То, что он мог подумать, что она имеет какое-то отношение к этому заговору против него, возмущало ее. Но тот факт, что кто-то попытался воспользоваться тем, что она сделала с Равелем, воспользоваться его беззащитным положением, приводил ее в еще большую ярость. Это был поступок трусливого и хладнокровного убийцы. Она презирала саму мысль об этом и хотела, чтобы у нее была возможность заставить Равеля убедиться в этом.

Такая возможность возникла менее чем через час. Она сидела в большом мягком кресле с откидывающейся спинкой, высушивая перед камином свои длинные пряди, когда услыхала шаги. Они доносились до нее с галереи, и по спокойной походке она поняла, что это Равель. Первое, о чем она подумала, – это что возникли какие-то новые проблемы. Она бросила взгляд на свой халат из белой фланели, отделанный кружевными батистовыми оборками. Его вряд ли можно было назвать соблазнительным, так как он закрывал больше, чем бальные платья. Она поднялась и вышла на галерею.

Он стоял, держась руками за перила и отвернувшись от нее, всматривался туда, где от остатков хлопкового сарая лениво поднимались струйки дыма. Его вьющиеся волосы были влажными, а одежда, хотя и чистая, была из грубого материала, как одежда рабов. Гордо развернутые плечи и прямая посадка головы выдавали в нем свободного человека и, несмотря на несчастное происхождение и предрассудки, джентльмена.

Он повернул голову, и золотистые утренние солнечные лучи осветили его лицо, зажгли огоньки в его глазах. Его губы медленно изогнулись в щемяще-тоскливой улыбке.

– Что-то… случилось? – внезапно затаив дыхание, спросила она.

Он покачал головой.

– Я просто хотел еще раз убедиться в том, что пожар не разгорелся опять, прежде чем уехать.

– Уехать? – Она знала, что он уедет, но не думала, что так скоро.

– Я должен вернуться в Новый Орлеан, ты же знаешь.

– Ты мог бы сначала отдохнуть. Час-другой не сыграет большой роли.

Она двинулась к нему, и у него перехватило дыхание. Солнце, просвечивающее ее белое одеяние, сияющими лучами очертило контуры ее тела, придавая ей одновременно невинный и соблазнительный вид. Он почувствовал медленную сжимающую боль внутри и, хотя хотел отвести взгляд, не смог заставить себя сделать это. Он стоял, как вкопанный, и смотрел, как она приближается к нему, и чувствовал, как у него начинает слегка кружиться голова.

Он не ответил. Она облизала губы. Волна глубокого внутреннего тепла поднималась в ней.

– Думаю, я тоже должна ехать: надо рассказать мадам Розе, что случилось. Мы могли бы отправиться вдвоем.

– Возможно, будет лучше, если я поеду один. Ее синие глаза затуманились.

– Конечно, если ты предпочитаешь. В конце концов я не могу настаивать. Я… знаю, что это слегка запоздало, но… прими, пожалуйста, мои извинения.

Она прикоснулась к его руке на перилах, и это нежное прикосновение обожгло его сильнее, чем любой из углей ночного пожарища. Утренний ветерок подхватил концы ее волос в его сторону, как бы соединяя их этими нежными тонкими прядями. Он чувствовал, как складки ее халата прикасаются к его ногам, ощущал ее свежий, опьяняющий аромат. Эти тонкие и изящные соблазны действовали почти так же сильно, как и мягкий изгиб ее губ и его воспоминания.

– За что? – спросил он глухим голосом, явно насмехаясь над собой. – Для меня это было удовольствие.

Равель взял ее за руки и притягивал все ближе к себе, пока она не оказалась прижатой к нему каждым изгибом своего тела. Он обнял ее и прижал к себе еще сильнее. Поскольку она стояла недвижно в его объятиях, он на мгновение прижался щекой к ее шелковистому пробору. Он воспользовался ее раскаянием и усталостью, ошеломляющим воздействием той ночи, полной страха и насилия. Он знал это, но не мог сдержать себя. В его жизни было так много смерти – погибали друзья, надежды, обещания. Ему было необходимо удержать ее, найти в ней что-то, чего он не мог найти нигде, отыскать новое подтверждение необходимости жить. Только еще один раз, еще раз!

Его руки обхватили ее, как стальной обруч, это объятие нельзя было разорвать. Аня не делала попыток освободиться. Под мягкой тканью, окутывавшей ее до пят, на ней больше ничего не было. Она остро ощущала свою обнаженность, и это делало ее соблазнительно-уязвимой. Она хотела его. Это желание было настолько же глубоким и определенным, насколько и невероятным. Откуда оно, она могла только догадываться, возможно, от давно дремавших в ней чувств, которые были разбужены этим мужчиной, от бурной радости, что ей удалось обмануть смерть, и еще чего-то, что было слишком мимолетным, чтобы его рассматривать.

Было что-то успокаивающе-надежное в том, что она опиралась на его силу, чувствовала, как эта сила поддерживает ее. В этот момент она желала этого отчаяннее всего, это было нужно, как щит, который оградил бы ее от нависших трудностей, от страхов и ошибок. В страсти, которая соединила мужчину и женщину, было великое и неожиданное благо – забвение.

Он отвел назад голову, заглянул в ее глаза и смотрел так, как бы задавая безмолвный вопрос. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она чуть было не убила этого человека. Но он жив, они оба живы.

Они повернулись и направились в ее спальню. Большую часть спальни занимала кровать с изысканной доской у изголовья и резными столбами из красного дерева, которые поддерживали балдахин от Малларда, с высоким мягким матрацем и покрывалом, отделанным кружевом. Она была слишком чистой, слишком девственной. Их поманило к себе кресло с изящно отогнутой назад спинкой и бледно-зеленой обивкой из шелковой парчи.

Анн села на него, откинулась и подвинулась, чтобы освободить место для него. Но он не стал ложиться рядом с ней, а встал на колени рядом с креслом. Фланелевый халат, который был на ней, застегивался только на две перламутровые пуговки – у горла и на уровне груди. Когда она села, полы халаты разошлись и открыли ее длинные обнаженные ноги. Отражая огонь камина, они сияли матовым светом, и он положил руку на ее стройную ногу, поглаживая, отбрасывая в сторону мягкие складки халата, направляя руку вверх к изгибу ее бедра. Его лицо было сосредоточенно, и он, полностью поглощенный своим занятием расстегнул пуговки, соединявшие полы халата, и распахнул их.

Ее груди с голубыми прожилками вен и коралловыми сосками были словно вырезаны из мрамора, их симметрия была безупречна. Он сжал их ладонями и наклонился над ней, чтобы вкусить их сладость, провел губами по ароматной ложбинке между ними, а затем скользнул по изгибу ее талии и вернулся к животу, чтобы найти мягкий бугорок в том месте, где ее ноги соединялись. Нежно, с щедростью, граничащей с благоговением, он отыскал своими теплыми влажными губами источник самого изысканного наслаждения.

Она была охвачена таким вихрем желания и острого томления, что почувствовала себя обнаженной не только телом, но и душой. В его прикосновении было волшебство и какое-то собственническое ощущение, и в этот момент у нее не было желания оспаривать ни то, ни другое. Ее руки слегка дрожали, когда она сомкнула пальцы на его плече, и ее захлестнула волна такого радостного удовольствия, что оно даже чем-то напоминало мучительное страдание.

Она как бы растворялась изнутри. У нее не было другого желания, другой цели, помимо этого единения. Ее кровь кипела в венах, а на глазах выступили обжигающие слезы. Его ласки становились все глубже. Отчаянное желание полностью захватило ее, и она вцепилась в него, вонзив ногти в его плечи.

Медленно приласкав в последний раз, он оставил ее. Она услышала, как он снял с себя одежду и бросил ее на пол. Кресло прогнулось, когда он лег рядом с ней, и вот он уже накрыл ее собой, и она почувствовала, как его упругие ноги прижимаются к ее ногам и медленно раздвигают их. Она почувствовала его осторожное прикосновение, а затем ощутила, как он сильно, но эластично вошел в нее.

Так велико было ее облегчение и столь сильно испытываемое наслаждение, что по ее телу пробежала дрожь, и она издала какой-то сдавленный крик. Бессознательно, зажмурив глаза, она поднялась ему навстречу. Сила страсти, охватившей ее, изумила ее и привела в замешательство, и, закрыв глаза, она покачивала головой из стороны в сторону. Он долго доставлял ей удовольствие, нависая над ней, отступая, наполняя ее снова и снова.

Затем его движения замедлились, он замер и глубоким, вибрирующим голосом сказал:

– Аня, посмотри на меня.

Его слова долетели до нее как бы с огромного расстояния, и в них были слышны одновременно мольба и приказ. С огромным усилием, которое не уменьшилось от преодоления собственной стыдливости, она приоткрыла глаза и устремила на него свой взгляд.

На его лица была забота, сдержанное желание и нечто столько близкое к любви, что могло вполне сойти за искусное притворство. Но, кроме того, в нем было нечто большее – уверенность, которая несла в себе благословение для них обоих.

У нее перехватило дыхание, когда она почувствовала, что отчаяние, охватившее ее, медленно исчезает, испаряется, и остается только это огромное обволакивающее желание. Она провела руками по напрягшимся мышцам его рук и грудной клетки, наслаждаясь с доселе незнакомой ей чувственностью слегка жесткими густыми волосами, упругостью кожи, твердой неподатливостью мышц живота как раз в том месте, где их тела соединялись.

Взглядом она следовала за руками. Затем снова подняла на него глаза, и ее черты смягчились от удивления, хотя ее глаза все еще были слегка затуманены. Он наклонил голову и впился в ее губы. Его руки дрожали от напряжения, он снова начал медленно, толчками входить в нее. Аня, сдавленно вскрикнув, поднялась ему навстречу, чтобы заключить его в себя, вбирая его все глубже и глубже, держа его так, будто никогда не отпустит его. Объединив усилия, они сражались друг с другом.

Это был огромный пожар, жаркое пламя которого поглотило их обоих. Оно прижало их к своему огненному сердцу и затягивало все глубже и глубже. Они с радостью бросились в него, ища остановки, пресыщения, окончательного завершения.

Вместо этого они нашли сияющее великолепие, неощутимое, эфемерное, безупречное окончание.

ГЛАВА 11

Аня и Равель отправились в Новый Орлеан через час. Они не поехали порознь: после того, что произошло между ними, возможность этого больше даже не обсуждалась.

Их поведение перед слугами было предельно осторожным. Равель подождал ее внизу и подал руку, чтобы проводить до экипажа. Он помог ей подняться внутрь, а потом забрался сам, сев на противоположное сиденье спиной к лошадям. Они отъехали от дома под прощальные возгласы доброй половины рабов, которые, узнав, что приказано заложить экипаж, под разными предлогами собрались возле дома. Казалось, им хотелось как следует, при дневном свете, рассмотреть мужчину, которого их хозяйка держала взаперти в хлопковом сарае, мужчину, который предыдущей ночью сделал так много, чтобы предотвратить их похищение и спасти «Бо Рефьюж» от пожара.

Аня подумала, что Равель перенес их разглядывание, склоненные головы и хриплый шепот с похвальной сдержанностью. Он, казалось, едва замечал все это, его внимание явно было обращено внутрь, как если бы он был занят какой-то личной проблемой. На прощальные возгласы он ответил короткой улыбкой, а его поза была расслабленной, но все же слегка надменной. Только после того, как они оставили позади несколько миль, она поняла, что его отчужденность не была напускной.

Мало-помалу тепло, которое она ощущала, находясь в его объятиях, уступало место холоду. Казалось, что с его стороны личного подтверждения тому, что их теперь объединяло, не будет. Должно быть, это мало значило для него, если он смог так быстро и легко все отбросить. Она проглотила застрявший в горле комок и попыталась собрать остатки своего достоинства, повернув голову и глядя в окно. Смотреть там было не на что, кроме как на вспаханные поля, простирающиеся под неярким февральским солнцем и иногда перемежающиеся густыми рощами, где под деревьями пробивалась темная зелень свежей травы, а с ветвей свисали плети дикого винограда, уже дающие новые побеги.

Когда подъехали к Новому Орлеану, Аня предложила, чтобы Равель приказал Солону править к его дому или к другому месту, где он захочет остановиться. В знак согласия он молча наклонил голову и сделал так, как она предложила. Экипаж проехал по улицам города и наконец остановился перед просторным домом на Эспланейд-стрит.

Этот дом Равель приобрел, когда разбогател. Достаточно новый, он имел два этажа и был построен из кирпича, покрытого кремовой штукатуркой, и отделан изящными оконными арками и ионическими колоннами, которые придавали ему вид римской виллы. Дом располагался в тени двух огромных дубов и был окружен чугунной оградой. Перед домом находился небольшой английский садик, в котором вдоль дорожек росли аккуратно подстриженные самшитовые кусты и были устроены большие клумбы, на которых в настоящий момент вовсю цвели анютины глазки.