Марина Бессердечная - В ритме свинга

Владлена широко улыбнулась, искренне обрадовавшись за подругу.

— Пойдём, расскажешь всё, — они пытались найти хоть одну пустую комнату, когда услышали из-за приоткрытой двери в коридор, где курили мужчины, имя Владлены, произнесённое мужским голосом.

Люся замерла, как гончая на травле, и, приложив палец к губам, удержала подругу.

— Ну что, Сеня, готова внучка шефа? Вешается на тебя, как кошка?

Сдавленный смешок в ответ.

В тот же миг голос со стальными нотками: «Закройте рот, Щедряков. А то ведь помогу с удовольствием. А вы, Арсений, — через паузу, с презрением: „Петрович. Таких, как вы, в сорок третьем приглашали прогуляться к передовой.“»

Глухой удар железной входной двери.

Владлена стояла, прижав руку ко рту, чтобы не закричать. Слёзы так и подступали к глазам. Она глубоко вздохнула. Люся тянула её за руку, пытаясь увести.

Но Влада только головой помотала и толкнула дверь, заходя в коридор: «Николай, — обращаясь к Щедрякову: „Будьте добры, оставьте нас“».

Она не желала поступать мудро, она желала просто посмотреть ему в глаза, в лживые васильковые глаза.

На щеках у Тчардынцева проступили алые пятна: «Вы..»

Жест рукой, отметающий лишние вопросы: всё очевидно. Слишком.

Парень всё же посмотрел ей глаза: «Тогда, в Феодосии не было ничего. Никак не связано с этим, со всем, что было дальше. Если можешь, поверь. Хотя бы только в это. В остальном я виноват».

Владлена кивнула: «Ясно».

Арсений потянулся было к её руке, но она, судорожно вздохнув, прижала сжатую в кулак ладонь к груди.

— Прости.

Хотелось спрятаться и плакать. Рыдать, как девчонка. Людмила отвела её в спальню деда, усадила на кровать. Владлена двигалась, как во сне.

— Есть, наверно, ещё одна вещь, которую ты должна знать. Тогда на испытаниях самолёт исправный был. Арсений сам с управлением не справился. А Лёшка кинулся к самолёту. Мишка потом орал: где это видано, чтобы полковник на полосу спасать идиотов бросался. Лёша тогда сильно обгорел, его вытаскивая, ребята к ним подоспели, но всё же. Лёша Мише велел ничего не рассказывать. Но ты же знаешь меня, — усмехнулась Люся: «Миша говорит, Лёлик сказал, что на щенка плевать ему, но если бы этот стервец погиб на испытаниях, ты бы ему в жизни не простила.»

Владлена только крепче прижала ладони к лицу.

— Владуся, ты в курсе, что не бывает подружек невесты с такими постными лицами? Понимаешь, к чему я клоню? — Людмила, уперев руки в бока, стояла в примерочной у модистки. Вокруг неё суетились молодая девушка-помощница и пухленькая дама постарше.

— Люся, — торжественно: «я буду улыбаться, честное комсомольское».

— Не передёргивай! И не делай вид, что не понимаешь, о чём я! — предсвадебная подготовка окончательно подорвала нервическую натуру Людмилы: теперь подруга срывалась на крик по любому поводу.

— А я понимаю, о чём ты? — оторвавшись от чтения научного журнала, который Владлена листала, устроившись в кресле напротив.

— Ты с Лёшей мириться собираешься?

— Я с Алексеем не ругалась, — отворачиваясь: «и обсуждать это, как и прежде, не хотела бы».

— Влада, но ведь нельзя же так, — Люся хотела было подойти к подруге, но её удержала швея, бросив на неё предостерегающий взгляд.

Владлена только улыбнулась: «Знаешь, Люсь, по-моему, Татьяна Львовна настроена решительно. И на твоём месте я бы не дёргалась, если только ты не хочешь остаться с кривым подолом иди умереть от потери крови,» — с этими словами Влада бросила журнал в кресло и вышла в соседнюю комнату.

— Влада!

— Люся, я тебя умоляю, не начинай!

— Да ну почему же «не начинай»?! Он ведь любит тебя! Миша его свидетелем пригласил.

Владлена кивнула, не скрывая грустную усмешку: «Это, надо думать, значительно облегчит мне жизнь».

Решила свести их на свадьбе? У Люси ведь всегда всё просто. Легко.

«Он же любит тебя» И что? Что она скажет ему? «Ах, вы знаете, товарищ Ахтынцев, такая дура была. Но вы ведь любите. Чего вам стоит? А возьмите-ка меня в жёны».

И всё наладится. И будут все счастливы. Влада вздохнула и устало провела рукой по лицу. Как объяснить всё Люсе, если она и сама не могла понять?

С двадцати лет её осаждали. всем младшим составом. Она поначалу верила, хотела верить, что это она такая замечательная. Только понимание пришло очень быстро: не она им нужна, а Самойленко. Его поддержка и покровительство.

Ничто после не могло поколебать её в мысли, что и Ахтынцев один из тех, такой же.

Владлена думала, привычной холодности достанет: поймёт, забудет, оставит, как и другие. Но нет.

Она ненавидела и изводила его пуще других. Потому что. потому что он задевал в ней что-то. Скупой на слова и эмоции, слишком цельный, решительный слишком. Как глыба.

Бороться с ним был невозможно.

Ко всему, до внутренней дрожи волновала близость его. Потому и было так страшно, что и он — только выслужиться. Или она только выдумала себе всё это, когда прозрела?

Арсений. И до сих пор заходилось сердце. Сказать, что не любила его? Ложь. Любила. Смешного и юного мальчика. За то, что делал её живой. За то, что, казалось, никогда не предаст. Всё смешалось. Слишком глупо всё было.

Люся же думала, что стоило Владлене прийти и повиниться, и он бы простил? Не бывает так.

Свадьба была в начале апреля. Ждать до июня Людмила не желала совершенно.

Ох уж эта должность подружки невесты! Даже если забыть о платье в розовый цветочек!

Ставить подписи в загсе, понимать, что он рядом, совсем близко, передавать ему ручку. Ловить на себе его взгляд. И то, как он немедля отворачивался.

Всегда быть рядом с молодыми, а значит, и неизбежно с ним.

Только все усилия Людмилы были тщетны: они так и не поговорили. Не о чем им было говорить.

Даже дед заметил то, как Владлена всё больше замыкалась в себе. На факультете о ней говорили, уже не скрываясь и не понижая голос до шёпота, волновало её это донельзя мало. Она никак не могла побороть в себе то засевшее где-то в груди отвратительное разжигающее чувство, словно твердившее «вот оно счастье, было совсем рядом». Потерявши плачем — верно в народе говорят.

На майские праздники Людмила решила организовать ещё одну кампанию «Давайте поможем Лёлику и Владе воссоединиться» и, прозревая намерения подруги, Владлена решила заранее подготовить себе пути к отступлению: поговорила с дедом, попросила, чтобы дал водителя отвезти её на старую дедовскую дачу.

Странное чувство одиночества в глуши. Казалось бы, ещё больше тоска должна изъедать, но покой приносит. И воздух чище. И леса сосновые.

Под вечер второго мая, когда Влада возилась с розами в саду, она услышала шорох колёс на подъездной дороге. Улыбнувшись, побежала к калитке: думала, дед приехал. Только увидев Алексея, который зашёл во двор, Влада так резко замерла, что оступилась.

— Твой дед сказал, бумаги здесь забыл какие-то, — глядя под ноги.

— Какие он здесь бумаги мог забыть? Мы здесь всю зиму не были, — она ничего не понимала.

— Вру, — резко, посмотрев глаза.

Алексей смотрел на неё: в растянутом старом свитере в полоску, в замызганных брюках, на одной руке перчатка, запачканная землёй; другой пыталась пригладить золотые пряди, выбившиеся из собранных волос. Весеннее закатное солнце играло бликами на волосах, на коже её. Сделать бы то, что хотелось, — подойти и сгрести в охапку. Обнимать. Ведь сумасбродная женщина. Совершенно. А нужна она только. И вроде бы время лечит. Ан нет. Стоит только увидеть, и словно вовсе не было его — времени.

Он указал ей рукой, она послушно села на ступеньки крыльца. Сел на корточки подле неё:

— Я говорить не умею… — на неё не глядя: Всё думал, забуду. Думал, вообще тебя видеть не захочу. Не выходит, — с досадой в голосе. Смотрел на неё, улыбался грустно, словно на себя сердился.

Владлене же почему-то так расплакаться захотелось: песчинка, наверное.

— Лёш, — впервые называя так: Я… — да как же слова найти: «глупостей много наделала. И не заслуживаю, наверно. Понимаешь?»

Положив тяжёлую ладонь ей на затылок, притянул к себе, не целовал, только ласкался: «Глупая ты у меня», — наконец, целуя, сухо и жёстко в алые бархатные уста.

Что же было после? — спросите вы.

А после..

Желающие «сочетаться» предстали перед недоумевающим Павлом Игоревичем и едва ли не рыдающей от счастья мамой Владлены. Так как оба родителя и слова вымолвить не могли, отеческое «добро» они получили от донельзя довольного Сергея Александровича

Потом..

Лёлику, по меткому выражению, Люси «вздумалось сумасбродничать» и, ни на секунду не переставая возмущаться, Людмила держала венец над головой новобрачной в старой церкви где-то в глуши.

А ещё чуть позже выяснилось, что бравый полковник Советской армии живёт в маленькой комнатушке коммунальной квартиры. Просто потому что не нужны ему были предложенные хоромы.

Всё та же Люся, кляня всех «без-пяти-минут-генералов» на свете, отправилась «выбивать квартиры» для обеих пар. Потому как к тому времени Людмила уже осознала, кто воспитал ей такого терпеливого мужа — свекровь, Елена Георгиевна, будучи милейшей женщиной, могла бы командовать дивизией, но ограниченность её активности размерами кухни делала проживание с ней если не попросту невыносимым, то, по крайней мере, затруднительным. Потому Людмила задумалась о либерализации ещё в 63-м.

Ахтынцевы и Поповы были среди первых пар, которые получили собственное жилье в строящихся домах.

И ещё немного позже на всё той же генеральской даче.

— ЛЁЛИК, твою ж дивизию!!

— Какую из? — всё так же невозмутимо отщипывая от яблочного пирога.

— Прекратить! — легко ударив Алексея по руке.

Лёлик, с довольной ухмылкой дожёвывая «трофей», предпочёл ретироваться.

— Дружище, скажи мне, как ты терпишь эту женщину? — обращаясь к Михаилу.

Тот только пожимает плечами и улыбается, как умеет только он — с прищуром, отчего Люся невольно замирает. И сердце бьётся всё так же гулко. Хоть и одёргивает она себя тут же — лишь бы не выдать, кто на самом деле в семье генерал.

— Я беспокоюсь за Витюшу, — возвращаясь на кухню к Владлене, которая вытаскивает из духовки свежие подрумянившиеся пирожки: «Он ходит с какими-то совершенно непонятными ребятами и слушает странную музыку — очень громко кричат».

— А что Миша говорит?

— Ничего. Говорит, дело молодое, — Люся хмурит бровки — всё так же, как в девичестве: «Не знаю, мы такими не были».

На Владлену находит приступ кашля, Люся хмурится ещё больше, но потом всё же смеётся.

— Я нашла у Юленьки ахматовское, переписанное от руки — ну ты знаешь, из неопубликованного.

У Люси на лице годами привитый ужас: «и что?»

Владлена пожимает плечами: «А что? Пусть читает. Значит, думает. Иногда не вредно правду знать».

За столом мужчины говорят о новых машинах, о том, что старик уже давно не тот..

— Не нравится мне эта новая мода. Эти четырёхклинки, — презрительно.

Люся только улыбается в ответ: Владлена всегда умело выбирала лучшее.

— А где Лильча? — Алексей оборачивается к жене.

— Убежали куда-то в лес с мальчишками. Изображают студпоход, — раздражённо. Не нравится Владлене новый ухажёр дочери: какой-то странный парень, грезит о всякой технике, мол, провода — это пережиток. Хорошо хоть Даня с ними: приглядит за сестрой.

Поздним вечером разомлевшая Люся сидит подле Миши, уронив ему голову на плечо.

Алексей обнимает за плечи жену, и она вдруг приникает к нему, хотя никогда не проявит нежность на людях — при чужих, и шепчет на ухо. что-то безумно родное, близкое, всё так же извечно дерзкое. И он улыбается. Едва заметно.

Могла ли она знать, что так будет любить его? Могла ли тогда ещё юная, хотя и казавшаяся такой умной и зрелой, девчонка понять, что бывают мужчины, которых мы узнаём всю жизнь?

Из горящего светом дома в лесной глуши, с бревенчатого настила ступеней, уходящих в сад, льётся музыка — что-то стародворянское.

Что-то, что, наверно, пришлось бы по душе Ольге Николаевне, бабушке Владлены, возлюбленной бравого генерала Самойленко, который до конца своей жизни скрывал истинное имя своей жены.

Белой акации гроздья душистые

FIN