Эта угроза вызвала только смех. Она больше не чувствовала тяжесть его тела, но де Фонтен продолжал сжимать ее руки.

– Почему? Зачем мне насиловать тебя, когда ты и так была на все согласна?

– Это ложь!

– Да, ложь. Даже Ногаре не смог придать этому убедительности. И потому мое тело не болтается рядом с останками Готье и Пьера! Но если речь пойдет о том, что ты развратница, это уже другое дело!

– Нет, я невинна!

– Да? У Готье была любовница из королевской семьи. Он это признал. И кто же?

– Не я! Я не знаю! Отпустите, мне больно! Его голос был таким низким и злым, что Николетт казалось – Лэр сейчас убьет ее. В ужасе она подалась назад, судорожно прижимаясь к земле. Слезы застилали глаза, она покраснела от стыда: под балахоном грешницы не было ничего, грубая материя задралась чуть ли не до талии, вечерний воздух холодил обнаженные ноги. – Пожалуйста!

Она пыталась высвободиться из его рук, вырваться из хватки. Лэр отпустил ее запястья и медленно встал. С поразительной быстротой Николетт натянула грязный подол на голые ноги. Подняв глаза, по взгляду мужчины поняла, что опоздала. Вид ее белых нежных бедер с темным треугольником курчавых волос был для Лэра подобен удару молнии. Несколько секунд он приходил в себя. Затем рывком поставил Николетт на ноги.

– Протяни руки, – грубо сказал он, злясь на нее, злясь на самого себя. Расстегнув кожаный ремень, перехватывающий его бедра, он связал ее запястья. Узел не был таким тугим, как прежде, но руки Николетт вновь заныли.

Когда они вышли из леса, Лэр заметил в глазах Альбера хмурое, тревожное выражение. Взяв поводья, де Фонтен подвел лошадь к пленнице, замеревшей со связанными руками посреди пошло улыбающихся солдат. Сержант поправил меч на бедре и пошел к лошадям, бросив по дороге:

– Я уже хотел пойти за вами. Подумал, что вы заблудились.

Лэр хмуро глянул на него, подсадил Николетт в седло. Только сейчас он заметил, что к спине ее балахона прилипли листья и грязь.

Николетт тоже заметила ухмылки стражников. Лицо вспыхнуло, но она гордо выпрямилась в седле и без страха посмотрела в лицо своим тюремщикам. Она невинна, невзирая ни на что. А этот Лэр не лучше Гюлимая де Ногаре, не лучше ее трусливого мужа.

* * *

Аккуратные ряды виноградников обрамляли дорогу к аббатству Бон Анфан, тонкий запах созревающих гроздей пронизывал прохладный чистый воздух. Лэр натянул поводья. Жеребец остановился перед воротами. Колокола аббатства начали вызванивать «Ангел Господень».[4] Привратник в монашеской рясе, забавный невысокий юноша с взлохмаченными волосами, открыл двери, и вся группа въехала во двор. Слегка прихрамывая, послушник поспешил затворить ворота.

– Наш аббат только что начал службу, – привратник склонил голову на бок, осматривая пленницу. Он ничего не сказал о том, что гонец короля уже приезжал в аббатство и здесь осведомлены о приезде процессии. – Мы приветствуем вас на этой земле. Вас ждет гостеприимство нашего дома для странников.

Послушник не сводил глаз со съежившейся фигурки на каурой кобыле. Он тоже слышал о скандале во дворце. И хотя аббат запретил сплетничать по этому поводу, после приезда королевского гонца на кухне только и делали, что судачили о королевской семье. Наконец, юноша отвел глаза и подозвал нескольких монахов.

Один за другим солдаты сняли с себя мечи. В Бон Анфан, как и в любом святом месте, было запрещено носить оружие. Николетт наблюдала, как Лэр отстегнул меч, вынул из-за пояса кинжал и передал все это монаху аббатства. Все оружие унесли в кладовую рядом с воротами. Сердце Николетт несколько успокоилось – вряд ли теперь ей перережут горло, хотя не исключено, что ее просто задушат во время сна. И никакой кинжал не понадобится. Слуга подхватил поводья ее лошади, Лэр подошел к Николетт. Прикосновение его рук заставило ее вздрогнуть.

Послушник, исполняющий обязанности привратника, неуклюже ковыляя из-за хромой ноги, повел их через двор к небольшому каменному строению. Ключи на его поясе громко звенели.

Аббатство представляло собой настоящий мир в миниатюре. В самой середине высилась церковь со шпилями и остроконечными арками. Вокруг основной святыни теснились многочисленные строения: трапезная, братский корпус, кельи, а также каменные сараи, лавки, мастерские. Послушник не без гордости указал на темнеющий вдали сад, а где-то рядом с ним – огород, хотя в сгущающихся сумерках трудно было что-то различить. В аббатстве, по словам привратника, были также бойня и мастерская по выделке кожи. Изделия продаются на рынке в Париже и пользуются спросом. Парень был явно словоохотлив и вряд ли сказал бы меньше, если бы даже его никто не слушал.

Николетт несколько раз попыталась высвободиться из крепкой руки Лэра, сжимающей ее локоть, но де Фонтен продолжал тащить ее за собой. Воспитанная в богатой семье, Николетт не ожидала увидеть такое скромное убранство в гостинице аббатства. Даже слуги в доме ее отца жили в лучших условиях. Голые каменные стены, тюфяки с соломой в большой общей комнате. Не без облегчения Николетт увидела, как их провожатый указал на узкую деревянную лестницу, ведущую наверх.

– Идите за мной, – он, подпрыгивая словно раненая птица, стал подниматься по лестнице.

Наверху они очутились в мрачном коридоре. Пахло сыростью и плесенью. Ряд дверей, обитых железом, выходил в темный коридор. Де Фонтен, Николетт и следовавший за ними с кожаным мешком в руках Альбер Друэ, подошли к одной из дверей. К разочарованию пленницы, комната оказалась такой же убогой, как и внизу, только немного меньше.

– Это комната, – объяснил послушник, – для почетных гостей.

Николетт огляделась. Единственное, что отличало это жилище от подвала в королевском дворце – это высокий комод резного дерева во всю стену. Четыре соломенных тюфяка, покрытые сверху перинами, набитыми гусиным пером, лежали на полу у стен. Единственная лавка сиротливо ютилась у небольшого стола с оловянной посудой. Посреди стола высился кувшин для воды.

Когда послушник и слуга ушли, Николетт буквально упала на тюфяк рядом с дверью. С тревогой она смотрела, как ее тюремщик ставит свой мешок на тюфяк у высокого узкого окна. Де Фонтен пересек комнату, остановился у стола, взял кувшин, оказавшийся пустым. Лэр уже хотел позвать слугу, когда монах в черной рясе появился на пороге.

– Вы Лэр де Фонтен?

– Да, – Лэр поставил кувшин на стол. В конце концов, гостеприимство аббата еще должно проявить себя.

Монах, на лице которого были написаны печаль и надменность, смотрел не на Лэра, а на маленькую фигурку в грубом шерстяном балахоне. Николетт сидела неподвижно, обхватив колени руками. Капюшон скрывал черты склоненного лица.

– Отец-настоятель ждет вас в ризнице. Следуйте за мной.

– Минуточку, брат, – отозвался Лэр, подойдя к двери мимо монаха. Де Фонтен с порога окликнул своего слугу. Послышались быстрые шаги, и через мгновение долговязый розовощекий парень с простоватым выражением лица появился на пороге.

– Останься с пленницей, – сказал Лэр. – Я скоро вернусь.

Альбер Друэ, кивнув, занял место на скамье у стола.

Монах явно с интересом наблюдал за гостями. Вместе с де Фонтеном он неохотно покинул комнату.

В ризнице горел единственный факел. Фитиль, оплавленный горячим жиром, издавал малоприятный запах.

После традиционных приветствий аббат – человек средних лет, весьма грузный, с брюшком, краснощекий, с толстым носом-картошкой – выразил сожаление по поводу того, что не может пригласить Лэра и его спутников к трапезе.

– Речь идет о душе, – сказал он. – Законы церкви запрещают предлагать пищу аббатства нераскаявшимся грешникам. В дом приезжих вам принесут еду и вино, и если хотите, то по своей милости можете поделиться с пленницей, – аббат улыбнулся. Неподалеку стояла чаша со святой водой. Аббат несколько раз менял местами алтарные лампады, почему-то волнуясь в присутствии этого молодого человека с внимательными синими глазами. На лице гостя еще виднелись шрамы, которые начали бледнеть. На подбородке – незажившая ссадина. «Наверное, – подумал аббат, – ему больно бриться». На подбородке де Фонтена уже отросла щетина. Сейчас Лэр производил впечатление преступника, а не офицера королевской стражи. Словно самому себе, аббат пробормотал вслух:

– Я уверен, справедливость должна идти рука об руку с милосердием. Вы согласны? – обратился он к Лэру.

– Да, отец. Я прослежу, чтобы пленницу накормили.

Аббат вновь улыбнулся.

– А сейчас не хочу вас больше задерживать.

Есть еще один гость, который хочет переговорить с вами. Он ждет вас в часовне, – аббат указал на одну из дверей, ведущих из ризницы. Вторая дверь, видимо, вела в алтарь, как предположил де Фонтен.

Лэр прошел в часовню. Вначале он не заметил человека, стоящего на коленях у алтарной решетки. В часовне было темно, невзирая на колеблющееся пламя свечей. Днем здесь, наверное, тоже не намного светлее, решил Лэр, поскольку только два узких окна в каменных стенах высоко над алтарем пропускали свет в помещение. И тут он обратил внимание на фигуру у алтаря.

Такой знакомый силуэт… Человек встал с колен еще до того, как Лэр успел сказать хоть слово.

– Ты, конечно, удивлен, брат. Лэр был по-настоящему поражен.

– Как ты нашел меня? Тьери улыбнулся.

– Агнес, – просто ответил он. Даже в полумраке Тьери де Фонтен смог разглядеть следы пыток на лице брата. – Подойди и помолись со мной.

– О чем молиться, Тьери? Чтобы мессир, наш отец, простил тебя за захват Везелея? Он хотел, чтобы им владел я, и не раз говорил об этом. Даже на смертном одре.

– Я не отрицаю, – согласился Тьери.

– И ты отказал мне в титуле.

– Ты бы получил его. Со временем. Тебя же не интересовал Везелей до тех пор, пока наш дядя, этот негодяй д'Орфевре, не напомнил тебе о нем. Ты всегда испытывал большую симпатию к родственникам нашей матери. Ты, скорее, д'Орфевре, а не де Фонтен!

– Везелей – мой! – резко сказал Лэр. – И у меня было полное право потребовать его!

– Особенно, когда дядя пообещал тебе Гиен и деревню Бренеоль на границе с Везелеем. Все – к собственному благу. Если бы у тебя были Везелей и Гиен, то дядя наверняка добился бы успеха в тяжбе с бароном Гардинэ, моим тестем!

– Гардинэ – настоящая змея, он якшается с англичанами!

– И ты хочешь сказать, что твой дорогой дядя – нет?

– Только, если это в интересах короля.

– Кажется, король платит вам по заслугам…

– Ты пришел насмехаться надо мной, да, Тьери?

– Насмехаться! Я твой брат.

– О чем очень любишь напоминать.

– Во имя Бога, Лэр! Почему мы всегда начинаем спорить?

– И ты хочешь сказать, что виноват я? Ты первый обратился к адвокату.

– А что еще я мог сделать? Земли Гардинэ перейдут ко мне, как к мужу Оделины. Неужели ты думал, что я буду сидеть сложа руки и смотреть, как ты и твой дорогой дядя д'Орфевре вынюхиваете, где пахнет жареным?

– Ничего подобного! Он хотел получить только Лагрумские леса, которые принадлежат ему по закону.

– По закону! Ха! Тогда почему суд не удовлетворил его прошение?

– Потому что отец твоей женушки запугал всех до смерти! Ты и сам все отлично знаешь! – рука Лэра непроизвольно ударила по алтарной решетке. – И для чего я спорю с тобой здесь, перед лицом Бога? И вообще – зачем?

– Я пришел не спорить.

– Хорошо. Тогда зачем?

– Передать тебе титул владельца Везелея.

– Сейчас?! Когда это не имеет значения? Тьери, как великодушно! А ты, конечно, станешь управляющим?

– Но ты будешь получать доходы с земель. Мог бы быть благодарен хотя бы за это.

– Неужели Агнес тебя убедила? Или в тебе просто заговорила совесть?

– Агнес ни при чем. Моя совесть тоже. А уж она чище, чем твоя.

– Потому что ты вместе со своим тестем нашли лучший план, чтобы захватить Лагрумские леса?

– Тебе не нужен титул?

– Я этого не сказал.

– Тогда пойдем к аббату и разрешим наш спор. Лэр, мы же братья и не должны быть врагами. Мы больше не дети, а взрослые мужчины. И должны думать о наших душах.

«Ты думаешь только о своей душе», – подумал Лэр, но вслух ничего не сказал. И очень разумно, потому что в часовне появился монах, громко топая по каменному полу, чтобы предупредить о своем приближении. Откашлявшись, он произнес:

– Сеньоры, если вы закончили беседу, то отец-настоятель будет рад видеть вас в своих покоях.

* * *

На лице аббата играла неизменная улыбка, пока Лэр читал документ. Тьери сидел напротив, барабаня пальцами по столу. Прочитав, Лэр взял гусиное перо, опустил конец в чернильницу и расписался в документе ниже подписи брата. Итак, Везелей принадлежит Лэру де Фонтену! По крайней мере, на бумаге.

Когда они вышли и остановились под аркой, Тьери спросил:

– Ты пойдешь со мной на мессу?