Надо ли говорить, что мы опять почти не виделись? И Новый год встретили порознь. Ты уехал в Швейцарию договариваться насчет студии для сведения альбома. И хотя теперь мне было много легче перенести долгую разлуку, я все же снова вернулась к прежней мысли уйти от тебя. Ты казался успешным и сильным, нужна ли была тебе я? Тот короткий счастливый момент, когда ты вернулся из путешествия, разрушил мою защиту и снова лишил почвы под ногами. Я нуждалась в тебе, я не могла без тебя жить…

А теперь я приступаю к самому главному, ради чего, собственно, так долго писались эти записки. Я должна объяснить тебе, почему ухожу предательски, тайком, без предупреждения.

Пока ты был в Швейцарии, я узнала, что беременна. При всей твоей фантазии ты не сможешь вообразить, как потрясла и обрадовала меня эта новость. Я уже почти потеряла всякую надежду на ребенка, только душа ныла, когда я смотрела на Марину с Лёськой. Мое недомогание я списала на возраст, на погоду — на что угодно, только не беременность. Мне даже в голову не пришло купить тест. Это Марина уговорила меня сходить к врачу. Там-то после УЗИ все и выяснилось.

Любимый, я так боюсь, что ты не позволишь мне родить этого ребенка! Поэтому решила уйти, ничего тебе не сказав. Я знаю, это подло. Но пойми меня, хороший, единственный, я ухожу, чтобы не сделать тебя подлецом. Что, если, узнав о ребенке, ты потребуешь отказаться от него? А если я подчинюсь тебе? Я никогда не смогу потом простить тебя и себя.

Мне невыносимо больно прощаться с тобой; и я оставляю тебе эти записки. Я надеюсь, ты меня поймешь… Я плачу, родной мой. Если б ты знал, как я страдаю! Но ради ребенка (твоего ребенка!) я готова на все. Умоляю, прости меня, если можешь. Прости, что не оправдала твоих надежд. Так будет лучше…


Я не смогла. Из Швейцарии ты вернулся неожиданно, я не успела уйти. А потом ты получил известие о смерти отца и улетел на похороны. На тебе не было лица, и я даже не заикнулась о том, чтобы полететь с тобой, а ты не предложил. Конечно, я не могла тогда уйти и ждала твоего возвращения. Нет, я не собиралась говорить о ребенке, просто хотела выбрать более подходящий момент, чтобы исчезнуть из твоей жизни. Ты вернулся печальный и тихий. К скорби прибавлялись угрызения совести, которые всегда мучили тебя в связи с отцом. Несколько дней ты не выходил из дома и все думал, думал. В день, когда тебе исполнилось пятьдесят (как не вяжется с тобой эта цифра!), ты уехал в студию и просидел там в тишине и одиночестве до позднего вечера.

Я тоже страдала в одиночестве, каясь, что люблю тебя больше, чем Бога. Нужно было уходить, время шло, но я все не решалась добавить тебе боли. И вот как-то за обедом ты сказал:

— Если бы у меня сейчас родился сын, я хорошо бы его воспитал. Как мой отец. Альку я упустил…

Я смотрела на тебя, округлив глаза, а ты продолжал:

— Зря я запретил тебе рожать. Сейчас бы маленький бегал…

На глазах твоих блеснули слезы, и ты стеснительно отвернулся. Я стояла как истукан и не могла ни слова вымолвить. Ты понял это по-своему.

— Прости меня, родной. Я был не прав.

И тут я не выдержала и разрыдалась. Захлебываясь слезами, я стала говорить. Рассказала о чуде, которое произошло со мной, о том, что хотела уйти, чтобы спасти малыша, о своих опасениях. Ты напряженно слушал, силясь уловить смысл. Когда я закончила свой сбивчивый рассказ и замерла в ожидании казни, ты нежно обнял меня и пробормотал растроганно:

— Глупыш! Какой глупыш…

Ты стал целовать меня, и я ответила. Была ли когда-нибудь я так счастлива, так беззаботна, как в тот момент? Я все простила и тебе, и себе. Больше ничто не разъединяло нас, не уводило в разные стороны. Ты любил меня, ты радовался нашему ребенку, ты был со мной! Теперь я ничего и никого не боялась. Бог не оставит нас. И еще я почему-то уверена, что непременно родится мальчик.

Что было дальше? Ты стал относиться ко мне нежнее и бережнее, требовал, чтобы я наблюдалась у врачей (все-таки это был риск), даже следил за моим режимом и питанием. Много думал о будущем ребенке, беспокоился, а не избалуем ли мы его, как это делают бабушки и дедушки. Возраст-то нешуточный для такого дела. Однажды сообщил, веселясь:

— Американские исследователи выяснили, что после родов женщина умнеет, мозг у нее увеличивается! А те, кто рожает после тридцати семи, могут прожить до ста лет! Так что я теперь спокоен за наследника.

Моя книжка потихоньку раскупалась, я заканчивала второй роман. Судьба твоего нового альбома не была столь гладкой. На радио неохотно брали твои новые песни. Даже друзья, готовые помочь в любых ситуациях, твердили:

— Коля, прости, но это неформат!

Ты был слишком талантлив и мудр для легковесных радиостанций. Так критиковали Моцарта: «Слишком много нот!» И все же по телевидению прогнали твой новый клип, а на радио появилась новая песня и закрепилась там на разных волнах. А потом состоялся юбилейный концерт и одновременно презентация нового альбома. Это был твой триумф, победа!

Никогда не забуду, что переживала я, когда впервые держала в руках диск с твоей фотографией на обложке. Это был выстраданный альбом и честный, как говорил ты. Я слушала его одна: ты куда-то спешил и сунул мне компакт со словами:

— Послушай, потом скажешь, как тебе.

В альбоме были песни, которые уже звучали на предыдущем кремлевском концерте, но я по-новому услышала их. Важна была последовательность композиций, я это сразу поняла. С особым волнением слушала новые песни. Среди них была и та, которую ты пел для нее и о ней. «Не страшно, — утешала я себя. — Песня родилась чудесная, пусть будет». Собственно, передо мной раскрылась история твоей души. Здесь было все, что ты пережил за последние несколько лет. Открытия, падения, любовь, страдание, вдохновение и снова любовь. Последняя песня была мне вовсе не знакома. Я слушала ее и плакала. Ты взволнованно благодарил Бога и любимую за возможность жить и любить. Это не передать никакими словами, только музыка и твой голос… Я не знала, кому ты посвятил эту песню, но спрашивать не стала.

Ты так волновался накануне концерта, что я даже забеспокоилась о твоем здоровье. Подготовка выматывала тебя. Домой ты возвращался без сил, но в прекрасном настроении. Мы вместе продумали твой костюм. Ты наотрез отказался от этнической атрибутики, и мы выбрали более классический вариант, сохранив только детали прежнего костюма.

Я пригласила на концерт Катю и Шурку. Мы не виделись сто лет, они ничего не знали о том, что у меня вышла книга. Про будущего ребенка я сообщила им сразу, не выдержала напора радости. А вот о том, что пишу, я им ничего не говорила. Отложила для них две книжки из авторских экземпляров и подписала. Марина, мой первый читатель и критик, давно уже «курировала» второй роман. Меня радовало то, что ее я тоже увижу на сцене Кремлевского дворца: она, как и прежде, будет играть для тебя в оркестре.

Накануне концерта ты весь день просидел дома, набираясь сил. И на следующий день, такой важный день в нашей жизни, до вечера ни с кем не разговаривал, берег связки. После болезни ты стал осторожным. Во дворец мы поехали вместе. Ты молча вел машину, изредка лукаво поглядывая на меня. Я волновалась не меньше — так мне казалось. Прибыв на место, мы разошлись в разные стороны. Ты в гримерку, я — встречать подруг.

— Там такая очередь, в Александровском саду, как в мавзолей в советские времена! — сообщила Шурка, когда мы наконец нашли друг друга.

— Да, аншлаг, — подтвердила Катя. — Я уж думала, опоздаем на концерт.

Усадив девчонок на первый ряд возле себя, я вручила им по книге.

— Боже мой! Это твое? — возопила Шурка.

— Очень интересно! — более сдержанно среагировала Катя.

— Да. Я тут подписала.

Они углубились в чтение подписей, а я сбежала к тебе. Тебя тормошили, со всех сторон сыпались вопросы, гримерша бегала вокруг. Когда я вошла, ты попросил всех выйти. Я ахнула:

— Ты очень бледный! Тебе плохо?

— Мне страшно, — жалко улыбнулся ты.

На висках твоих блестели капельки пота, взгляд был как у больной собаки.

— У тебя все получится. Мы их победим! — сказала я, отирая бумажным платком твои виски. Потом легонько поцеловала тебя в нос, коснулась губами твоих губ.

— Я люблю тебя, — тихо произнес ты, и я дрогнула. Прижавшись лицом к твоей щеке, я заплакала.

— Смотри не размажь свою боевую раскраску, — улыбнулся ты.

В дверь просунулся Миша:

— Коля, пора начинать! Народ волнуется.

Я обняла тебя крепко-крепко, потом перекрестила.

— Вот теперь хорошо, — выдохнул ты, и мы расстались.

Возвращаясь на свое место, я увидела, что в зале много цветов. Твои поклонницы нанесли тьму букетов. Один особенно привлек мое внимание. Я подняла глаза и вздрогнула. Через два ряда от нас сидела она, твоя нимфа. Это ее вызывающе яркий букет выделялся на общем фоне. Зачем она пришла? Чтобы напомнить о себе или попросить прощения? Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Я первая отвернулась и спокойно прошла мимо.

Усилием воли я заставила себя забыть о твоей нимфе и не оборачиваться в ее сторону. Девчонки тормошили меня, расспрашивая о книге, но мне было не до них. Начался концерт. На сцену вышли музыканты группы и оркестр. Марина кивнула и улыбнулась мне, я ответила ей помахиванием руки.

Ты любишь видеть глаза своих слушателей, поэтому просишь в промежутках между песнями включать в зале свет. Когда выходишь на сцену, первым делом охватываешь взглядом зрительный зал в поисках знакомых лиц. И теперь тоже здоровался со зрителями, как с добрыми друзьями. Зал отвечал взаимностью. Ты запел, и я забыла обо всем.

Музыка потрясала своим мистическим звучанием, сочетанием рока и этнических мотивов. Восток переплетался с Западом. Восхождение на горние выси, пение тибетских монахов, восторг души, коснувшейся Божьей благодати, — все это слышалось в ней. Электрическое звучание гармонично соединялось с пением тростникового инструмента и аккомпанементом индийских барабанов. Над всем этим властвовал твой магический голос неповторимого тембра и невероятной силы.

Каждое слово было понятно и проникало в душу. Я уверена: всякому из сидящих в зале казалось, что ты обращаешься именно к нему. Зал бешено аплодировал, раздавались крики «браво!». После каждой песни тебе несли цветы. В небольших паузах ты разговаривал со зрителями, пил воду, утирал взмокший лоб белым платком. Атмосфера концерта была непередаваемо теплая, пронизанная энергией любви.

Я вздрогнула, когда увидела, что к сцене подходит твоя нимфа. Она протянула тебе букет цветов и что-то сказала. Я напряглась, стараясь заметить малейшие изменения в твоем лице. Ты был спокоен! Приняв букет, поблагодарил, как и всех, и тотчас отошел от края сцены. Я не удержалась от искушения проводить девицу до места мстительным взглядом. Наши взгляды снова пересеклись, но я тотчас отвернулась и потеряла к ней всякий интерес.

Классическая часть концерта, когда ты пел старые композиции в сопровождении оркестра, прошла, как всегда, на невероятном подъеме. Девчонки вопили мне в уши с разных сторон:

— Здорово! Потрясающе!

Но кульминацией для меня была песня, которая завершала альбом. Благодарственная молитва, так я назвала ее. Первые звуки мелодии заставили сильнее биться мое сердце. Ты пел, подойдя к краю сцены, прямо напротив меня. Камера, снимающая концерт, была тоже обращена ко мне. Но я не замечала этого, неотрывно глядя тебе в лицо. Шурка пихала меня локтем, а Катя многозначительно косилась. Произнеся последнее слово: «Благодарю», — ты молитвенно сложил руки и поклонился мне. Зал взорвался бешеной овацией. Я плакала, не обращая внимания на камеру.

Все остальное было уже как в тумане. Зрители вызывали тебя на бис, потом весь зал стоя пел вместе с тобой одну из программных песен, которую ты называл гимном любви. Это звучал гимн в честь нашей любви — выстраданной, трудной, но нашей!

Мне больше нечего добавить. Ты никогда не прочтешь эти записки, поскольку сейчас я их уничтожу. Тебе не нужно знать, что я пережила в эти годы. Потому что истинно лишь то, что я люблю тебя и я счастлива…

* * *

Она поставила точку, перенесла написанное на диск и отключила компьютер. Долго сидела, задумавшись. Потом потянулась, встала и отправилась на кухню, чтобы налить себе чаю. Напившись, взяла трубку и набрала номер.

— Олег, я написала роман. Можно я принесу его тебе завтра, как договаривались?

— Можешь переслать по электронной почте мне прямо сейчас.

Потом она вернулась в комнату и долго сидела, глядя на черно-белый постер, висевший на двери. Зазвонил телефон, она не сразу ответила.

— Да?