призналась: «От папы».

Ее история

Кейтлин мне все это рассказывает, и по щекам ее текут слезы. Я чувствую себя последним из негодяев. Не могу поверить, что это из-за меня она так расстроена.

— Прости, — говорит она, вытирая слезы. — Такой ужасный день. Когда я поняла, что Никки пропала, была уверена, что случилось что-то ужасное! Удивительный день… пожалуй, второго такого у меня в жизни не было.

Она закусывает губу и улыбается кривоватой полуулыбкой — совсем как Никола.

— Знаешь, — продолжает она, — сегодня я проснулась у себя в постели и подумала: какой чудесный день, надо бы чем-нибудь порадовать Никки. Например, сходить в магазин, а потом, может быть, в кино. И хорошенько отдохнуть. И вот, здравствуйте… двенадцати часов не прошло, а передо мной сидишь ты… ее отец.

Вот я и получил ответ на вопрос, что все это время не давал мне покоя. Впрочем, не стоит лукавить: скажи она мне сейчас, что я не отец Николы, для меня ничего бы не изменилось.

— Послушай, — говорю я ей, — я знаю, что очень перед тобой виноват. Это все моя вина.

— Нет, — отвечает она, глядя мне в глаза. — Виноват не ты и не я. Виноваты мы оба. Мы создали эту путаницу, значит, мы оба за нее в ответе. Я киваю, хоть и не вполне с ней соглашаюсь.

— Это случилось через неделю после того, как мы вернулись с Корфу, — начинает она рассказ. — Месячные не пришли в срок. Я старалась об этом не думать, твердила себе, что у меня паранойя — ведь и переспали-то мы всего один раз! Но две недели спустя все-таки пришлось пойти в поликлинику и провериться. Помню, как я сидела в коридоре и ждала результатов теста, — помню так ясно, словно это было вчера. Всеми силами души я надеялась, что результат будет отрицательным. Говорила себе, что совершила страшную глупость, клялась, что никогда больше этой глупости не повторю — лишь бы все обошлось, лишь бы ко мне вернулось будущее… А потом вышел врач и сказал: «Результат положительный». Боже, как я ревела! Я была в ужасе. В панике. Думала только об одном: что сама загубила свою жизнь.

Я представляю себе, как семнадцатилетняя Кейтлин рыдает в больничном коридоре — и меня охватывает ужас, сострадание и тяжелая, всепоглощающая печаль. В школе я знал девочек, беременевших и в шестнадцать, и в пятнадцать лет — но о них никто особенно не задумывался, ибо от них все и ждали чего-то подобного. Никто не сомневался, что эти крутые, рано созревшие девицы не пропадут и сумеют за себя постоять. Потрясали нас те девочки, что походили на Кейтлин: когда по школе разносился слух, что такая-то беременна, никто не смеялся, ибо все понимали — на ее месте могла оказаться любая.

А дальше?

— Ты с самого начала хотела сохранить ребенка? — спрашиваю я.

(Мне вдруг вспоминается девушка из колледжа, которая сделала аборт, забеременев от своего дружка в семнадцать лет. Странно: я уже не помню, как ее зовут, не могу представить ее лица, вообще ничего о ней не помню, понятия не имею, что с ней стало дальше и где она сейчас, — но в памяти у меня она осталась как «девушка, сделавшая аборт».)

— Нет, — отвечает Кейтлин. — Но ни секунды не жалела, что все-таки это сделала.

— Разумеется! Никола — просто чудо. Ты можешь ею гордиться.

— Я и горжусь.

— Знаю, я вел себя не так, как должен себя вести взрослый, ответственный человек, — говорю я. — Николе всего тринадцать, по закону отвечаешь за нее ты, а я… Кто я такой? Никто, в сущности. Но, видишь ли, все так запуталось… одним словом, я только хочу сказать, что она ни в чем не виновата. — Я выдавливаю из себя смешок. — То есть я не о том говорю, что она соврала тебе и сбежала на вечеринку, а о том, что написала мне. Она ни в чем не виновата, Кейтлин. Она просто не хотела тебя огорчать. Это я во всем виноват. Мне следовало настоять, чтобы она сразу обо всем тебе рассказала, но… словом, я этого не сделал. Прости.

— Поначалу, когда Никола все мне рассказала, я разозлилась на тебя. Страшно разозлилась… и испугалась. Я ведь ничего о тебе не знала. Кто ты, чем занимаешься, что ты за человек. Никола могла попасть в беду… но, должно быть, я виновата в том, что она так доверчива.

— Почему?

— Она постоянно расспрашивала меня о тебе. Даже когда была совсем маленькой. А я хотела дать ей понять, что ты от нее не отрекался. И не живешь с нами только потому, что ничего не знаешь. Всегда старалась показать тебя в самом лучшем свете. Рассказывала ей, о чем ты мечтал, чего хотел добиться в жизни. Изображала тебя каким-то героем. Хотела, чтобы она тобой гордилась. Так что, думаю, это отчасти моя вина. И все же — как ужасно, что она столько времени мне лгала, скрывала такой огромный секрет! Я же ее мать, самый близкий человек! Она должна все мне рассказывать!

— Она боялась тебя огорчить, — повторяю я. — Боялась, ты решишь, что она мало тебя любит. Что тебя одной ей недостаточно. Подумай сама: ей и без того было нелегко, а, если бы она сразу все тебе рассказала, пришлось бы иметь дело еще и с твоими чувствами.

— И своей жене ты ничего не рассказал по той же причине? — резко спрашивает Кейтлин.

Я Молчу. Этот упрек я заслужил. Выглядит все это так, словно своей ложью я узаконивал ложь Николы, — и, пожалуй, так оно и есть.

Кейтлин немедленно извиняется.

— Прости, — говорит она. — Я не должна была этого говорить… но, боже мой, все так запуталось!

— Ты права, — отвечаю я. — Это одна из причин, по которой я ничего не сказал Иззи.

Вопросы

Кейтлин вдруг мягко смеется. Я смотрю на нее, ожидая объяснений, и она объясняет:

— Извини. Ты, наверно, думаешь, я с ума сошла. Мне просто вдруг захотелось спросить, как ты живешь. Ерунда какая-то, верно? Столько всего надо обсудить, а я веду себя так, словно случайно столкнулась с тобой на улице… ну хорошо: как ты живешь?

— Хороший вопрос, — говорю я. — Отвечаю: бывало и получше.

— Согласна. — Она глубоко вздыхает, словно старается расслабиться. — Никола мне все о тебе рассказала. В смысле, все важное. Не могу поверить, что ты работаешь в журнале для девочек! Она рассказала, что ты даешь советы девочкам в «Крутой девчонке», и я невольно рассмеялась.

— Понимаю, для взрослого человека работенка странная. Но на самом деле — работа как работа. Журналисту порой приходится зарабатывать на жизнь самыми удивительными способами.

— Ты же хотел играть в рок-группе?

— Да я вообще много чего хотел. А в результате стал музыкальным критиком. Прости… это ужасно, но не могу припомнить, кем ты хотела стать.

— Учительницей. Так и случилось. А ты давно женат?

— Три года. И перед этим еще три года прожили вместе.

— Поздравляю.

— А ты? Встречаешься с кем-нибудь?

Я спрашиваю скорее из вежливости, чем из желания услышать ответ. Ответ мне уже известен, но не спросить об этом, кажется мне, все равно что сказать открытым текстом: «Откуда тебе мужика-то взять?» А ведь это моя вина, что она не может найти себе мужчину. Кому нужна мать-одиночка с тринадцатилетней дочерью?

— Я одинока, — отвечает она, — но не по обстоятельствам, а потому, что сама этого хочу. Думаю, я всегда немножко боялась близости.

Она встает и берет в руки журнал, лежащий на уголке стола. Это «Крутая девчонка».

— Когда Никола сказала, что нашла тебя, я сначала просто не знала, что делать. Не верила, пока она не показала мне фотографию. Все это звучало совершенно невероятно — вся эта безумная история о том, что ты отвечаешь на письма в «Крутой девчонке» и она опознала тебя по снимку в журнале… Узнала человека, которого и видела-то только на старой фотографии — как это возможно? Да я бы тебя не узнала, встреться мы на улице! Мы ведь были вместе только одну ночь. Давным-давно.

Глаза наши на миг встречаются, и оба мы отводим взгляд. Наступает долгое неуютное молчание.

— Можно мне задать вопрос? — говорю я.

Она кивает.

— Ты когда-нибудь пыталась меня разыскать?

— Нет, — отвечает она. — Хотя могла бы. Я много об этом думала, изобретала самые разные способы. Можно было написать в отель, где ты останавливался, и связаться с турагентством, продавшим тебе билет. Я знала, в какой университет ты поступаешь и на какой факультет, так что могла написать туда. Могла бы просмотреть избирательные списки Стритхема и обзвонить всех Хардингов… Могла бы. Но ничего не сделала. Во время беременности мне было просто не до того. Потом, после рождения Николы — тоже. А там университет, потом курсы учителей… Бесконечный список оправданий. Но каждый день рождения Николы напоминал мне об одном: я так тебя и не нашла.

Решение

— Что же нам теперь делать?

— А чего ты хочешь? — спрашивает Кейтлин.

— Прошлое изменить мы не можем; но в будущем я хочу стать частью жизни Николы. Порой я даже не знаю, кто я ей и какую роль играю в ее жизни, но одно могу сказать точно: без нее мне не жить. Не знаю, что бы я делал без нее.

— Она тебя уже любит. Я поняла это по ее глазам, когда ей пришлось тебя «выдать»: в тот момент она думала только о тебе и страшно боялась вовлечь тебя в беду… Кстати, ей очень понравилась эта твоя сослуживица, у которой они ночевали. Похоже, им там было очень весело.

— Ты ее накажешь?

— За то, что она виделась с тобой тайком? Нет, конечно! А в том, что пошла на вечеринку тайком, она уже раскаивается. Вообще-то Никола хорошая девочка. Нет, думаю, лучше всего будет оставить прошлое позади и начать с чистого листа. Больше никакой лжи, никаких секретов.

Уже поздно, но мы с Кейтлин продолжаем беседу и все больше узнаем друг о друге. Разговор наш становится прямым и откровенным: Кейтлин рассказывает мне о своем последнем возлюбленном и о том, как поняла, что едва ли когда-нибудь найдет то, к чему стремится. Причина проста: «Сама я готова на компромиссы, но, когда дело касается Николы, меньше чем на самое лучшее не соглашусь». Я невольно задумываюсь: способен ли я на такие жертвы ради любви? Наконец Кейтлин говорит, что пора позвать Николу, и идет к ней в спальню, но застает Николу на нижней ступеньке лестницы. Она зовет дочь в гостиную и прямо при мне говорит ей, что мы все обсудили, обо всем переговорили, что теперь все будет хорошо. Меня невольно поражает мысль, что впервые мы трое — отец, мать и дочь — собрались в одной комнате. Кто мы друг другу? Семья? Наверное, все-таки нет. Но если не семья, то кто?