Алина Кускова - Вам хорошо, прекрасная маркиза?

Ехала, смотрела на мелькающие пейзажи и думала, что шутка старшего Давыдова удалась. Он сплотил семью. Видно, никак не мог из-за ревности сына сплотить близких, пока был жив. Подумал, что его кончина уж точно сблизит Фаину с сыном. Новогоднюю ель, это он тоже предположил, они будут наряжать вместе, семьей. И тогда и наткнутся на желание-записку. Или он мог подумать, что, когда соберутся вместе и начнут играть в желания, вытащат заветный клочок бумаги… Как бы то ни было, он так решил и у него получилось. Я была уверена в том, что Артур Фаину не обидит! Такой уж у него характер.

Обидел ли он меня? А разве я подписывалась на что-то иное, чем на фиктивную жену? Раз я позволила себе влюбиться и ревновать, то сама сто раз виновата. Сама и больше никто!

И опять позволила себе слабину…

Набрала номер мобильного телефона Артура. Прошло пять звонков, прежде чем я услышала его голос. Честно говоря, я вообще не надеялась услышать, но мне повезло. Или ему повезло, наверняка ему повезло больше…

– Катя! – прокричал он в трубку. – Ты где?! Катя! Черт, что это…

И я отключилась.

Всего хорошего, господин Давыдов! Владейте поместьем и будьте счастливы!

А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!

– Все в порядке, Агнесс?! – торжественно восклицал Заславский, стоя на нашей сцене в образе, придуманном им самим. – Я старый солдат и не знаю слов любви!

– Неужто вам покой не по карману? – делано жеманилась Ванда Вольфовна, воздевая глаза с очками к самой верхотуре занавеса.

– Быть или не быть! Вот в чем вопрос! – не унимался «старый солдат», бухаясь перед дамой своего сердца на колени. – Меня царицей соблазняли, я не поддался!

– Короче, господин Склифосовский, – просила Ванда Вольфовна, которой все это чертовски нравилось.

Все это – это сценарий Ивана Сергеевича. Попурри, надерганное из разных фильмов и спектаклей. Каким образом Заславский уговорил режиссера театра Богомольцева поставить это ассорти, я не знала. Но то, что в главных ролях были задействованы сам Заславский с Вандой Вольфовной, нашему искушенному зрителю понравилось. Ванда Вольфовна играла как профессиональная актриса! А Иван Сергеевич на этот раз не путал слова. Он же сам их написал! Надеюсь, великие классики и прочие менее великие авторы не предъявят ему претензий.

Премьера прошла с аншлагом. Сегодняшним вечером играли этот спектакль уже пятый раз! И пятый день подряд на центральном месте в первом ряду сидел… громила Мишаня. Что водитель Давыдова делал в театре пятый день подряд, оставалось для меня загадкой. Неужели он внезапно стал завзятым театралом?! Или ему понравился именно этот спектакль? Запал, так сказать, в душу, и он старается запомнить все диалоги? Ну, не нанимать же он собрался опять Заславского? Или на этот раз им понадобилась Ванда Вольфовна?! Ни за что и никогда.

Когда действующие лица постановки вышли на сцену в заключительный момент, чтобы поклониться третий раз и сорвать еще немного аплодисментов, Мишаня встал, выставил вперед огромный букет красно-бордовых роз и преподнес их Ванде Вольфовне.

– О! – я приподняла бровь. – Это что-то новенькое. До этого Мишаня себе такое не позволял.

Гордый тем, что все-таки позволил, водитель Давыдовых вернулся на свое место, сел и скрестил руки на здоровенной груди. Я подумала, что если он соберется похитить несчастную старушку, то ему это удастся легко и быстро, хоть она и весит больше центнера.

Я привычно стояла за кулисами и смотрела спектакль с текстом в руках, намереваясь в случае необходимости подсказать забытую фразу. Но Ванда Вольфовна отлично выучила свои реплики, а Заславский по старой привычке, если что-то и забывал, то перевирал безбожно. Но в этом ассорти одна фраза, близкая по смыслу, с легкостью заменяла другую.

– Великолепно, – потирал рядом со мной руки режиссер Богомольцев. – Такой успех! Наши конкуренты подавятся собственным ядом!

– А вы, между прочим, Заславского хотели уволить, – укоризненно напомнила я Богомольцеву.

– Хотел и уволил, – отмахнулся от меня режиссер. – А потом, когда он пришел с гениальной идеей, восстановил. Мы должны двигаться вперед! К новым идеям и свершениям. Топтание на месте погубит театральную жизнь страны! Чего страны! Всего мира! Катерина, пойдем на сцену! Я хочу поклониться своему зрителю!

– Это который сидит в первом ряду? – прищурилась я.

– Они сидят везде, – обрадовался Богомольцев. – Их в последнее время так много…

Он схватил меня за руку и потащил из-за кулис на сцену.

– Ну, я-то там зачем?

– Твои креативные костюмы, сшитые специально для этого попурри, нечто невообразимое! Вырвиглазовское! Уверен, что публика так азартно реагирует и на них!

Ну да, я скреативила, одела героев постановки в стиле пэчворк. Это такой веселенький стиль в виде деревенских домотканых половичков с заплатами. Представьте только, что у Заславского из такого половичка сшит смокинг! Несомненно, что-то в этом есть. Богомольцев прав, я должна стоять на сцене.

Я ничего не увидела, находясь между дружно отбивающими поклоны Богомольцевым и Заславским. В зрительном зале, оказывается, такая темнота! Я первый раз стояла на этой сцене после спектакля. В любое другое время, когда в зале не было зрителей, я изображала из себя звезду. Что было, то было.

Но вот так – стоять перед публикой, которая находилась под впечатлением увиденного и услышанного, и эти впечатления были весьма и весьма приятными, мне не доводилось еще ни разу. Приятно-то как!

Внезапно я все-таки увидела Мишаню. Он поднялся, выудил из-под своего сиденья букет белых роз и направился к сцене. Я попыталась удрать, но Заславский с одной стороны, а Богомольцев с другой крепко держали меня за руки. Вырываться было бесполезно! Они восприняли бы это как провокационный демарш, направленный для поддержки конкурентов.

Я затаила дыхание! Но Мишаня ловко сунул мне букет под мышку и опять вернулся на свое место. Он что, знал заранее, что меня выволокут на сцену?! Или у него, как у завзятого театрала, под сиденьем всегда находится запасной вариант?! Нет, он пять вечеров подряд ждал именно этого момента.

– Боже, спасибо тебе! Как же я счастлива! – говорила Ванда Вольфовна, одаривая публику книксенами.

– Принимаю благодарность, хоть и не называюсь столь громко, – ответил ей Заславский.

– Ванечка, и тебе огромное спасибо! Я и не думала, что еще способна на безумные поступки!

– Ха, – подмигнул мне Иван Сергеевич, – то ли еще будет! Вместе сходить с ума гораздо интереснее, чем поодиночке.

– Это точно, – вздохнула я, вспомнив отчего-то Давыдова.

Он так и не позвонил. А я не из тех девушек, которые звонят первыми. Да и нужна ли я ему?! Теперь у него есть целое поместье. А у меня скоро появится своя мастерская! Вот только нужно найти просторное помещение для аренды. И я начну брать заказы из других театров, что значительно расширит мои возможности. Когда я стану богатой и знаменитой, Давыдов еще пожалеет, что бросил меня! А я обязательно стану, потому что упорная и всегда достигаю поставленной цели. Вот сказала, что найду письмо, и нашла. Сказала, что отдам его Артуру, и отдала. Что бы еще такого сказать, чтобы оно сбылось?

– Браво! Браво! Браво! – раздавалось тем временем из зала.

– Ох, стояла бы и слушала, слушала и слушала, – восхищалась Ванда Вольфовна.

– Я напишу еще одну пьесу! – торжественно пообещал Заславский. – Мы еще сыграем с тобой, Вандуся!

– Напишите роль для меня, – приказным тоном заметил Богомольцев. – Можно без слов. Слова учить некогда.

– И для Катерины что-нибудь найдется! – щедро обещал Заславский.

Что-нибудь меня никогда не устраивало ни в ролях, ни в мужчинах. Да, я слишком разборчивая, вот и попалась на крючок своих собственных предпочтений. Больно срываться с крючка, но нужно. Если тебя не ценят, если тобой не дорожат, если к тебе относятся наплевательски, то незачем тратить время и чувства на недостойный объект! Вот возьму и влюблюсь в… Мишаню! А что? Что-то хорошее в нем наверняка есть.

– Я устала кланяться, – сказала я Богомольцеву. – Пойдемте, оставим их наедине с благодарной публикой.

– Идите, идите, – смахнула слезу Ванда Вольфовна, – я еще тут немного постою. Ах, свет рампы слепит до слез…

Иван Сергеевич наконец-то сделал счастливой свою любимую женщину. Надо же, а я ведь никогда не думала о том, что Ванда Вольфовна мечтает сыграть в пьесе. Я думала, она мечтает сшить что-то кружевное и воздушное, одновременно экономное и недорогое. Как же часто я ошибаюсь в людях!

Мы с Богомольцевым ушли со сцены, но не потому, что мне надоело, а потому что к нему кинулись репортеры с телекамерой из местных СМИ. Сунув ему под нос микрофон, они начали задавать вопросы, на которые режиссер отвечал с энтузиазмом и гордостью.

Ко мне с вопросом подошел Мишаня.

– Как дела? – хмыкнул он, оглядывая меня с ног до головы.

– Пока не родила, – хмыкнула я ему в тон. – Как рожу, так и скажу.

– В каком это смысле? – напрягся он.

– А ты в каком? – схитрила я.

Мишаня впал в ступор.

Нет, все-таки лично я считаю, что в мужчинах самое сексуальное – это не мышцы, а мозг! Я б с Мишаней долго не продержалась. Наша семейная лодка разбилась бы не о быт, а о его безмозглую башку. Впрочем, что я на него так налетела? Для любой другой девушки Мишаня – замечательная находка. Это рыжим кошкам подавай интеллект!

– Артур Олегович заболел. Гриппом. С температурой. Вот меня послал. Сиди, сказал, каждый вечер в этом театре, охраняй ее и окультуривайся.

– Как он там? – не выдержала я. – Сделал ей предложение?

– Предложение? Какое?

– Руки и сердца, разумеется!

– А, это, сделал, – обрадовался Мишаня. – Они решили расписаться на Красную горку. Через, – он стал загибать пальцы, считая, – через три месяца.

– Передавай им мои поздравления!

– Обязательно передам. А ему что сказать?

– Кому?

– Артуру Олеговичу?

– А ему что-то отдельно нужно говорить?

– А не нужно?

– Не нужно. Хотя, нет. Передай ему, чтобы он был счастлив!

– И все?

– Разве этого мало? Я пожелала ему огромного счастья. Ему и Фаине.

– Ей тоже передать привет? Подожди, мне нужно записать, я так сразу всех и не запомню.

– Издеваешься?! – возмутилась я. – Или намекаешь на свадебный подарок? От меня они не получат ничего, я и так подарила им поместье.

– Да, поместье, – обрадовался Мишаня. – Оно изменилось!

– Я рада, – сказала я, хотя на самом деле особенно радоваться было нечему.

– Ну, так я пошел? А то еще приветы нужно расписать, не забыть.

– Миш, а ты чего сюда приходил-то? В театр, – на всякий случай уточнила я.

– Цветы подарить, – честно признался тот.

– А пьеса тебе понравилась?

– Честно? Я ничего не понял. Но мужик молоток. Маркиз то есть.

– Никакой он не маркиз, – вздохнула я. – Но молоток, это точно.

– И ты не маркиза?

– И я нет, – усмехнулась я. – Если бы я была титулованной особой, богатой и знаменитой, то, думаешь, он бы меня бросил?!

– Что-то я запутался, – признался Мишаня, – лучше пойду приветы передавать.

Мы тепло попрощались, я выразила надежду, что ближайшие дни водитель точно не станет присутствовать на спектакле. Он подтвердил, что не будет. Ходил каждый вечер потому, что у него было задание – как только я выйду на сцену, сразу подарить мне белые розы. Почему белые и почему мне?! И кто дал ему это задание? Вопросы вертелись на языке, но я сдержалась. Сказала себе, что мне совершенно не интересно, что там обо мне думает Давыдов, собираясь на Красной горке жениться на своей великолепной мачехе!

– Катюха, это полный успех!

Наконец-то Заславский с Вандой Вольфовной покинули сцену и своих восторженных поклонников.

– Айда с нами кататься по ночному городу! За такси плачу я!

– Спасибо, Иван Сергеевич, но я так устала, так устала, домой пойду.

– А мы вспомним молодость! – решилась Ванда Вольфовна. – Детка, – прошептала она мне на ухо, – ты знаешь, что дороже всего на свете?!

– Знаю, – кивнула я, прекрасно помня ее прежний постулат. – Дороже всего на свете – здоровье. Его нельзя купить.

– Глупенькая, – она потрепала меня по щеке. – Какая ты еще молоденькая и глупенькая! Дороже всего на свете – любовь. Это ее нельзя купить ни за какие деньги! А здоровье? Что здоровье? Врачи научились вживлять людям новые сердца. Но нам всего дороже старые, надтреснутые, раненые, больные любовью… Люби, Катенька, люби! Это так прекрасно!

И она, грациозно взмахнув подолом длинного платья в стиле пэчворк, упорхнула вместе с Заславским кататься по ночному городу.

А я подхватила свой букет белых роз и потопала домой, по дороге размышляя, что действительно дороже всего на свете. У меня выходило не что, а кто.