Анастасия Соловьева - В поисках утраченной близости

– Интеллигент, – объяснил он, беря с тарелки кусочек буженины, – это всего лишь человек умственного труда.

– Ничего подобного! – возмутилась я. – Интеллигент не только хорошо образован – он непрестанно ищет истину, размышляет, сопереживает…

Господи, что это я несу? И всего-то с нескольких глотков домашнего вина?! В Москву надо было ехать, в Москву!

– Твоя непосредственность прелестна, Аллочка.

– Почему непосредственность?

– Дорогая, я совершенно согласен с тобой! А про умственный труд придумал Даль… Если хочешь, мы с тобой сегодня весь вечер будем искать истину, размышлять и сопереживать – как настоящие интеллигентные люди… Кому мы будем сопереживать?.. Алла, ну не молчи. Я и так распинаюсь все время, как конферансье какой-то. Отвечай, кому?

– Ну, давай попробуем друг другу.

– Прекрасно. Стоит за это выпить.

Памятуя об осторожности, я на этот раз лишь пригубила домашнего вина, а он опрокинул всю чашку, взял с тарелки бутерброд с икрой и продолжал, деликатно пожевывая:

– Чтобы лично я начал сопереживать кому-то, мне необходимо выяснить, в чем, собственно, состоят проблемы этого человека.

– Проблемы любого человека состоят в его обреченности. Ведь все люди смертны, и когда-нибудь… ну ясно, в общем. Далее: ни один человек не может быть до конца понят, и, следовательно, каждый из нас одинок.

– О, я хорошо понимаю… Отлично понимаю, что ты имеешь в виду.

– А что я имею в виду?

– Он тебя не понял.

– Кто это он?

– Человек, которого ты полюбила последней, отчаянной любовью.

– С чего ты взял?

– Ну, не запирайся, дорогуша! Необходима полная откровенность, иначе я просто не смогу сопереживать тебе. – Покончив с бутербродом, он стряхнул с рук хлебные крошки.

– А давай лучше я буду сопереживать тебе.

– Прекрасно! Просто замечательно! У меня созрел новый тост: за полную откровенность между нами! Пей до дна! Умница!

– Ну теперь рассказывай… – Я хитро улыбнулась: мол, не забыты, дружочек, твои обещания. – Рассказывай, что в этом мире угнетает тебя.

– Работа! Никакого сладу с ней нет!

– Так уволься. – Я отвечала коротко и безыскусственно, а он, наоборот, говорил подолгу и витиевато. Понемногу наш разговор начинал напоминать диалог хитрой лисы и грубоватого, прямолинейного мишки. Жаль, что у Крылова такой басни нет. Зато есть другая – «Лиса и журавль». Это о нас – о Стиве и обо мне…

– Уволься! Тебе легко говорить! Я отдал этому санаторию много лет. В известном смысле сделал карьеру.

– Значит, ты карьерист? Это недостойно интеллигента!

Я подняла вверх указательный палец правой руки, скроила серьезную физиономию и осуждающе покачала головой, но неожиданно расхохоталась, не выдержав нарочито серьезного тона.

– Слаб человек. – Валентин простодушно развел руками.

– И то верно!

Я радостно согласилась с ним, переживая полный восторг от всего происходящего. За окном в лучах заходящего солнца пламенела вишневая роща, и комната, озаренная теплым, закатным светом, стала вдруг такой родной и уютной! Идея продать дачу представилась мне в тот момент чем-то кощунственным.

– Как здорово! Слушай, Алла, мы пришли с тобой к полному единодушию и готовы простить друг другу наши маленькие слабости. – Валентин протянул руку к моей руке.

Я собиралась ее отдернуть, но не отдернула. А зачем? Его прикосновения показались мне неожиданно приятными.

…Простим друг другу наши маленькие слабости! И себе – поднатужимся и тоже простим. Себе-то прощать труднее…

– Ал-л-ла… – Сначала он перебирал мои пальцы, потом вдруг нежно пощекотал ладонь. – Алла, ты теряешь нить разговора. Отмалчиваешься. С тебя тост.

– Почему именно с меня? – спросила я, жеманно подергивая плечиком – он все еще продолжал нежно и щекотно исследовать мою руку, и постепенно это начинало действовать на меня.

– Потому что все предыдущие тосты были моими. Итак, Алла, просим – последний тост.

– Последний тост – это такое стихотворение у Ахматовой:

Я пью за разоренный дом,

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоем

И за тебя я пью…

– Одиночество вдвоем – это же совсем не про нас! У нас – полная гармония и взаимопонимание! Да? Правильно я говорю?.. Давай лучше просто: за меня. Ну и за тебя.

Валентин встал и поднял вверх керамическую чайную кружку, и я последовала его примеру. Некоторое время мы молча стояли лицом к лицу, одурманенные вином и сумасшедшим закатным солнцем…

– За меня и за тебя!

Он дождался, пока я выпью вино до конца, и вдруг привлек меня к себе – уверенно и ловко.

– Перестань! – Пьяно рассмеявшись, я сделала неопределенное движение руками. – Ты думаешь, что я этого хочу?

– Думаю, думаю, – горячо зашептал он, обдавая меня каким-то особым – эротическим – жаром. – Я, как увидел тебя сегодня днем у станции, сразу подумал: она этого хочет.

– Да ты что?! Что ты говоришь! Это же просто неприлично.

– Могу поклясться тебе!

– Но-но-но! Что ты себе позволяешь? – Я попыталась сыграть праведный гнев.

– Но ведь ты хочешь, – продолжал гнуть свою линию Валентин. – Сейчас же, безотлагательно… – шептал он, как к брачному ложу ведя меня за руку к топчану. – Хочешь!.. – Расстегнув «молнию» на моей расшитой бабочками белой блузке, он положил руку мне на грудь.

И тогда я поняла, что хочу. Это было настолько очевидно, что я даже не попыталась скрыть своего желания от Валентина.

…Когда я открыла глаза, за окном уже редели сумерки.

– Слушай, у вас тут один выход? – деловито поинтересовался лежащий рядом со мной Валентин.

– Какой выход?

– Да с участка!.. И ты, и хозяева дачи пользуются одной калиткой?

– Они не хозяева…

– А кто же?

– То есть хозяева того большого дома. А мне принадлежит этот, маленький. А вообще-то мы родственники.

– Родственники? – Казалось, он неприятно удивлен. – То есть как родственники?

– Очень просто! Хозяйка большого дома – моя тетка.

– Ты мне этого не говорила.

– Не бойся, она не заставит тебя на мне жениться. – Я улыбнулась.

– При чем здесь это?.. Жениться! – Валентин с возмущенным видом поднялся с топчана.

– Так уж и ни при чем?

– Не вижу связи, честное слово! То, что этой ночью я доставил тебе удовольствие…

– А ты уверен, что доставил мне удовольствие? – спросила я, вложив в вопрос всю имеющуюся в моем распоряжении иронию.

– Уверен! Долгое время ты была лишена половых контактов, необходимых для поддержания твоего физического и психического здоровья, и поэтому…

– А ты сделал мне доброе дело?

– В первую очередь твоему организму. Он получил заряд гормонов, необходимых для дальнейшего полноценного функционирования. Я настоятельно советую тебе пересмотреть свои взгляды на половую жизнь. Нерожавшая женщина, к тому же не имеющая регулярного полового партнера, к сорока пяти годам рискует обнаружить у себя такие заболевания, как…

– Да с какой стати ты берешься советовать мне?! – воскликнула я, с трудом побеждая охвативший вдруг меня ступор.

– Как врач. Я ведь из практики говорю. Многие мои пациентки…

– Ах! Твои пациентки! Вот почему у санатория «Холщево» такая блестящая репутация! Всех пациенток там лечат одним, зато универсальным средством! Да для администрации ты просто кладезь! Тебя должны носить на руках!

– Ирония в этих вопросах неуместна, Алла. Ты ведешь себя как девочка пятнадцати лет. Обычно подростков пугает серьезный разговор о сексуальном здоровье, и они используют иронию как защиту. Но ты ведь не подросток! Лет через пять, когда ты достигнешь климактерического возраста, тебе еще вспомнятся мои слова… Откровенно говоря, я на тебя поражаюсь! На пороге пятого десятка голова у тебя забита романтической чепухой. И это в наше-то время…

– Ну хорошо. – Я снова перебила его. – Хорошо! Со мной все ясно. Я – доисторический элемент! Ну а ты? Тебя, как ты сам выражаешься, половые контакты интересуют только из филантропии? Или ты тоже получил какое-нибудь скромное удовольствие, которое ни в какое сравнение, конечно, не идет с удовольствием, доставленным тобой мне?

Мне показалось, он не ожидал, что наша беседа повернет в эту сторону. По его лицу даже промелькнуло что-то вроде замешательства, которое, впрочем, он тут же легко сумел победить.

– Видишь ли, это долгий разговор. Обычно при выборе партнерши я руководствуюсь несколькими критериями. Во-первых, возраст должен быть средним. Несовершеннолетние, по понятным причинам, меня не интересуют, но и с женщинами после сорока я тоже не вступаю в связь. Затем здоровье. Архиважно сразу исключить венерические и другие инфекционные болезни.

– И как же, интересно, ты их исключаешь? Ведь никто не носит с собой справок.

– У меня наметанный глаз, богатая практика. Малейшее сомнение – и я готов направиться на поиски другой партнерши. Наконец, женщина не должна быть чрезмерно испорченной, порочной. Но вот, допустим, ты продемонстрировала другую крайность.

– Что ты хочешь сказать?

– Мне пришлось изрядно потрудиться над тобой. Целый вечер болтал всякие глупости! Я даже в душ испугался тебя отправить.

– Что? – Я вспыхнула. – В душ? То есть я была… недостаточно чистой?

– Так и знал, что ты оскорбишься! И очень зря. Потому что соблюдение гигиены – залог сексуального здоровья. А ты уверена, что в такие минуты надо думать о чувствах и прочей чепухе.

– А тебя что-то не устраивает?

– Пойми, это напрягает. Тем более обманывать вообще не в моих правилах.

– Ты хочешь сказать, что у тебя ко мне не было никаких чувств?

– Никаких – в твоем понимании. Только здоровое мужское влечение… Но ведь то же самое было и у тебя. – Мое молчание он истолковал как согласие и продолжал крайне довольный собой: – Сегодня в четыре у меня заканчивается дежурство, потом выходные… Так, я буду здесь в следующую пятницу и, само собой, навещу тебя. Предупреди родственников.

– О чем?

– Что к тебе должен прийти мужчина. А то еще милицию вызовут.

– Нет… Я не могу.

– Ну ничего, я сам им все объясню.

– Не вздумай!

– Да ты мне просто не оставляешь другого выхода!

Помахав рукой на прощание, Валентин вышел из комнаты, а я еще долго смотрела на дверь, пытаясь осмыслить происшедшее. Но так и не сумела.

Ладно, видно, это дело не одного дня. Надо ехать в Москву, пока ничто не мешает.

Дома я первым делом направилась в душ отмывать свое бренное тело от Валентина. Я беспощадно терла себя грубой, жесткой мочалкой, то ли мыла, то ли наказывала, и, когда вытиралась, обнаружила, что кожа местами покрыта крупными красными пятнами.

– Будем надеяться, что эти пятна – наибольшее зло, которым наградил нас сей пылкий юноша, – произнесла я вслух, с повышенным вниманием разглядывая в зеркале собственное тело.

Я делала это не потому, что превратилась вдруг в нимфоманку. Мне до помрачения ума захотелось увидеть себя глазами Валентина. Итак, тело женщины на пороге пятого десятка. Грудь высокая и упругая, совсем еще не потеряла формы. Живот плоский – не поспоришь. Бедра… Как поделикатнее сказать? Округлые… Да, слишком округлые! И кожа кое-где тронута целлюлитом. Ну, целлюлита он мог, положим, и не заметить – свет мы в последний момент выключили. Но все равно с завтрашнего дня сажусь на диету. В spa-салон запишусь! Вот так!

Да что же это я? Неужели ради него? Ради этого?..

Даже Стив не вдохновлял меня на совершение подобных подвигов. Стив просто меня любил. Мою душу и мое тело. Неизвестно, что больше, а скорее всего, все в комплексе. Он не хотел дробить меня на душевную и физическую субстанции. Как теперь, должно быть, не хочет дробить свою Ингу. А этому только и нужно – тело. Тело без изъянов…

Ну ладно. Пусть. А он-то тебе нужен?

Парадоксально! Утром, выслушивая его рассуждения, я была готова поклясться: не нужен. Нет! Какое там нужен – быстрее бы убирался! Это просто слабость, одиночество, тоска по Стиву… Или распущенность? Ночь с Валентином – поступок из числа тех, о которых потом всю жизнь стесняешься вспомнить. Так или иначе, но о продолжении отношений и речи не может идти!

А с чего же тогда – бедра, диета, салон?!

– Все пройдет, – мягко, по-матерински успокаивала меня Светка. – У тебя солнечный удар – помутнение ума. Помнишь, у Бунина?

– У Бунина молодой офицер встретил на пароходе женщину, провел с ней ночь, ну и влюбился – как ему кажется, на всю жизнь. А как на самом деле – неизвестно.

– На всю жизнь – это слишком. Тем более этот твой Валентин, ты же понимаешь, не совсем тот человек… Но многим, наверное, в этой жизни суждено пережить солнечные удары.

– То есть, попросту говоря, кратковременное безумие?

– Вот слушай, что я тебе расскажу. Помнишь, когда я жила еще в Москве…