Я равнодушно подписала предложенный мне брачный контракт, скрупулезно составленный лучшими парижскими юристами. И лишь мимолетно отметила пункт, согласно которому я и только я в случае смерти мужа становлюсь наследницей его титулов и состояния и получаю право распоряжаться ими по своему усмотрению. Если бы я была алчной, этот пункт очень бы меня утешил.

Мне не давали ни минуты покоя. Отец пичкал меня наставлениями о том, как следует вести себя при дворе – весело, непринужденно, как ни в чем не бывало.

– Что за недовольная гримаса у вас на лице? Улыбайтесь! Вы похорошели, на вас ринутся все придворные «красные каблуки».[5] Я знаю, что вы упрямы, как мул, и не послушаете моего совета. Но я все же прошу вас помириться с графом д'Артуа, – металлическим тоном вычитывал он. – Помириться и занять прежнее положение при его особе. Вы понимаете?

Я смотрела на него как на помешанного. После того как у меня забрали Жанно, все желания в моем теле умерли. Меня не интересовали мужчины, и я с трудом представляла себе, как вынесу предстоящее замужество. Я была холодна и бесчувственна по отношению к тому, что касалось любви. И меньше всего меня мог заинтересовать сейчас граф д'Артуа. Может быть, позже, немного спустя. Но явно не он. Это уже пройденный этап.

Вслух я не спорила. Дайте только мне выйти замуж и освободиться от власти отца… Я стану сама себе хозяйкой. Никто не сможет мне приказывать.

Принц повез меня в Версаль на аудиенцию к их величествам. Я была удивлена, насколько легко вновь привыкла к тяжелым платьям из голубого бархата и серебряной парчи, высоким пышным прическам, вплетенным в волосы алмазным нитям и скользким крошечным туфелькам. Словно не было ни океана, ни Мартиники.

– Прошу вас, мадемуазель! Прошу, ваше сиятельство, – услужливо сказал лакей, распахивая перед нами дверь королевского кабинета.

За тот год с небольшим, что мне не доводилось видеть королеву, Мария Антуанетта изменилась. Постоянные балы и ночные развлечения сделали свое дело: никакая пудра уже не могла скрыть темные круги под глазами, а бледность кожи ясно проступала сквозь густой слой румян. Вероятно, на королеву отрицательно повлияла и смерть маленькой принцессы Софи Беатрисы – ребенку едва исполнилось одиннадцать месяцев. Для королевы, горячо любившей своих детей, наверняка это было страшным ударом.

Но хотя Мария Антуанетта не выглядела свежо и молодо, она все еще была красива: все так же не требовали притираний и шиньонов ее чудесные пепельно-русые волосы, высокий гордый лоб еще не обозначили морщины, и уголки полных губ, свойственных всем Габсбургам, еще не опустились. Да и возраст – всего тридцать три года… Каждый, взглянув на королеву, мог бы с легкостью представить себе, как хороша она была в юности. Тут, конечно, играли свою роль и старания умелых горничных, парикмахеров-виртуозов, модисток, и упругие корсеты, способствовавшие сохранению гордой осанки и талии.

Людовик XVI выглядел усталым и слегка похудевшим. Май выдался жарким, и его величество, как всегда, обливался потом. Но зной никак не действовал на его характер: король был добр, как обычно, весел, благодушен и наивно-величествен.

Я не открывала рта и только сделала несколько старательных реверансов. Я дожидалась, когда же, наконец, закончится аудиенция, которую их величества давали моему отцу. Речь шла о всякой чепухе: принц де Тальмон рассказывал о положении в гвардейских войсках, о настроениях, преобладающих среди офицеров… Король слушал все очень внимательно. Королева скучала и не скрывала этого. Как только мой отец умолк, она поспешила ко мне, по-матерински заключила в объятия – я даже не знала, чем заслужила такой прием.

– Ах, дорогая моя! – воскликнула Мария Антуанетта. – Вы великолепно выглядите – просто расцвели… Воздух провинции явно пошел вам на пользу. Я так соскучилась по вас, Сюзанна. Как только вы станете принцессой д'Энен, я предоставлю вам место статс-дамы, чтобы вы неотлучно были при мне.

– Вы забыли мадам, что мадемуазель де Тальмон только что сняла траур, – серьезно произнес король. – Еще раз выражаю вам, дорогая Сюзанна, наши соболезнования по поводу смерти вашей тетушки, столь горячо любимой вами. Наверное, предстоящее бракосочетание станет для вас настоящим испытанием. Даже не знаю, отчего ваш отец так спешит со свадьбой.

– Может быть, жених не желает ждать, – пояснила королева. – Но я обещаю вам, Сюзанна, что буду присутствовать на вашем венчании. Вы должны быть счастливы, правда?

– Почему, мадам? – спросила я с превосходно разыгранным равнодушием.

– Вы любите своего будущего мужа?

– Я не видела его больше года, государыня, и вряд ли чувство, которое я испытываю к нему, можно назвать любовью.

Отец недовольно кашлянул у меня за спиной. Мои слова явно всех шокировали. Конечно, надо было выразиться сдержанней, но я не хотела этого делать. Пусть весь Версаль знает, что Эмманюэль д'Энен для меня – пустое место.

– Ну, во всяком случае, все должны когда-то выйти замуж, – смягчила ситуацию любезная Мария Антуанетта, – а принц д'Энен, что ни говорите, блестящая партия.

– Дочь моя, – вмешался король, – мне угодно поговорить с вами наедине.

Я изумленно взглянула на Людовика XVI. Он был всегда ласков со мной, это так, но я не предполагала, что он выскажет такое желание. Итак, меня ожидает разговор с самим королем?

– Я всегда к услугам вашего величества.

Я оказалась в кабинете наедине с королем и осторожно присела на краешек стула – у меня ведь было «право табурета», право сидеть перед королями.

– Меня удивила ваша печаль, мадемуазель, – произнес Людовик XVI.

Я подняла на него удивленные глаза.

– Печаль? Я была в трауре по тетушке, сир.

– Нет. Я говорю не о том. Вы чем-то озабочены, не так ли?

– Только предстоящим замужеством, сир.

– Мадемуазель! – гордо воскликнул Людовик XVI. – Я давно хотел вам сказать, что мне известно все.

Я невозмутимо смотрела на него.

– Что именно вам известно, государь?

– Тайна вашего отсутствия, вот что!

Он произнес это таким тоном, словно это было тайной и для меня.

– Вовсе не смерть мадам де л'Атур, этой действительно доброй женщины, отправила вас в такую даль от Франции. Я попытаюсь говорить деликатно, но все же выражусь вполне ясно: вы ожидали ребенка, оттого и уехали.

Его величество был несколько смущен своей прямотой. Я старалась держаться спокойно. Уж не пришло ли ему в голову прочитать мне лекцию о нравственности и о греховности внебрачных связей? В таком случае его величеству надо было начать с других дам, у которых по пять любовников одновременно и по трое детей, отцы которых неизвестны.

– Это правда, государь. Но…

– Дорогое дитя мое, я буду говорить вам не вполне приличные вещи… возможно, ваши уши не привыкли к ним…

«К чему не привыкли мои уши! – подумала я. – Да есть ли что-нибудь такое, о чем бы в Версале не говорилось?»

– Только долг толкает меня на этот разговор!

– Какой долг, сир?

– О, только долг перед белыми лилиями,[6] конечно!

Я была окончательно сбита с толку и даже смутно не догадывалась, что же ему от меня нужно.

– Простите, ваше величество, но я ничего не понимаю.

– А вы послушайте, мадемуазель. Вспомните, как вы блистали при нашем дворе пятнадцать месяцев назад. Мой брат, граф д'Артуа, он был увлечен вами, и эта связь, я знаю, не была платонической.

Меня бросило в дрожь. Можно было себе представить, какова была эта связь, если даже по прошествии такого времени меня все еще одолевает смущение.

– Да, вы правы, государь, – сказала я тихо. – Его высочество оказал мне честь, удостоив меня своей благосклонностью.

– И у меня есть все основания считать, что ребенок, который у вас родился, – сын моего брата, но только вы, по своей скромности, не решаетесь в этом признаться.

Пораженная, я смотрела на короля. Мысль о том, что моего ребенка могут считать сыном принца крови, давно уже не приходила мне в голову. С того времени, как я выяснила, что отец Жанно – Анри де Крессэ. Но другие-то этого не знали! Как не знали и точной даты рождения моего сына. Легко можно солгать, что он родился не в июле, а в сентябре, то есть в срок. А сколько выгод можно извлечь из этой лжи… В частности, сыграв на этом, я могу вернуть себе сына. Конечно, сам граф д'Артуа не так наивен, как король, и никогда не будет уверен точно, что Жанно – его сын. Но не будет уверен и в обратном… Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, пока я сидела молча, с виду побледневшая и спокойная. Моя бледность еще больше убедила короля, что его догадка справедлива.

– А, я вижу, вы признаете это! Не бойтесь, дитя мое! Ваш сын – сын графа д'Артуа, отпрыск Бурбонов, пусть незаконнорожденный, но ведь его кровь от этого не становится более жидкой, правда? Это королевская кровь!

– И она священна, – подхватила я живо, – она достойна того, чтобы находиться во Франции.

Людовик XVI насторожился.

– Во Франции? Что значит – во Франции? Уж не хотите ли вы сказать, что он в какой-то другой стране?

– Сир, он был оставлен мною на Мартинике! Мне стыдно в этом признаваться, но это так.

– Это большая ошибка. Но мы исправим ее.

– Вы привезете его сюда?

– Да, мадемуазель, я лично позабочусь об этом. Ребенок должен занять в обществе положение, подобающее его происхождению.

В порыве радости я схватила руку короля и осыпала ее поцелуями. Слезы показались у меня на глазах.

– Ах, сир! Сделайте это поскорее! Поверьте, это совсем нетрудно. Нужно только написать приказ… Там, на Мартинике, ребенок находится на воспитании у господина и госпожи де Круа…

– Кто это такие?

– Понятия не имею, сир, но слышала, что они обеспеченные и солидные люди. Они без промедления выполнят ваш приказ.

– Я пошлю приказ не им, а губернатору Мартиники.

Я прикусила язык, чувствуя острую радость. Конечно, станет король Франции переписываться с какими-то креолами! Он вернет мне сына, а люди, укравшие у меня Жанно, будут достаточно наказаны королевским пренебрежением.

– Я займусь этим делом, мадемуазель, еще до начала созыва Государственного совета.

Я была вне себя от счастья и в мыслях возносила короля до небес. Людовик XVI – самый лучший государь на свете! И какой надежной защитой стало имя графа д'Артуа для моего сына. Всегда и везде я отныне буду говорить, что именно он – отец Жанно.

– Вы так добры, сир! – воскликнула я, сияя от счастья.

– Благодарю, мадемуазель, – смущенно отвечал король, осторожно отнимая свою руку, которую я покрывала поцелуями, – я, еще когда вы были девочкой, обещал заботиться о вас. Кстати, ваше скорое замужество… Готовы ли вы к нему?

Я подавленно молчала. Стоило ли обременять Людовика XVI еще и этими заботами? В конце концов, это не так уж ему нужно. И в любом случае он не станет решительно вмешиваться, чтобы что-то изменить.

– Сир, я не могу сказать вам ничего другого, кроме того, что только воля моего отца вынуждает меня на этот брак. С другой стороны, я не могу сказать ничего плохого о принце д'Энене.

– Да, вы правы… – сказал король, поглаживая подбородок. – Он на хорошем счету у принца Конде,[7] и в таком возрасте – уже полковник… Но вы, дочь моя, – не слишком ли вы страдаете от необходимости выйти за него замуж?

– Нет, сир, не слишком. Честно говоря, я к этому равнодушна.

– Ваше сердце не затронуто, я понимаю… Но мне почему-то кажется, что принц д'Энен будет хорошим супругом. Мне нравится этот молодой человек. Тихий, спокойный, застенчивый, он так не похож на многих придворных вертопрахов. А это совсем не плохо, уж поверьте мне.

– Да, сир, – произнесла я без всякого выражения. Людовик XVI решил закончить эту тему.

– Итак, мадемуазель, мы рады видеть вас в Версале. Надеюсь, вы найдете время выразить свое почтение графу д'Артуа?

– Я намеревалась пойти к его королевскому высочеству сразу же, как засвидетельствую свое почтение вам, государь.

Несмотря на не слишком приятное окончание аудиенции, из кабинета короля я выходила счастливая, как никогда ранее. Великолепные росписи на стенах и потолке Эй-де-Беф, витые консоли, сверкающая мозаика, блеск позолоты на роскошной мебели, струящийся бархат портьер – все это сейчас казалось мне в тысячу раз прекраснее, чем накануне. Я увидела свою мачеху, ожидающую моего появления, не выдержала и, подбежав к ней, поцеловала в щеку.

– Тише, тише! – воскликнула она. – Что за нежности? Помните об этикете!

Эти слова быстро охладили меня, и я, придя в себя, сразу уяснила неестественность своего поведения. Я не любила Сесилию, свою мачеху, и виделась с ней очень редко. Она платила мне тем же, хотя, возможно, в душе уже смирилась с тем, что именно я, внебрачная дочь ее мужа, стану наследницей титула и состояния.