Сюжет картины был настолько живым, насколько и трагичным. Это была буря. Похоже, лорд Элтби был неравнодушен к морской стихии. Но на сей раз в темно-красных предрассветных цветах читалась надежда – у этого судна был шанс, шанс уцелеть и вернуться домой. Было что-то необъяснимое в этом полотне, отчего она снова и снова смотрела на бушующие волны. Они уже не сокрушали все на своем пути, а лишь напоминали случайному свидетелю – рыболовецкому судну – о ночной грозе. Однако сила ночного «сражения» была явно неравной. Корабль понес большие потери – сломанная мачта и искаженные в свете восходящего солнца лица людей на палубе. Но они живы, и цена, которую они заплатили за это право жить, была немалой…

— Я вижу, вам нравится эта картина, — миссис Глендовер нарушила молчание, – скоро ужин и мне необходимо дать некоторые распоряжения на кухне. А вы садитесь в кресло и наслаждайтесь: «Истинное искусство требует познания, а познание требует времени». Это высказывание принадлежит лорду Элтби, с которым, к слову сказать, я полностью солидарна.

Она послушалась миссис Глендовер, и присев на краю черного обитого сукном кресла, продолжала изучать картину. Комната тонула в полумраке. Свет от окна едва касался большого полотна, от чего только усиливался эффект происходящего на картине. Буря еще продолжалась. Но как тихо было в эту минуту. Можно было подумать, что время остановилось.

Тишину нарушили чьи-то шаги за дверью; она услышала, как в комнату вошли. Но ее порыву решимости и желанию встать и представиться помешал уже знакомый голос в противоположном углу гостиной.

— …что б их всех! – всегда уверенный и спокойный голос лорда Элтби перешел на сдавленный шепот, ей почудилось, что она оказалась в трущобах города, где грубое словцо слышится значительно чаще, чем приветствие.

Тем временем до нее донеслось, как лорд Элтби наполняет бокал бренди. Она помнила, что на столе стоял поднос с графином темно-коричневой жидкости. Снова воцарилась тишина. Она не решалась себя обнаружить, ведь он мог неверно истолковать ее пребывание в гостиной, но, оставаясь незаметной, она грозила вызвать еще больший гнев лорда Элтби. Ей пора привыкнуть к непростому нраву этого человека. Возможно, ее будущая жизнь будет связана с этим домом, потому что с некоторых пор она от всего сердца хотела в это верить. Она также видела, что работа в доме и усадьбе будет ей по плечу. Она готова работать на совесть, забыв все то, что связывало ее с этим человеком в прошлом. Она способна на многое, только бы сохранить мир, в котором она жила все эти дни. Решение было принято.

Она плотнее укуталась в теплую шаль цвета слоновой кости, подарок миссис Глендовер, и с шумом отодвинув кресло, встала напротив лорда Элтби.

— Милорд, — больше она не смогла произнести и слова, те попросту застряли в ее горле.

Неожиданно ей показалось, что перед ней не лорд Элтби, а вовсе незнакомый ей человек, чем-то похожий на него, может ростом или цветом волос, но не он. До крайности непривычным был его тяжелый взгляд, а выражение лица и вовсе диким, и даже в манере стоять было что-то новое, неведомое раньше. Она вспомнила их первую встречу, тот немой диалог двух совершенно разных людей, и ее спокойствие тотчас исчезло. Она силилась скрыть обуявший ее страх. Но, отступив назад и проделав несколько шагов, она лишь уперлась в стену, тем самым, слившись с негодующим морем. Тишина в комнате казалась зловещей.

— Лидия – это вы?

Он сократил расстояние между ними, и только сейчас она обратила внимание на его нетвердую походку и неуверенные движения руки, в которой по-прежнему находился полупустой бокал. Он замедлил поступь, но сомнений уже не осталось – он был пьян.


Глава 7

— Милорд, – она осталась стоять у стены, — миссис Глендовер показывала мне дом, и я задержалась у этой картины.

Лорд Элтби приблизился к креслу, в котором некогда она сидела, и с шумом сел.

— Джозеф подарил мне ее, когда вступил в Королевскую академию, – лорд Элтби допил содержимое бокала, – а теперь его считают немодным в Лондоне. Он не викторианец, а всего лишь маринист…

Он сделал неоднозначный жест и обратился к картине.

— Все вокруг полагают, что ему не хватает точных линий и деталей, – опустив руку, он снова заговорил. – Да они просто не способны разглядеть в нем гения…

Лорд Элтби развязал галстук и отбросил его в сторону. Она же продолжала наблюдать за мужчиной в кресле – тот был явно не в себе. Она чувствовала себя лишней в этой комнате, возле картины и его кресла. Ей нужно уйти, но, похоже, он уже прочел во взгляде или движении головы ее замысел.

— Мисс Оутсон, как вы находите мой дом? – она молчала. – Вы понимаете меня?

Она прекрасно понимала вопрос, ее удивляло другое – что ее мнение могло быть интересно. А ведь она привыкла оценивать те или иные события, но уже давно никому не было дела до ее умозаключений.

— Мне он понравился.

Дом поразил ее своим великолепием, но она не привыкла расточать комплименты, и потому промолчала.

— Право, куда лучше вашей комнаты в ирландском районе.

Ее невольно передернуло.

— Зачем вы там жили, зачем жили с этим негодяем Генри? – спиртное развязало ему язык. – Зачем вообще приехали в Лондон?

Пожелав уйти, она отпрянула от стены, но на большее ее не хватило, и она осталась стоять на месте.

— Доктор Литхер считал, что мне необходимо жить в городе, среди людей.

— Доктор Литхер? А кто такой этот доктор Литхер? – он сменил позу в кресле. – Ваш друг?

— Он был моим врачом…

— Он лечил вас, мисс Оутсон?

— Да.

— И что это был за недуг?

Она не хотела говорить.

— Я знаю, что ваши родители погибли, утонули… – он закинул ногу на ногу, вероятно, ему не сиделось на месте. – Три или четыре года назад?..

— Четыре, – голос ее становился все тише; его же, напротив, с каждым словом набирал силу. Осведомители лорда Элтби были не столь точны, но и она была всего лишь довеском к наследию семьи Оутсонов.

— Четыре… А в Лондоне вы, если мне не изменяет память, с весны? Не так ли?

Она лишь кивнула головой.

— Неужели за все это время вы не нашли себе работы, или более подходящего места для жизни?

Он выбрал опасную и столь нежеланную для нее тему. Однако она решилась говорить потому, что не хотела больше возвращаться к старому и слышать вновь и вновь так долго обуревавшие душу вопросы. Она их задавала себе по утрам, чаще вечером или поздней ночью, и каждый раз оставляла без ответа.

— Я не искала.

— Странно. Вы находите, что общество Генри было столь приятным? – он криво улыбнулся. – Что-то не припомню я особой скорби на вашем лице, когда он умер.

— Я не скорбела.

Лорд Элтби молчал, но его взгляд требовал объяснений. Этот человек не произнеся ни единого звука мысленно приказывал говорить. Она же чувствовала необходимость признаться себе в том, что долгие годы таила ее душа, и если лорд Элтби окажется случайным свидетелем такого откровения, то так тому и быть.

— Рядом с ним я не чувствовала себя такой несчастной.

Вот и все. Главное было сказано. Теперь она может спокойно продолжить…

— Я жила с ним только для того, чтобы видеть его медленное падение. Всем помогала ему, но знала, что его уже не спасти. В другом месте я не смогла бы жить. И если мы нуждались и были в опале, я принимала это как должное, но остаться одной не хотела. Я его не любила. А он не любил меня. Мы были чужими, но были нужны друг другу. Милорд, моя болезнь неизлечима, но ее можно обмануть, усыпить. И с дядей это удавалось. Он называл это малодушием, а я – спасением. Он знал мои чувства, в этом я была честна. Мне не нужно было приезжать в Лондон, но у меня не было выбора. За меня его сделал доктор Литхер – он так решил. Я и сама верила, что так будет лучше. Тогда я еще не знала мистера Оутсона, и представить не могла, что он — полная противоположность моего отца. А когда узнала, было уже поздно. Я не могла вернуться, и не могла оставить дядю. Слишком увязла я в его жизни, отодвинув свою на задний план – так было легче; нет, было тяжело, но не так тяжело, как могло бы быть. Приступ случился лишь однажды, после его смерти, и вы сами могли это видеть…

Она замолчала. Ей хотелось продолжить начатое, но ее речь сбилась, и она утратила нить своего рассказа. Лорд Элтби поднялся с кресла и подошел к ней. Комната тонула в багровом свете заката, ночь обещала быть холодной. Ей чудилось, что она дома, и сейчас в комнату вернется уставший, но довольный от прожитого дня отец, а потом все вместе они будут ужинать и смеяться.

Лорд Элтби остановился в шаге от нее.

— Поэтому вы и не помните, как добрались в ту ночь?

— Да, — она мыслями вернулась в прошлое, – но, как правило, я веду себя тихо. Поверьте, милорд, буйность – не мой случай, я знаю это наверняка.

— Тогда скажите, зачем доктор направляет такую девушку, как вы в город, где и здоровому мужчине пробиться нелегко?

— Насколько мне известно, в моей болезни одиночество нежелательно, а лечить меня он уже не мог.

— Не мог потому, что разуверился в себе и считал, что большего ему не достичь?

Ее бросило в жар. Она чувствовала, что зашла слишком далеко – слишком откровенным становился разговор.

— Нет, на то были другие причины.

— Ба, да он соблазнил собственную пациентку, — он сказал это с той уверенностью, с которой обычно пересказывают новости, прочитанные в утренней газете. – Хорош же врач – он использовал вас, а потом избавился, отправив с глаз долой в чужой город.

Неужели все представлялось таким очевидным? Можно было объясниться с лордом Элтби, но какой в этом толк? Она и без того твердо знала, что он довольно умен для таких игр. К чему тогда отпираться, ей все равно ничего не доказать. Несмотря на сказанное, она не чувствовала себя опустошенной и больной. Ничьих других голосов, кроме голоса лорда Элтби, она не слышала. Сердце спокойно билось в ее груди, глаза продолжали смотреть на собеседника, и лишь щеки горели, выдавая ее смущение.

— Мисс Оутсон, о доме я спросил лишь с целью узнать у вас, желаете ли вы работать в нем, или предпочитаете найти новую работу?

После всего услышанного лорд Элтби не изменил своего решения. О большем она и не могла желать.

— Милорд, я бы очень хотела работать в вашем доме.

— В таком случае, я извещу миссис Глендовер о вашем назначении. Мне кажется, у вас сложились дружеские отношения с ней, а это уже немало, эта женщина скептически относится ко всему новому, – их глаза встретились. — Но вы должны кое-что усвоить. Мисс Оутсон, мне не знакомо чувство жалости и сострадания. Пока вы можете работать, вы будете, но только до тех пор.

— Благодарю, милорд.

Беседа казалась оконченной. Но лорд Элтби продолжал стоять в темной комнате у стены с полотном. Мгновение спустя он заговорил.

— В этой жизни порой происходят ужасные события. Но ваш случай, мисс Оутсон, не самый страшный…

Она до конца не знала, о чем говорит лорд Элтби, но догадывалась, что его слова не беспочвенны. Что-то подсказывало ей, что они являются ключом к той самой истории, из-за которой она сегодня в его доме, а дядя Генри покоится в земле.

— Поэтому для всех будет лучше, если каждый займется своим делом, – он сказал это скорее себе, нежели ей.

Они продолжали стоять.

— Вы знаете, мисс Оутсон даже сильные мира сего не в состоянии изменить многовековые законы. Наша страна увязла в традициях и лжеценностях. Я некоторое время жил в Северной Америке. Эта страна вольнодумцев, ее земля богата, а люди знают только язык золота и данного ими слова. Будь моя воля, я покинул бы этот туманный остров навсегда, – он глубоко вздохнул. – Но, в отличие от вас, чья свобода выбора принадлежит лишь вам, меня связывают с этой страной невидимые, но от этого не менее прочные узы. Вам определенно есть, чем дорожить.

— Мне кажется, милорд, что причина ваших «прочных уз» также заключается в определенных ценностях, может менее дорогих, чем вы думаете, но уж точно более ощутимых в этом и любом другом обществе. Другими словами, милорд, вам есть, что терять. А мне – нет.

Лорд Элтби не сразу ответил.

— Не буду отрицать, доля истины в ваших словах присутствует. Впрочем, нет ничего плохого в том, чтобы хотеть большего от жизни, стремиться быть богатым, а значит свободным, иметь все права независимого человека, делать выбор самостоятельно, исходя из своих собственных убеждений, а не потому, что это необходимо для существования того общества, которым уже давно пренебрегают.

Лорд Элтби смолк, однако уже через мгновение продолжил: