— Ах, он упал! Он умер! — вскрикнула Каталина.

— Нет, оглушен всего лишь, — поправила ее мать. — Смотри, он уже встает.

Шатаясь от страшного удара, испанец нетвердо поднялся на ноги. Мавр, крупнее и выше ростом, был уже наготове, шлем и нагрудник сдвинулись набок, огромная сабля обнажена и сверкает заточенным, как бритва, клинком. Эрнандо вытащил из ножен свою саблю. И вот они сошлись и, сцепив лезвия, изо всех сил пытаются повергнуть врага наземь. Ни у кого из наблюдающих схватку не возникло сомнения, что у мавра несомненное превосходство в силе. Зритель не мог не видеть, что де ла Вега понемногу сдает: мавр давил на него всей своей мощью, и тут де ла Вега, споткнувшись, упал. Черный рыцарь немедля пригвоздил его, навалясь сверху, не давая встать. Рука испанца сомкнулась на рукоятке меча, но поднять его он не мог. Мавр же, готовясь нанести смертельный удар, занес свою саблю над горлом противника. Лицо его было сосредоточенно, зубы обнажены в оскале. И вдруг, когда все, замерев, ждали страшного конца, он коротко вскрикнул и упал навзничь. Де ла Вега меж тем перекатился на грудь и резким толчком тела, как пес, встал на колени. В левой руке он сжимал обагренный кровью короткий кинжал. Похоже, в последнюю минуту каким-то чудом ему удалось достать из ножен клинок и вонзить его в грудь мавра, попав между пластин доспеха.

Поверженный Тарфе лупил рукой по нагруднику, пытаясь ощупать грудь. Сабля его валялась рядом. Ценой нечеловеческого усилия он поднялся на ноги, повернулся спиной к христианину и, шатаясь, направился к своим.

— Я побежден, — пробормотал он товарищам, кинувшимся его поддержать, — мы проиграли.

Гарсиласо торжествовал. Он наколол дощечку с надписью «AVE MARIA» на острие своего меча и под ликующие крики испанцев стоял, высоко подняв его над головой.

Тут как по сигналу ворота Красной крепости распахнулись, оттуда хлынуло войско. Хуана вскочила на ноги.

— Мадре, надо бежать! — крикнула она. — Они идут! Все пропало!

Изабелла не поднялась с колен, даже когда ее дочь бросилась к лестнице, ведущей вниз.

— Хуана, вернись! — приказала она голосом, прозвучавшим словно удар хлыста. — Дети мои, молитесь.

Она подошла к парапету и сначала посмотрела на то, как ее армия под команды офицеров перестраивает свои ряды, занимая позиции, необходимые для отпора, меж тем как мавров с ужасающей скоростью прибывало — они рекой текли из ворот крепости. И только потом она глянула вниз, где Хуана выглядывала из-за садовой стены в нерешительности: то ли бежать к лошади, то ли вернуться к матери.

Изабелла, ничего не сказав Хуане, снова встала на колени и со словами «Будем молиться» закрыла глаза.


— Нет, ну даже не посмотрела! — никак не могла успокоиться Хуана, когда, вернувшись в лагерь, они переодевались у себя в комнате. — Мы оказались прямо посреди битвы, а она закрывает глаза!

— Матушка знает, что разумней и полезней хорошенько воззвать к Богу, чем бегать и реветь, — возразила старшая, Исабель. — Один ее вид, то, что она стоит на коленях и молится у всех на глазах, придавал солдатам уверенности!

— А если б в нее попала стрела или копье?

— Не попала же! И в нас не попала. И мы выиграли сражение. А ты, Хуана, вела себя как полоумная простолюдинка. Мне было стыдно за тебя.


День за днем мавры теряли присутствие духа. Стычка у деревушки Субия получила среди христианских воинов название «Перестрелка королевы». Она оказалась последней попыткой сопротивления. Самый могучий воин погиб, город окружен, мавры голодали на земле, которую их предки сделали плодородной. Хуже того, обещанная поддержка из Африки не пришла ни от правителя Египта, ни от эмиров Марокко; турки хотя и клялись в дружбе, но подвели, султан не решился послать помощь, поскольку сын его находился в заложниках у христиан. Под стенами же стояли испанские короли, Изабелла и Фердинанд, поддерживаемые всей мощью христианства. И вот уже была объявлена священная война. Движение крестоносцев при первом дуновении победы стало вовсю набирать силу. Итак, после «Перестрелки королевы» Боабдил, эмир Гранады, согласился на условия перемирия, и несколько дней спустя, в ходе церемонии, задуманной с присущими испанским маврам тактом и пониманием важности момента, он пешим вышел из кованых ворот города, держа в руках шелковую подушку с ключами от Альгамбры, и преподнес их католическим королям. Это означало капитуляцию — полную и безоговорочную.

Таким образом, Гранада и высящаяся над ней крепость, а также восхитительный дворец, кроющийся за ее стенами, стали собственностью Фердинанда и Изабеллы.

Наряженные в великолепные шелка, полученные от поверженного врага, в тюрбанах и шлепанцах, картинные, как калифы, испанские короли всем семейством вошли в Гранаду. Извилистой, круто взбирающейся вверх дорожкой взойдя с родителями в самый прекрасный дворец в Европе, инфанта Испанская и принцесса Уэльская Каталина спала той ночью в гареме, стены которого были украшены красивейшими изразцами, и проснулась под журчание воды в мраморных фонтанах.


Это стало моей жизнью с самого дня победы. Рожденная в военном лагере, следуя за армией от осады к осаде, от битвы к битве, я видывала такое, что не пристало видеть ребенку, ежедневно сталкивалась со страхами и тревогами взрослых. Бывало, едучи верхом, видела тела убитых солдат, разлагающиеся на весеннем солнце, потому что похоронить их не было времени. Видела мулов, тащивших по горным перевалам пушки моего отца, и мулы те были исполосованы кнутами до того, что, живые, они выглядели освежеванными. Видела, как однажды моя мать дала пощечину солдату, который плакал от усталости. Слышала, как рыдали дети, такие же как я, когда их родителей жгли на кострах как еретиков. Но с того момента, как, наряженные в вышитые шелка, мы вошли в Красную крепость Гранады, а потом и в ворота Альгамбры, с того момента я стала настоящей принцессой.

Я стала жить в самом красивом дворце христианского мира, защищенном стенами самой неприступной крепости в Европе, под сенью Божьего благословения. Вера моя в Бога, приведшего нас к победе, и без того огромная, была теперь непререкаема, и я твердо поверила в свою судьбу, судьбу любимейшего создания Господа и любимейшей матушкиной дочки.

В моих глазах Альгамбра явилась доказательством того, что Божественное провидение покровительствует мне так же, как покровительствует оно моей матери. Я — избранное дитя Господа, мой дом — дивный дворец, и мне предназначена высокая, самая высокая участь.


В сопровождении свиты и гвардии — все разряжены с восточной пышностью — испанская королевская семья вступила в крепость через ворота, именуемые вратами Правосудия, над которыми высилась огромная квадратная башня. В тот момент, когда тень первой арки пала на лицо Изабеллы, раздался нестройный вопль труб, подобный тому, каким Иисус Навин разрушил стены Иерихона, — вопль, предназначенный прогнать таящихся в темноте духов неверных. Тут же отозвалось эхо — устрашающий, вызывающий дрожь звук, и люди, собравшиеся на встречу христианских величеств, вжались спинами в золоченые стены. Женщины в широких платьях с полузакрытыми прозрачными шарфами лицами, мужчины, высокие, гордые, статные, молчаливо, настороженно ждущие, как завоеватели поступят дальше. Каталина, глядя поверх голов, заметила летящие арабские письмена на тусклом золоте стен.

— Что там написано? — спросила она свою няньку Мадиллу.

Та, вглядевшись, хмуро ответила:

— Не знаю. — Она вечно прикидывалась, что знать не знает ни о маврах, ни об их образе жизни, хотя родилась и выросла в арабской семье, а крестилась, по утверждению Хуаны, только потому, что сочла это выгодным для себя.

— Скажи, или мы тебя защиплем! — ласково пригрозила Хуана.

Мориска нахмурилась:

— Тут говорится: «По воле Аллаха да защитим устои ислама в этих стенах!»

Каталина примолкла, заслышав в голосе служанки ту же глубокую убежденность, которой отличалась ее мать, а Хуана резко сказала:

— Не вышло! Аллах покинул Альгамбру. Здесь теперь Изабелла! И если б вы, мавры, знали Изабеллу, как знаем ее мы, вы бы поняли, что слабый уступил сильному!

— Спаси Господь королеву, — торопливо отозвалась Мадилла. — Мне ли ее не знать!

В это время распахнулись огромные створки из черного дерева с черными шляпками гвоздей, снова оглушительно взвыли трубы, и король с королевой проследовали во внутренний двор.

Слаженно, точно исполняя хорошо заученный танец, испанские гвардейцы один за другим, топая в лад, вбежали внутрь крепости и начали обход вдоль стен справа и слева, проверяя, все ли безопасно, не таится ли где отчаявшийся мусульманский воин, готовый нанести последний удар и умереть, сражаясь. Великая крепость Алькасаба, выстроенная как нос корабля, плывущего над долиной Гранады, стояла слева, и испанцы кинулись туда. Они обежали по периметру стены, поднялись на башни, и наконец королева Изабелла, зазвенев золотыми мавританскими браслетами, прикрыв глаза от солнца, взглянула вверх и засмеялась в голос при виде того, как на месте мусульманского полумесяца затрепетал на легком ветерке стяг святого Иакова с серебряным крестом.

Вернувшись взором на землю, она увидела, что к ней приближается процессия дворцовой челяди. Побежденные шли медленно, со склоненными головами. Во главе их выступал великий визирь в развевающихся одеждах, которые подчеркивали статность его высокой фигуры. Проницательным взором черных глаз он охватил ее, Изабеллу, отметил стоящего рядом короля и детей, выстроившихся за ее спиной, — четырех принцесс и инфанта. Царственная семья была разряжена с необыкновенной пышностью: король и наследный принц в расшитых золотом халатах, королева с принцессами — в традиционных длинных, ниже колен, рубахах-камизах из лучшего шелка и белых льняных шальварах, а на головах — покрывала с заколками из золотой скани.

— Ваше королевское величество, для меня высокая честь приветствовать вас в Альгамбре, — произнес он так, словно это было обычнейшее из дел — преподносить ключи от дворца эмиров завоевателям-христианам.

Король с королевой обменялись коротким взглядом.

— Показывайте дорогу, — сказала Изабелла.

Великий визирь поклонился и пошел вперед.

— Пойдемте, дети, — через плечо приказала королева и первой направилась по аллеям сада, окружающего дворец, вниз по ступенькам, прямо к неприметной дверце в стене.

— Это что, главный вход? — спросила она.

— Да, государыня, — поклонился визирь.

Изабелла промолчала, но Каталина видела, как она скептически вскинула бровь.


Неприметная дверь оказалась чем-то вроде замочной скважины в шкатулку с драгоценностями, когда, заглянув в один ящичек, видишь дверцу в другой, а оттуда — в третий, и визирь вел нас по ним, как слуга — по сокровищнице. Одни названия чего стоили! Золотая палата, Миртовый дворик, Посольский зал, Львиный дворик, зал Двух сестер. Понадобятся недели, чтобы запомнить, как лестницами, двориками и переходами пройти из одной выложенной изразцами комнаты в другую. Месяцы, чтобы привыкнуть к журчанию мраморных водостоков, проведенных в комнаты, откуда чистейшая горная вода стекает в белые чаши фонтана, всегда полные, всегда льющиеся через край. И никогда не устану я от зрелища расстилающейся внизу долины с горами вдали, синего неба и золотистых холмов. Каждое окно, украшенное каменным кружевом неправдоподобно тонкой работы, словно рама картины, приглашает остановиться, взглянуть, восхититься…

Нас с сестрами поселили в гареме, сочтя его самым удобным для нас помещением. Прохладными вечерами слуги зажигают жаровни, подсыпая на угли ароматные травы… Дома мы всегда в мавританском платье, и во время государственных приемов тоже, так что жизнь идет под шорох шелков и шлепанье туфель без задников по мраморному полу, словно во дворце ничего не поменялось. Наши классные комнаты — там, где была читальня наложниц, мы гуляем по садам, разбитым для того, чтобы услаждать взор любимых жен эмира. Мы едим те же фрукты, что и они, нам нравится вкус шербета, мы тоже плетем венки из цветов, чтобы украсить себя, и бегаем по дорожкам, наполненным густым запахом жимолости и роз.

Нас моют в хамаме, бане, и делается это так: мы стоим тихо, как вкопанные, а служанки нас мылят, с головы до пят, чудесным мылом, которое пахнет цветами. Потом они обливают нас горячей водой из золотых кувшинов, тоже с головы до ног, пока пена не смоется. Потом, умащенные розовым маслом, завернутые в тонкие простыни, полусонные от удовольствия, мы лежим на теплом — его подогревают — мраморном столе, который занимает почти всю комнату, под золотым потолком с проделанными в нем звездчатыми отверстиями, что впускают в тенистую, покойную комнату дразнящие лучи света. Одна молоденькая прислужница приводит в порядок пальчики на ногах, другая — на руках, придает ногтям форму, выводит на них тонкие, затейливые узоры хной. Пожилая служанка выщипывает нам брови, красит ресницы. Нам служат, как султаншам, к нашим услугам все богатства Испании, вся роскошь Востока. Мы всецело, полностью отдаемся дворцовой неге. Она побеждает нас, берет в плен. Зачарованные, мы целиком и полностью подчиняемся ей.