Джоконда Белли - В поисках Эдема

Вначале я подумал, что смерть решила посмеяться надо мной, выкидывая подобные фокусы. Но потом, когда понял, что чудом уцелел, отполз подальше от воды и, уткнувшись лицом в песок, не помню в какой момент заснул. Проснулся я уже ночью. Помню, что луна была окружена красным ореолом, как бывает во время землетрясений. У меня все болело, начиная с мизинца и заканчивая каждым волоском на голове, к тому же мне было чертовски холодно. Я находился на безлюдном пляже, где росли только колючие деревья, пальмы и бананы. Так как я не слишком хорошо знал местность Бартолы, отправился к скалам в глубине острова и срезал несколько пальмовых ветвей, чтобы укрыться. Я не боязливый. Я даже не вспомнил об историях про английских моряков, захороненных на острове, которые, как говорят, выходят ночью работать на корабле-призраке, чтобы вернуться в свою страну. Но, поверьте мне, когда какие-то шаги разбудили меня, у меня кровь остановилась в жилах, и я вспомнил об этих призраках.

Я не хотел высовываться, но любопытство взяло верх. У меня нервно стучали зубы. Не успел я разглядеть того, кто бродил по берегу, как он прокричал: «Есть здесь кто?» От испуга, вместо того чтобы снова спрятаться, я вскочил на ноги, и единственное, что мне удалось вымолвить: «Я потерпел кораблекрушение». Не успел я опомниться, как он уже оказался рядом, надменно осматривая меня с ног до головы и криком приказывая мне:

«Представьтесь! Кто вы, откуда?»

«Филемон Ривера. Матрос. Живу недалеко от Лас-Лусеса», — ответил я, не зная, что еще добавить.

Этот сеньор еще раз подозрительно взглянул на меня и уселся на скалу. Он так долго молчал, что я было подумал, что он потерял ко мне всякий интерес. Я обратил внимание на то, что одет он был в очень странную одежду. Смешную, если хотите правду: голубые шаровары по колено, белые чулки, как у женщины, широкий пояс с большим пистолетом, красный плащ и шляпа, которая напоминала перевернутый корабль. По его лицу было видно, что он иностранец: мужественный подбородок, длинный нос, синие лихорадочные глаза. Если бы не эта странная одежда и то, что при дуновении ветра у него исчезала то рука, то нога или вообще половина тела, как происходит с какой-нибудь тенью на воде, я бы ни за что не догадался, что это призрак, настолько реальным было его присутствие.

После довольно затянувшейся паузы, когда мы оба молчали, я подумал, что это Божье провидение поставило меня в эту ситуацию, мне могли открыться такие вещи, которые знают лишь умершие, и я решился завязать с ним беседу.

«Я назвал вам свое имя, но вы мне не представились», — сказал я ему в надежде разговорить его.

«Первый Виконт Горацио Нельсон, Барон Нила и Бернем-Торпа, адмирал британской Средиземноморской эскадры», — отрекомендовался он.

«Не понимаю, почему с таким именем вы мучаетесь здесь, так далеко от своей земли», — решил узнать я.

«Настолько далеко, насколько душа позволяет мне. Вы, несчастный невежда, наверное, ничего не знаете о моих подвигах, — сказал он мне тоном явного превосходства. — Благодаря одному из них, моей самой большой победе, я и остался здесь. Вы должны знать, что даже после смерти совершаются несправедливые поступки. Уже будучи мертвым, я решил укрыться здесь от этого тщеславного карлика. Представьте себе… преследовать меня из века в век!» — вскричал призрак, разгневанный.

«Но кто вас преследует… Зачем?» — спросил я, почти совсем ничего не понимая.

«Он преследует меня, потому что я его уничтожил, потому что стер в порошок его армию, потому что заставил его жрать пыль и умирать в ссылке на таком же острове, как этот», — свирепел призрак, ничего толком не объясняя.

«По крайней мере, он преследует вас по какой-то важной причине…» — догадался я сказать.

От гнева и порывистого ветра бедный призрак почти растворился. Стирались большие куски его тела, потому что ему вдруг приспичило двигаться и разговаривать, прохаживаясь из стороны в сторону.

«Но о какой справедливости может идти речь, если этому выскочке удалось загнать меня сюда! — жаловался призрак. — Он вынудил меня коротать мою вечность на этом острове, в том самом месте, где желтая лихорадка превратила в поражение одну из моих первых побед. Будучи ссыльным, он стал еще более знаменит, чем я! Французы посвятили ему музеи и мавзолеи. Меня же в Англии водрузили на колонну, загаженную голубями», — пожаловался он, заворачиваясь в свой плащ и приближаясь ко мне настолько, что я почувствовал его ледяное дыхание.

Вдруг он посмотрел на меня так, словно только что осознал, что разговаривает со мной. Он сказал, что теряет время, болтая со всякими там потерпевшими кораблекрушение, и что его моряки не работают, если он за ними не следит.

— «Прощайте навсегда!» — простился он и растворился, — сказал Филемон, заканчивая свою историю. — Он превратился в дым, прежде чем я успел спросить его о том, что действительно интересовало меня. Он не умел слушать. Видно, он привык, чтобы слушали его.

— Ну и воображение у тебя, Филемон, — воскликнул Макловио. — В следующее путешествие я поведаю тебе о том, что рассказал мне призрак Хуана Перона…

— Да будет тебе известно, Макловио, — перебила его Мелисандра, — что лорд Нельсон действительно сражался на этой реке[10]. Эта битва имела место в тысяча семьсот восьмидесятом году. Это написано в учебниках по истории.

— В учебниках по истории, может, и есть. Я же не верю, что Нельсон теперь здесь, — возразил Макловио.

— Вы ни во что не верите… у нас же этой проблемы не наблюдается, — улыбнулась Мелисандра.

Гребцы предложили новые рассказы, но становилось уже поздно, и Педро решил, что лучше будет отправиться спать, так как на следующий день они должны были отчаливать очень рано. Рафаэль делил пол под навесом с Макловио, рядом с гамаками, на которых спали голландки, Эрман и Моррис.

Мелисандра устроилась в привилегированном местечке под капитанским мостиком. Гребцы, в свою очередь, расположились по скамейкам. Педро погасил свет, и вскоре слышны были лишь плеск волн и крики ночных птиц.

Завернувшись в спецовку, чтобы защитить себя от москитов, Рафаэль забылся глубоким сном. Когда он открыл глаза и принялся искать силуэт Мелисандры, то различил в рассветном полумраке лишь ее аккуратно сложенное покрывало. Лодка беззвучно скользила по воде под напором гребцов. Остальные пассажиры спали, напоминая куколки гигантских гусениц. Он увидел девушку, закутанную в темную накидку, в носовой части лодки.

Выбрался из своего белого кокона, тщательно сложил его в рюкзак и поднялся. То, что он увидел, заставило его усомниться в здравии своего рассудка и схватиться за один из столбов навеса: вода в реке была совсем красной. Но это не был ни красноватый оттенок кофе, ни пурпурный — это был цвет крови, огненно-красный, густая и плотная субстанция. Над этим апокалипсическим пейзажем поднималось солнце, роза рассвета, повергающая все вокруг в зарево пожара, который раздувал прохладный свежий ветер. Кроны малочисленных деревьев, склонившихся над водой, были светящимися, полными жизни, яркими, что составляло контраст со стволами — бледными, белесыми, окутанными пеленой тумана.

Рафаэль стоял неподвижно, боясь малейшим движением разрушить мираж. Он ждал, пока его развеет луч солнца, но, чем светлее становилось, тем краснее оказывалась река. Наконец он решил подняться и спросить Педро о природе сего феномена.

— Растительные красители, — ответил матрос. — Чуть больше часа назад мы пересекли слияние с рекой Колорадо. Один раз за много лет река здесь становится цвета крови из-за цветов, похожих на дикий салат, которые растут по берегам. Это научное объяснение… Хотя найдутся сейчас и такие, кто утверждает, что это кровь всех тех, кто умер на этой реке, но я больше склоняюсь к версии с салатом.

Пассажиры один за другим стали просыпаться и в скором времени присоединились к Рафаэлю, завороженные благоговейным молчанием, вызванным кровавым видением. Только Макловио непочтительно заметил:

— Даже Моисею, при всей его славе, не снилось ничего подобного. Потому что, положа руку на сердце, знаменитое Красное море на самом-то деле чернее Морриса.

— Когда же ты научишься молчать, — вздохнул последний, поднимая металлическую руку.

Все утро они плыли по красной реке, пребывая в состоянии, подобном гипнотическому трансу. Педро то и дело дул в свою караколу, чтобы хоть как-то отвлечь. В час завтрака он предложил пассажирам и команде чай из голубых цветков.

Они так и не поняли потом, было это из-за чая или же последствием магического воздействия реки, но каждый начал видеть в алой субстанции давно забытые образы, которые скользили по воде, прыгали в нее. Мелисандра и Рафаэль, сидя рядом, демонстрировали друг другу, словно разноцветных рыбок, свои самые старые воспоминания, и это был тот момент, когда оба, всего за несколько миль путешествия, переступили черту, отделяющую их от сближения, которую другие мужчины и женщины переступают лишь через неопределенное количество дней и ночей.

Рафаэль мог наблюдать жизненные перипетии бабушки и дедушки Мелисандры. А она увидела рассеянные по течению реки тревожные образы уличных разборок. Рафаэль, прячущийся за мусорными баками на мрачной серой улице, пули, пролетающие совсем рядом с ним, и ребенок, который пробегает перед ним почти на расстоянии вытянутой руки и падает, убитый автоматной очередью.

— Я не спас его, — прошептал Рафаэль. — Я снимал это на камеру. Я окаменел, словно камера, а не я, была там. Постоянно вижу этого ребенка. Лучо его звали. Эти несколько секунд съемки принесли мне известность и удачу.

— Почему ты был там?

— Я больше месяца провел с одной бандой. Ее называли «Гробы»… Стрельба там была плотной, словно они в войне пытались накрыть огнем целую армию. Только эта война велась в неблагополучных кварталах. Война за переулки с чарующими обрядами.

— Но ты же мог умереть, спасая этого ребенка.

— Мне все так и говорили. Никто не осудил меня за то, что я не вмешался. Но ведь только я мог спасти его. Я же, напротив, заснял его смерть на камеру. Это было просто превосходно для моей карьеры. Я стал нарасхват, создал себе славу твердолобого человека. Это очень хорошо для моей профессии.

— И Васлала — репортаж, с помощью которого ты хочешь искупить свою вину?

— Возможно.

На протяжении нескольких миль пути на лодке царило молчание. Педро считал, что тот, кому посчастливилось плавать по красной реке, ни за что не покинет ее пределы, если только что-то очень важное не растревожит его душу. Для него опыт был сродни смерти, когда в последние секунды видишь всю свою жизнь, пролетающую перед глазами, с одной лишь разницей: на реке можно делать это не спеша, да и смерть не наступает тебе на пятки, нет физической боли, страха или тревоги.

Чуть позже, пока Эрман и Моррис вели философскую беседу о быстротечности времени, Рафаэль и Мелисандра устроились возле Педро на капитанском мостике, чтобы обсудить свою высадку на пристани у Энграсии.

Макловио, делающий вид, что дремлет в гамаке Эрмана, внимательно вслушивался в их разговор с Педро, так как для него было особенно важно наблюдать с близкого расстояния за передвижениями Мелисандры, как только они причалят.

«Если они останутся у Энграсии, — подумал он, — будет не так-то просто за ними уследить». Энграсия была единственной альтернативной силой, единственной, кого Эспада не могли ни подчинить себе, ни держать под контролем. Братья вели войну со всеми, кто не платил им дань или обращался к ним без должной учтивости. Они избирали и свергали правителей по своему усмотрению, торговали наркотиками и занимались азартными играми — самым распространенным развлечением в Фагуасе, любимым дневным времяпровождением членов всяких группировок, которые ночью устраивали разборки под любым предлогом. Они были хорошими компаньонами Макловио, его основными клиентами в контрабанде оружия. Единственная ссора с ними у него вышла достаточно давно, когда он не стал оказывать им содействие в вывозе сирот из Тимбу, его городишка, как сам Макловио говорил, потому как там у него был дом, уважение и, что самое главное, плантации филины. За долгие годы взаимоотношений с разного рода гангстерами он никогда еще не встречал никого сродни этим. Братья Эспада были неустанными кочегарами в войнах разной степени интенсивности. Война для них являлась средством существования, тем, что позволяло им множить и использовать свою власть.

Их военная организация занималась тем, что подстрекала и постоянно сталкивала разные группы людей, ссорами которых они умело манипулировали и всячески их провоцировали. Многие были убеждены, что они вообще не спали, и действительно, Макловио, который иногда проводил с ними целые недели, никогда не видел их спящими, как ни усердствовал, пытаясь подкараулить, когда же они устанут. В конечном счете он сделал заключение, что они, как Наполеон Бонапарт, научились спать стоя и с открытыми глазами. Дамиан, старший из братьев, был своего рода неудавшейся копией Дон Кихота, который на словах всячески выступал за помощь бедным и угнетенным, а на практике делал все возможное, чтобы уверить всех, что они никогда не перестанут быть таковыми, и лучше им смириться, потому что это для них единственно возможный способ достойного существования. У Антонио, его младшего брата, хитрого и практичного, не хватало времени на романтику. Он был самым ярым и злостным хулителем мифа о Васлале, обосновывая это тем, что миф воздействует на умы, подобно снотворному эффекту религии. Макловио был уверен, что он всячески поспособствует тому, чтобы отвлечь Мелисандру и продлить ее пребывание вдали от поместья.