Камиль Лемонье - В плену страсти

И моя успокоенная душа, утолившись целительным покоем, казалось, стряхнула с себя свою прежнюю горечь. Моя безмятежная и спокойная жизнь напоминала нежную осень после бурного, знойного лета.

Я начал выходить. Я любил слушать у ограды дома над мглистым городским вечером, как при ясном серебристом перезвоне колоколов раздавалась вечерняя молитва. Во мне воскресло бесконечно чистое воспоминание отдаленного детства, как благотворная тихая речь, зовущая к надежде. И не отворачивался я уже больше от проходивших мимо женщин.

Из дома рядом с моим порою спускалась в сад юная девушка, нежное невинное личико. Она бродила недолго по саду под кровлей листвы, среди цветов. Нас отделяла лишь каменная стена, увитая ползучим лютиком. Глубоким миром дышали ее следы на ярком песке дорожек, озаренном сияньем небес. Я знал, что у нее на ногах были легкие маленькие башмачки из белого холста.

Я глядел на эту девушку вначале равнодушно сквозь просветы жалюзи, которые меня скрывали от нее. Милая ткань ее одежды спокойно ласкала мой взор, развеваясь как облако вокруг ее маленькой груди. И сладострастное виденье не посещало меня: оно осталось там, в городе.

Я знал ее еще ребенком. Она жила за этой каменной стеной. Тогда она беспечно играла и смеялась, радуясь своей маленькой жизни, как птенчик. Приходили и другие дети. Я видел их из окон, сквозь розовую кущу цветущего летом Айланта. Из-за этого-то чудного дерева мой отец повздорил с ее родителями.

Никогда не мог я проникнуть в сад, где таинственно росла она вместе с ростом розовых ветвей. Теперь эти ветви кидали большую тень на дорожки моего сада. Я глядел из окна, откуда видел еще в детстве, как гуляла она среди ярких цветов.

О, какое волненье овладело мной, когда я почувствовал, что рядом, за стеной дышит и спит девственное существо, непорочная и непознавшая еще себя душа!

И я оживал в те часы, когда созерцал эту девушку. Она спускалась в сад, приближалась к кустам маслины, благоухавшим воском и миндалем. Их аромат достигал тонкой струйкой моей комнаты.

Я следил по освещенной дорожке за ее белыми шагами. Каемка подола ее светлого платья нежно развивалась, как серебристая морская зыбь, как взбитая волненьем пена. И она знала теперь, что в смежном доме есть кто-то, кого она знала в детстве. Порой она быстро вскидывала глазами, подобными переливам жемчужины и каплям утренней росы, блестевшим в чашечке цветка. У нее были прекрасные золотистые волосы, напоминавшие копны спелой ржи августовской жатвы.

И вспомнилось мне такое же окно, за которым сидела юная девушка. То было так давно: Од еще не появлялась. У той девушки были тоже золотистые, с серебряным отливом волосы. В ее руках постоянно расцветали узоры из вышивальной шерсти, этой таинственной нити ее жизни. Однажды она вышла на улицу, порхая своим станом, и была такой же, как и все другие.

О! – сознавать, что и для этой девушки, для этого непорочного ребенка за стеной я был печальным юношей с дурными мыслями, созерцавшим игру нагого тела женщин сквозь ткани их одежд. Я отошел от окна.

Так было вчера, так было сегодня. Я забыл, когда все это было. Юная девушка легкой поступью спускалась в сад, как в легенде.

О, нет, эта маленькая белая душа утреннего сада – не была Од, не была Женщиной. Я чистыми глазами глядел на нее, окутанную легкими шелковистыми облаками муслина, как на райскую девушку, – непорочное существо с белоснежной походкой.

И некоторое время я ни о чем больше не думал.

Но раз, услышав погребальный звон, подумал, что таким же звоном будут провожать и меня когда-нибудь. Она, быть может, будет там и узнает, что это звон по мне и ей не станет грустно.

Эта мысль страшно взволновала меня.

Я представил себя лежащим между двумя подсвечниками, как отца и деда, одетых покровами смерти.

Кто пришел бы тогда ко мне? У меня не было друзей. В затхлом могильном запахе комнат жила одна служанка. А я лежал с холодным и торжественным лицом на кровати и – увы! – никогда не испытал великой любви.

До меня донесся звук захлопываемой зеленой калитки сада, окружавшего ее обитель. Малейший шум, раздававшийся в ее доме, мне стал теперь таким родным и близким. Я узнал по этому звуку, что она спускалась в сад. И вот она появилась. Сделала несколько шагов. На ней была большая светлая соломенная шляпа с нежно-голубым шелковым бантом. Я видел только ее золотистый затылок, но глаз ее не мог разглядеть.

Я тоже шагнул, подошел к окну и в первый раз растворил его.

В тот же миг она вскрикнула, как раненая птичка, побежала назад по аллее к дому.

Мне не было уже грустно и я не думал о погребальном звоне. Но слезы тихо скользили по моим щекам: я плакал о чем-то скрытом в моей душе и мне неизвестном. Увы, я не знал даже ее имени!

О, твое милое имя, с которым ты вступила в жизнь, которым называли тебя, когда ты была совсем маленькой.

Что же мне делать, если я был таким странным…

Я высунулся немного из окошка. Мне захотелось, чтобы она увидела меня. Вслед за тем она вышла, рассыпала свои маленькие белые следы, как цветы, по дорожке.

Она стала моей маленькой непорочной царицей Эдема. Ее появление вызывало на моих щеках девственную краску. И какое-то дуновение жизни, целое море жизни, врывалось в мою обитель с ее появлением. Я чувствовал, что живу в каком-то другом мире, где она уже являлась мне раньше.

Она была маленькой и вечной душой, которая из глубины веков шла ко мне навстречу, даря меня своими радостями жизни.

Неужели эта душа ждала тысячелетья в тени, за стеной воплощалась во множестве других жизней поколений и теперь вдруг шла по тропинкам сада!?

Я позабыл, что так же грезил и о других женщинах.

Чей-то голос позвал: Вив!

Мне вспомнилось, что ее звали этим воздушным и мелодичным именем.

Она больше не вскрикивала, как раненая птичка, когда я подходил к окну. И делала так, как будто меня совсем не замечала. Один раз она все-таки взглянула на мое окошко и с той поры взглядывала всякий раз. Я робко улыбался ей и часто говорил себе дрожащими губами:

– Здравствуй, Вив!

Я был теперь уверен, что люблю ее самой чистой любовью: я не был уже прежним, дряхлым человеком.

О, Вив! любимая Вив! Я долго, долго спал ужасным сном с бредом видений и вот я прозрел, я только теперь проснулся! И я непорочен, как свежее утро.

Порой в эти летние дни, после полудня, под трепетным сиянием облаков раздавались взрывы медных звуков, заглушенных далью расстояния.

Там под деревьями городского парка играла военная музыка. Я испытывал мучительное чувство сладости и бессильно рыдал. Я думал, что и она бессильно плачет у себя в комнате такими же слезами, как и ее лазурно-небесные глаза.

И снова я почувствовал страшную муку. Все существо мое всеми фибрами жило в унисон с жизнью таинственной обители моей дорогой Вив. Я придвинул кровать к стене, чтобы слышать смутный трепет того, что мне не было известно за отделявшей меня стеной.

Камни стали жить для меня жизнью чувства, манили к себе с каким-то волненьем, как теплое, живое существо. И было уже поздно, когда я захотел отодвинуть кровать. Эти камни, оживавшие от прикосновения ее одежд, были из жирной, пористой глины и составляли часть великого организма уже тогда, когда еще не были обделаны.

Я наделил их необычайно тонкой восприимчивостью, благодаря чему они пропускали серебристый аромат ее волос и легкое дуновение ее дыхания.

Вив жила там за стеной!

Вив – подумать только – спала там ночью с едва прикрытым телом!

Раздались какие-то звуки и замерли. Послышался чей-то голос как будто с высокого балкона под сводами церкви, подобный голосам песнопений в месяц Девы Марии, тихий и веющий трепетом множества душ, как ветер над нивою ржи.

И ее маленькие шажки донеслись до меня из глубины дома.

Только камни стены разделяли нас, только одна эта перегородка, сквозь которую мог бы проникнуть трепет поцелуя. Но мне казалось, что этот трепет, исходивший от нее, приходил ко мне из-за той стороны жизни, такой же смутный, как мечта, и нежный, как томленье пред воплощением мечты. Мне стало так сладко и приятно, и я совсем забыл, что этим я только потакал своей болезни.

Но я совсем и не думал вначале о том, что и у этой маленькой девы месяца Марии могла быть такая же грудь для ласки и любви, как у других женщин, которых я раньше любил.

Однажды вечером я отправился в дом с закрытыми ставнями, куда ходил и мой отец, так как перед этим я вдруг почувствовал нестерпимую тяжесть, благодаря долгому воздержанию. После этого посещения снова наступило успокоение на некоторое время. И я подумал:

«Каждый раз, как только меня станет искушать прикоснуться к ее священным одеяньям, я буду по ночам ходить туда и умерщвлять в себе Зверя».

Но у меня не хватало сил отодвинуть от стены кровать и не прислушиваться к дыханию моей возлюбленной за стеной.

Когда я начинал размышлять об ее девичьей жизни, мысли мои беспорядочно перебивали друг друга и я не был в силах управлять ими. Безумие снова овладело мной.

С тех пор малейший шум, раздававшийся за стеной, я приписывал ей.

Острота моего слуха дошла до яркости галлюцинаций и доставляла мне сначала новые и неизведанные наслаждения, словно на самом деле какие-то невидимые лучи ее существа достигали меня и проникали в мое существо, словно ее грудь чувствовала близость моей за этой каменной стеной.

Я слышал, как спускалась она в сад, как захлопывалась дверь. Я подходил к окну и улыбался ей.

До сих пор мы не перекинулись друг с другом ни одним словом, ни одним жестом, который мог бы стать залогом нашей любви.

Я жадно пил алый цвет ее юных ланит, застенчивую прелесть ее улыбки. Я понял, что и она испытала таинственное влияние моего существа.

Я начинал думать и не мог освободиться от мысли, что нам суждено признаться друг другу в любви.

Дрожащими губами припадал я к тому месту стены, к которому, как мне казалось, она касалась своими устами.

О, Вив! Маленькая любимая Вив! Только одна прозрачная, легкая ткань едва закрывает твою грудь. Ты чувствуешь, как грудь твоя трепещет под твоими руками. Ты приближаешься к зеркалу, и увы – ты не обрела еще себя до этого мгновенья…

Все ужасное, разъедающее возбуждение прошлых дней снова охватило меня. Я с ужасом увидел, что во мне пробудилась страсть к ней, и я ее желал, как всех других. Од мне сказала своими немыми, смеющимися губами:

– Ты мой до самой крови твоих жил! Что бы ты ни предпринимал, ты все равно возвратишься ко мне через тех, кого полюбишь.

Ее чары сбывались. Ядовитая власяница облекла мое тело и разъедала все мои кости. В моих бесплодных грезах о лучезарной, спасительной любви возрождался прежний грешник.

Старые раны продолжали гноиться.

Я пробовал избавиться от этого навязчивого состояния одержимости. Уходил далеко за город, в деревню. Ходил слушать по вечерам благовест храма. Но силы оставляли меня, я припадал губами с диким рыданием, обливаясь слезами, к стене, стучал кулаками по этой каменной перегородке и задыхался от гнева и любви.

Вив! И тебя я теперь презираю! И ты поддалась этой гнусной любви!

Однажды вечером, чья-то маленькая ручка постучала в то место стены, куда я наносил удары кулаками.

Я не мог больше. Я совсем обессилел.

Все мои чувства застыли. Я весь превратился в слух. Глаза мои прозрели. Я ощутил тонкое сладострастное благоухание. Мне представилось, что пальцы мои ласкают ее… Она стояла нагая предо мной, блистая красотою своего стана.

Как белоснежный лотос на священных берегах распустилась она, девственная и желанная, в трепете своей юной крови.

Эта была великая тайна тела, не ведавшего жажды! То был неведомый, освежающий источник в чаще леса – чудесный воркующий ключ жизни под тенью часовни. Жемчужная вода любви, не оскверненная ничьим взором! Я был насильником среди благодатной отрады утра! Я был ловцом добычи, потаенным грабителем, заглядывающим за ограды! Наверное, и дед так же, как я, проникал в заповедный парк девственниц.

Эта девственная чистота Вив привела меня к тому, к чему приводили меня все женщины, давно уже развязавшие свой пояс. Она была еще ужасней. Она опаляла меня, как горящая смола.

Я ощутил вдруг странное беспокойство при мысли, что, быть может, и она в брачный час вопьется своими губами в мои.

И вот я сказал себе:

– Пойди, позвони у ее двери, переговори с ее матерью обо всем, сделай необходимые приготовления, потому что и она должна принадлежать тебе, как и все другие.

С бьющимся сердцем вышел я из дома. Направился к крыльцу ее дома. Но, как только поднес руку к кнопке звонка, сердце мое сжалось от ужасной тоски. Мозг мой пронизала страшная мысль: «Ведь и эту ты тоже бросишь на ложе любви после того, как она припадет губами к твоим устам».