Нас никогда толком не учили танцевать — мы почему-то считали, что танцы — нечто такое, что каждому дается естественно и без всяких усилий. Линда, по-моему, тогда же усвоила — а мне на это понадобились годы — что к поведению цивилизованного человека естественность вообще не имеет отношения, в нем все строится на искусственном и на искусстве, в той или иной степени доведенным до совершенства.

Если вечер не обернулся для нас полнейшим разочарованием, то лишь благодаря компании из Мерлинфорда. Они нагрянули страшно поздно — мы, честно говоря, и думать про них забыли — но, как только поздоровались с тетей Сейди и завладели танцевальным залом, вся атмосфера вечера разом переменилась. Они поражали, они слепили глаз великолепием украшений, изяществом нарядов, блеском волос, дивным цветом лица; вот они-то действительно порхали в танце, едва касаясь земли, — речь, понятно, не идет об угловатом чарльстоне, но и его они отплясывали так ловко, что у нас дух захватывало от восхищения. С полной очевидностью обладали они также и умением вести искрометную, смелую беседу — у них она явно лилась, как ручеек, вольно, стремительно, играя и сверкая на солнце. Линду они покорили совершенно, тут же на месте она решила, что тоже станет одним из этих пленительных созданий и будет жить в том же мире, что и они, сколько бы ни потребовалось на это сил и времени. Я на такое не посягала. Я видела, что ими можно восхищаться, но они вращались по слишком отдаленной от меня орбите — скорее той, к которой принадлежали мои родители; я же, с того дня, как меня забрала к себе тетя Эмили, очутилась на другой и возврата обратно не было — да я его и не желала. Что не мешало мне тоже упиваться их созерцанием, и, подпирая ли вместе с Линдой стенку, топая ли на непослушных ногах по залу с добряком Дэви, который изредка, отчаясь залучить к нам кого-нибудь из молодых людей, приглашал нас сам, я глаз от них не отрывала. Дэви, как выяснилось, был с каждым из них хорошо знаком, а с лордом Мерлином, по всей видимости, и вовсе состоял в дружеских отношениях. В перерывах между проявлениями доброты ко мне и Линде он держался вместе с ними и принимал участие в их изощренной болтовне. Он вызвался даже представить им нас, но, к сожалению, свободные тафтяные вставки, такие хорошенькие и оригинальные на примерках у миссис Джош, почему-то неуклюже топорщились рядом с шифоновыми туалетами гостей, такими струящимися, мягкими, — к тому же все, что нам выпало испытать в начале вечера, породило в нас ощущение собственной неполноценности; короче говоря, мы отказались.

Ночью, в постели, я с особой тоской мечтала о крепких и надежных объятиях своего фермера. А Линда наутро объявила, что отказывается от принца Уэльского.

— Я пришла к заключению, — сказала она, — что в придворном кругу скука смертная. Вот леди Дороти — придворная дама, а вы посмотрите на нее…

ГЛАВА 6

Последствием бала стало событие, какого никто не мог предугадать. Матушка лорда форт-Уильяма пригласила тетю Сейди с Луизой приехать к ней в Суссекс на бал охотников[32], а вскоре и от его замужней сестры им пришло приглашение на охоту и благотворительный бал в пользу местного лазарета. Пока они там гостили, лорд Форт-Уильям сделал Луизе предложение и оно было принято. Луиза вернулась в Алконли невестой и очутилась в центре внимания — впервые с той поры, когда рождение на свет Линды прочно оттеснило ее на задний план. Да, это было событие, и разговоры в достовом чулане не умолкали, как в присутствии Луизы, так и без нее. Она теперь носила на безымянном пальце красивое колечко с бриллиантиком, но, вопреки нашим надеждам, не выказывала особой склонности обсуждать в подробностях, как объяснялся в любви лорд (для нас отныне Джон, только разве это упомнишь) Форт-Уильям, а, заливаясь румянцем, укрывалась за дымовой завесой отговорок, что это святое. А вскоре вновь появился и он сам, дав нам возможность наблюдать его как отдельную самостоятельную личность, а не часть почтенной троицы, образуемой им вкупе с лордом Стромболи и герцогом Паддингтонским. Заключение огласила Линда:

— Старенький, бедняжка, — по-видимому, он ей нравится, но, честно говоря, будь он мой пес, отдала бы его усыпить.

Лорду Форт-Уильяму было тридцать девять лет, но выглядел он безусловно много старше. Шевелюра у него сбилась назад, как пух в перине сбивается ночью к ногам, по выражению Линды, весь вид был какой-то неухоженный, потрепанный. Луиза тем не менее его любила и была впервые в жизни счастлива. Она всегда боялась дяди Мэтью, как никто другой, и не без веских оснований: он считал ее дурой и не давал себе труда хоть изредка обходиться с нею прилично — она была на седьмом небе от радости, что навсегда покинет Алконли.

Подозреваю, что Линда, несмотря на все разговоры о старых псах и перинах, на самом деле очень ей завидовала. Надолго уезжала одна верхом и предавалась, мечтая вслух, все более несбыточным фантазиям; томленье по любви переросло у нее в полную одержимость. Надо было каким-то образом убить еще целых два года, пока ей настанет время выезжать в свет, но Боже мой, как медленно ползли дни! Линда слонялась по гостиной, раскладывала (подчас, едва начав, бросала) бессчетные пасьянсы, когда — в одиночестве, когда — в обществе Джесси, которую тоже заразила своей маятой.

— Который час, дуся?

— Угадай.

— Без четверти шесть.

— Нет, получше.

— Шесть часов!

— Похуже чуточку.

— Без пяти?

— Теперь правильно.

— Если сейчас сойдется, выйду замуж за того, кого полюблю… Если сойдется, я в восемнадцать выйду замуж…

Если сойдется — и тасует карты; если сойдется — и раскладывает. Нет, не выйдет, — последняя карта в колоде — дама, начнем сначала…

Луизина свадьба состоялась весной. Подвенечное платье, тюлевое, в оборках и с веточками флёрдоранжа, было коротким, до колен, зато со шлейфом, по дикой моде того времени. Джесси из-за него очень волновалась.

— Совсем неподходящее.

— Отчего же, Джесси?

— Для похорон, я хочу сказать. Ведь женщин всегда хоронят в подвенечном платье, правда? Представляешь, так и будут торчать твои мертвые ноги на всем виду.

— Скажите, госпожа Смертяшкина! А я их шлейфом оберну.

— Подумала бы о похоронщиках — приятно им будет?

От подружек Луиза отказалась. Я думаю, ей хотелось, чтобы раз в кои-то веки смотрели больше на нее, а не на Линду.

— Ты просто не понимаешь, — говорила Линда, — какой без подружек дурацкий вид у тебя будет сзади. Пожалуйста, поступай как знаешь. Нам же лучше, не нужно рядиться, словно чучело, в голубой шифон. Я ради твоего же блага стараюсь, вот и все.

На день рождения лорд Форт-Уильям, большой любитель старины, подарил Луизе копию драгоценного украшения времен короля Альфреда[33]. Линда, у которой склонность говорить гадости достигла к этому времени предела, сказала, что оно больше всего напоминает куриную какашку.

— Такого же цвета, размера и той же формы. Тоже мне, украшение!

— По-моему, прелестная вещица, — сказала тетя Сейди, но горький привкус от Линдиных слов все равно остался.

У тети Сейди жила в ту пору канарейка, которая распевала целыми днями, соперничая чистотой и звонкостью своих трелей с самою Галли-Курчи. Всякий раз, слыша, как где-нибудь с таким же самозабвением заливается канарейка, я вспоминаю тот свой приезд, то счастливое время — и нескончаемый поток свадебных подарков, и как мы раскладывали их в танцевальном зале с возгласами восторга или ужаса, хлопоты, суету и дядю Мэтью в радужном настроении, которое, как иногда случается с хорошей погодой, держалось устойчиво день ото дня, и не верилось, что так бывает.

Луиза становилась владелицей двух домов, одного — в Лондоне, на Коннот-сквер, другого — в Шотландии. Ей предстояло получать триста фунтов в год на булавки, кроме того она получала бриллиантовую диадему, жемчужное ожерелье, собственный автомобиль и меховой палантин. Словом, ее ждала завидная участь — если при этом она способна была терпеть рядом Джона Форт-Уильяма. На нас он наводил отчаянную скуку.


Денек, назначенный для свадьбы, выдался ясный, погожий, и, когда мы с утра сходили посмотреть, как миссис Уиллз и миссис Джош справляются с праздничным убранством, оказалось, что вся светлая церковка обвешана букетиками весенних цветов. Потом ее знакомые очертанья потонули в прихлынувшем непривычном многолюдье. Я лично, подумалось мне, предпочла бы венчаться, когда здесь было совсем пусто — только цветочки и присутствие Святого Духа.

Нам с Линдой до того не приводилось еще бывать на свадьбе, поскольку тетя Эмили — что было, по нашему мнению, очень нечестно с ее стороны — обвенчалась, уединясь от посторонних взоров, в часовне Дэвиного родового поместья на севере Англии, и мы оказались совсем неподготовлены к внезапному перевоплощенью в тот день нашей славной Луизы и скучнейшего Джона в неувядающие образы невесты и жениха, романтической Героини и романтического Героя.

С того мгновенья, как мы вышли из Алконли, оставив Луизу один на один с дядей Мэтью ровно на одиннадцать минут — после чего они должны были последовать за нами на «даймлере», — все происходящее приобрело для нас оттенок истинного драматизма. Луиза, окутанная с головы до колен тюлем, сидела, не смея шелохнуться, на краешке стула; дядя Мэтью, с часами в руке, расхаживал взад-вперед по холлу. До церкви мы, натурально, добрались пешком и расположились на отведенном семейству месте сзади, очень удобном для захватывающего обозрения соседей, разряженных в пух и прах и непохожих на себя. Единственным из собравшихся, кто выглядел абсолютно как всегда, был лорд Мерлин.

Неожиданно по рядам пробежало движенье. У ступеней, ведущих к алтарю, появился, возникнув, будто по мановенью волшебной палочки, из ниоткуда, Джон со своим шафером, лордом Стромболи. Оба в визитках, с густо набрильянтиненными волосами, — просто роскошные мужчины, но оценить этот факт по достоинству не хватило времени: уже миссис Уиллз заиграла, нигде не выдерживая пауз, «Гряди, голубица», и по проходу, спеша, как на пожар, устремился дядя Мэтью, таща рядом Луизу со спущенной на лицо фатой. В этот момент, по-моему, Линда охотно поменялась бы местами с Луизой, даже с условием — тяжким условием — счастливо жить-поживать до гроба с Джоном Форт-Уильямом. Не успели мы оглянуться, как Луизу, на сей раз с откинутой фатой, уже тащил по проходу в обратном направлении Джон, а миссис Уиллз так оглушительно и торжественно грянула «Свадебный марш», что в церкви чуть не полопались окна.

Все прошло как по маслу, за одним маленьким исключением. Под звуки «Как лань желает»[34] (любимого Линдиного псалма) Дэви незаметно выбрался из церкви, велел одному из нанятых на свадьбу шоферов довезти себя до станции Мерлинфорд и отправился прямым сообщением в Лондон. Вечером он объяснил по телефону, что повредил себе во время пения миндалину и счел нужным немедленно показаться сэру Эндрю Макферсону, специалисту по уху, горлу, носу, а тот на неделю уложил его в постель. Почему-то с бедным Дэви все время приключались самые немыслимые происшествия.


Уехала Луиза, разъехались гости после свадьбы, и Алконли, как водится в подобных случаях, объяло чувство унылого однообразия. Линда в те дни погрузилась в такой беспросветный мрак, что тетя Сейди и та встревожилась. Линда потом рассказывала, что много думала о самоубийстве и, очень может статься, совершила бы его, не будь столь велики сопряженные с ним практические трудности.

— Попробуй-ка решись прикончить кролика — сама знаешь, — говорила она. — А тут как-никак — себя!

Два года представлялись просто вечностью, не стоило и пытаться осилить такой срок, даже если по истечении его тебя ждет (а в этом она не сомневалась ни минуты, как верующий не сомневается в существовании рая) неземная любовь. Понятно, что это было бы самое время засадить Линду за работу — такую, как у меня, чтобы с утра до вечера и до седьмого пота, и некогда предаваться глупым мечтам, кроме немногих минут в постели, покуда не сморит сон. По-видимому, тетя Сейди смутно догадывалась об этом, во всяком случае, она убеждала Линду поучиться стряпать или заняться полезным делом в саду, или начать готовиться к конфирмации. Линда яростно все отвергала, не соглашаясь выполнять хотя бы какие-то нужные поручения в деревне, хотя бы помогать тете Сейди справляться с тысячами забот по дому, какие неизбежно выпадают на долю жене сельского дворянина. С нею, одним словом, как сто раз на дню твердил дядя Мэтью, гневно буравя ее синим глазом, не было совершенно никакого сладу.

На выручку пришел лорд Мерлин. Он приметил ее на Луизиной свадьбе и попросил тетю Сейди привезти ее как-нибудь в Мерлинфорд. Через несколько дней он позвонил. К телефону подошел дядя Мэтью и, не отводя трубку от рта, крикнул тете Сейди: