Может быть, с Чарльзом ей было бы лучше? Без Филиппа…

Похоже, ее жизнь свелась к бесконечным, бессмысленным вопросам. Когда это началось? И, Боже мой, когда же кончится?


Когда над Кёнигсхаусом повис огненный шар солнца, Джон оставил бесплодные попытки забыться сном, надел рубашку и джинсы и выскользнул через заднюю дверь во двор. Страшная боль терзала его сердце; впервые за прожитые двадцать четыре года он боялся посмотреть правде в глаза, прятался в кустах, как раненый зверь.

Продать Кёнигсхаус? Покинуть Королевство? Как мог отец додуматься до такого? Стоя на веранде, он обвел глазами поместье, бескрайние просторы вокруг, на которых боролись и умирали его предки.

От земли поднимались влажные испарения, утренний ветерок нес прохладу. Может быть, он остудит его пылающее лицо? Джон любил эту землю, любил страстно, самозабвенно. Кёнигсхаус, бесконечные километры сухого песка, мертвой красной земли значили для него гораздо больше, чем для всех остальных членов семьи. Да, Элен тоже любила эту землю, но она не выросла здесь. Как все дети, Джон не уставал задаваться вопросом: где же родилась его мать? А кроме того, отец был центром ее вселенной, ему предназначалась ее любовь.

Чарльз? Джон попытался поставить себя па его место. Наверно, не очень весело быть младшим братом, и нет ничего удивительного в том, что дядя постарался как можно скорее выйти из-под опеки старшего брата и отправился искать счастья в Сидней. Чарльз открыл свое дело, быстро пошел в гору, и так продолжалось до тех пор, пока Филипп, которому после мясного бума семидесятых—восьмидесятых годов буквально некуда было девать деньги, не устроил небольшой переворот и не закупил младшего брата на корню.

Так возникла империя Филиппа Кёнига, управлять которой был нанят Чарльз. В один и тот же день Чарльз оказался банкротом, лишился своей компании и тут же получил ее обратно. Филипп подсластил пилюлю, пообещав прислушиваться к любым рекомендациям младшего брата относительно расширения дела. «Ты сможешь работать на себя, мой юный Чарльз», – любил повторять Филипп. И Чарльз ни разу не бросил ему в лицо горький упрек: «Конечно, приятель, только здесь нет ничего моего!»

Так, может быть, теперешнее намерение Чарльза продать Кёнигсхаус, выломать из короны ее главную драгоценность и бросить чужакам было всего лишь местью за все, что сделал с ним Филипп? Подобные мысли никогда не приходили Джону в голову, и он тут же отогнал их. Однако он никак не мог поверить, что нельзя обойтись без продажи Кёнигсхауса. «Нужно что-то делать, – в отчаянии повторял он. – Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать!»

Маленький ночной зверек тенью промелькнул у подножия огромного эвкалипта. Солнце начинало припекать, над дальними горами, заключившими Кёнигсхаус в свои каменные объятия, появились первые коршуны и ястребы.

Это моя земля.

Джон как будто заново увидел прекрасный старый дом в окружении хозяйственных построек, выстроившиеся в ряд конюшни, образующие внутренний двор. Он, как во сне, обошел дом кругом и остановился у фронтона.

Теперь вся ферма лежала перед ним как на ладони. Вдали, за пологими склонами буша, открывался водопой, ухоженная дорога, обсаженная любимыми мамиными розами и пальмами, вела к шоссе. Джон окинул взглядом дома пастухов, здание конторы, дом для гостей, где сейчас спали Бен и Джина.

Джина…

Но даже радостно-тревожное воспоминание о ней не могло отвлечь Джона от терзавших его мыслей.

Кёнигсхаус мой. Он всю жизнь обещал его мне. Он всегда говорил, что он будет моим, он обещал мне. А теперь собирается лишить меня всего. Как он может?

В доме для гостей тихо приоткрылась дверь, стройная фигурка в белом спустилась по ступенькам и решительно направилась по траве в его сторону. Джина! Он лишился дара речи. Видимо, пока она шла, его робость передалась и ей. Они неловко поздоровались, она опустила глаза.

– Я увидела тебя из окна, – произнесла наконец девушка, нервно сплетая и расплетая длинные, изящные, золотисто-смуглые пальцы. – Я не спала. Я всегда рано просыпаюсь.

Повисло напряженное молчание.

– Ты не хочешь присесть? – отчаянно предложил Джон.

Молодые люди устроились рядышком на каменных ступенях парадного крыльца. Теперь, когда они могли не смотреть друг на друга, им стало значительно легче.

– Я хотела сказать, – осторожно начала Джина, подавляя желание посмотреть на юношу искоса, чтобы он смог оценить ее большие прозрачные глаза, – что понимаю, какой ужасный сюрприз тебе вчера преподнесли. Эта продажа Кёнигсхауса, которую готовит сейчас мой отец, кажется мне слишком поспешной. Я не понимаю, что случилось.

Только теперь Джон осознал, как ему было грустно и одиноко. Слова Джины оказались той самой соломинкой, за которую хватается утопающий.

– А я и подавно! – воскликнул он. – У нас самая лучшая скотоводческая ферма Северной Территории, может быть, даже лучшая в Австралии, отец мне сто раз это говорил. У нас больше семи тысяч квадратных километров земли, больше тысячи голов скота, мы потратили целое состояние, чтобы ни одна болячка к ним не пристала, и теперь, когда отец мог бы отдыхать и наслаждаться жизнью, он собирается все продать!

– Ты в этом уверен?

– Что ты хочешь сказать? – удивленно спросил Джон, встретив заботливый взгляд карих глаз.

Джина покачала головой.

– Сама не знаю. А еще я совсем не знаю твоего отца. То есть я знаю его с детства, но для меня он всегда был посторонним человеком. «И очень страшным», – добавила она про себя. – Так что иметь с ним дело придется тебе, а не мне!

Джон как будто прочел ее мысли.

– Но ты что-то заметила?

Джина кивнула.

– Что бы он вчера ни говорил, он ничего не подписал, так ведь? Можно сколько угодно говорить об этой японской компании – покупателе, которого нашел твой дядя Чарльз, но похоже, что они не очень-то продвинулись в этом вопросе. Контракт еще не заключен. А пока нет контракта, нет и продажи.

– Но зачем ему все это – отцу, я имею в виду? Если он не собирается продавать, к чему тогда разговоры о продаже?

Джина пыталась решить, как далеко она может зайти в своем ответе.

– Может быть, он хочет держать тебя на коротком поводке? Заставить ходить по струнке, лишить уверенности? Отец говорил мне, что Филипп всегда обещал тебе Кёнигсхаус, обещал, что ты станешь наследником.

– Да, – горько отозвался Джон. – Так оно и было.

– Но ведь ты действительно сын и наследник! – улыбнулась девушка. – Конечно, есть еще твоя мама, но она вряд ли захочет управлять фермой.

– Пожалуй, ты права. А Чарльз – он не фермер, его интересует только бизнес. Так что Кёнигсхаус ему тоже не нужен.

– И больше никого нет?

Джон глубоко вздохнул. Когда он учился в школе, мальчики-аборигены говорили, что, если ты солжешь, Великий Змей вытянет шею и хвост, развернет в небе свое огромное тело и совьет для тебя страшное кольцо, чтобы утащить туда, где место всем лжецам.

Но ложь – это когда ты точно знаешь, что говоришь неправду.

– Нет, – не задумываясь ответил он, – больше никого нет. Никто не жаждет обладать Кёнигсхаусом так, как я.

Джина вздрогнула.

– Значит, он твой, – по-детски просто ответила она. – Но тебе придется бороться за него.

Джона захлестнула бессильная ярость.

– Но они говорят, что дела идут плохо и нужно что-то продать.

– Может быть. – Девичий голос внезапно окреп. – Но не обязательно Кёнигсхаус! Есть что продать в Сиднее, а Кёнигсхаус останется как прежде, когда у твоего отца еще не было интересов в городе.

Дай Бог, чтобы Джина оказалась права, подумал Джон. Он был так благодарен ей за то, что она вселила в него надежду, дала возможность выговориться, разделила муки его одиночества. Он осторожно подвинулся, и вот уже его плечо еле заметно коснулось ее нежного плечика.

Над их головами щебетали и смеялись первые зимородки, а они сидели не шелохнувшись, наслаждаясь хрупкой интимностью этого прикосновения, и не знали, что из спальни за ними наблюдают холодные серые глаза. И какое бы светлое будущее ни рисовали они в своем воображении, ему не суждено, не позволено случиться.

5

Как и следовало ожидать, завтрак являл собой печальное зрелище. Все члены семьи собрались постепенно за массивным дубовым столом под неподвижными взглядами давно ушедших Кёнигов и тщетно пытались делать вид, что ничего не произошло.

Элен все еще ощущала во рту привкус вчерашней ночи и не могла проглотить ни кусочка. «Я больше так не могу», – думала она. Сидевший напротив нее Чарльз катал хлебный шарик, Бен склонился над своей тарелкой и механически жевал яичницу с беконом, стараясь ни с кем не встречаться глазами. Джон с Джиной сидели рядом, есть они явно не хотели, но и не разговаривали. «Как на поминках, – подумала Элен. – Да так оно по сути и есть – мы услышали смертный приговор и теперь ждем, когда Кёнигсхаус умрет». Было еще рано, но солнце уже светило в окна. Внезапно ей стало нечем дышать.

Один лишь Филипп был полон энергии. Он, как всегда, сидел во главе стола, на своем огромном резном стуле, напоминавшем трон, и, несмотря на вчерашние излишества, в огромных количествах поглощал яичницу с беконом, жареный хлеб и тосты, запивая все это бесчисленными чашками специально для него приготовленного кофе – черного, горячего и ужасно крепкого.

– Хороший кофе, Роза! – похвалил он экономку, когда та обходила гостей. Вслед за ней с надутым видом тащилась Элли. – Принеси-ка и остальным хорошего горячего кофе, сегодня их желудкам без него не обойтись. Элли, каждому еще по чашечке!

– Конечно, мистер Филипп!

Элли улыбнулась кошачьей улыбкой и бросилась исполнять приказание. Роза отдала бы жизнь за Филиппа, но она не станет вмешиваться в игры белых людей и уж тем более не допустит, чтобы бесполезная вертушка возвысилась таким бессовестным образом.

– Только хозяину, Элли! – твердо произнесла она и обернулась к Филиппу: – Оставьте их в покое, мистер Филипп, подумайте лучше о себе. Что вы еще хотите?

Элли отступила, сердито сверкая глазами и не оставляя попыток снова привлечь внимание хозяина. Однако Филипп остался к ним глух.

– Что угодно, лишь бы не выпасть с голоду из седла! – рассмеялся он. – Сегодня последний перегон! Две тысячи голов находятся в дне пути отсюда, осталась лишь одна ночь вне дома. К вечеру мы доведем их до водопоя у Чертовой Скалы, а завтра погрузим на машины и отправим. Еще один удачный сезон для «Кёниг Кеттл»! А в результате – и для «Кёниг Холдингз», не так ли? – насмешливо произнес он, обращаясь к Бену. Тот пришел в замешательство, а затем миролюбиво заметил:

– Фил, ты же знаешь, все не так просто. Если рассматривать состояние наших дел в целом, это вопрос…

– Вопрос, вопрос, – грубо перебил его Филипп. – Приятель, я плачу тебе не за вопросы, а за ответы!

Чарльз глубоко вздохнул, наклонился вперед.

– Послушай, ты можешь кричать сколько хочешь, но это ничего не изменит! Мы больше не можем содержать и ферму, и все остальное. – Он бросил взгляд на Джона. – Признаюсь, и этот дом, и скот значат для меня гораздо меньше, чем для вас, друзья, – его глаза превратились в щелочки, – но неужели вы не понимаете, как ненавистна мне сама мысль о продаже любой части компании?

Филипп грозно улыбнулся.

– Ненавистна, говоришь? Да ты не знаешь, что такое ненависть! Похоже, ты уже забыл, что значит быть Кёнигом, мой маленький братец, если, конечно, тебе было что забывать. Почему бы тебе не изменить фамилию на «Кинг», еще отец хотел, чтобы мы это сделали. Тогда тебе не пришлось бы притворяться, что ты один из нас! – Он перевел дыхание. – Кёниги не продают, а покупают землю! Мы живем на земле, черпаем из нее силу, земля – наш образ жизни, смысл всей нашей жизни. Мы никогда не выпускаем ее из рук!

«Что происходит?» – с нарастающей тревогой думала Элен. – Только вчера Филипп говорил Джону, что Кёнигсхаус должен быть продан!

Чарльз оторопел, он не верил своим ушам. Бен отложил нож и вилку и очертя голову бросился ему на помощь:

– Фил, заверяю тебя, на то есть веские причины…

Филипп рассмеялся ему в лицо.

– Твои заверения! Да ты увяз с головой и обделался со страху! Ну скажи что-нибудь, приятель! Приведи хоть одну причину, почему я должен тебе верить!

Господи боже мой, что это нашло на отца? За такое обращение могут и убить, подумал Джон. Он решился вмешаться в разговор.

– Пап, так ты продаешь или не продаешь? Нельзя же так! Послушай, мы должны придерживаться…

Чарльз бросил на племянника яростный взгляд.

– Не лучше ли обойтись без сосунков! Филипп, тебе придется признать, что твой драгоценный Кёнигсхаус – всего лишь любимая игрушка. Это роскошь, которую мы не можем себе позволить! Скажи ему, Бен!

Все взоры обратились на Бена. Тот с трудом заставил себя заговорить.