Энн Харрел - Вероломство

Ребекка поразилась его суровой непреклонности. Он очень сильно любит дочь. И теперь она вдруг поняла (хотя и раньше думала, что понимает) — четырнадцать лет назад Джед Слоан поступил точно так, как должен был поступить, когда взял на себя безоговорочную ответственность за новорожденную девочку. Май — его дочь. И дочь Там. Джед никогда не оправдывался и ничего не объяснял Ребекке. Он просто сделал то, что должен был сделать. Это означало потерять Ребекку, но как ни болезненно это было тогда, теперь все стало неважно.

— Ты прав, — сказала она ему, — я видела этого человека.

Джед угрюмо, не перебивая, слушал ее рассказ о вчерашней встрече; Ребекка пока что не упомянула о том, что француз знал ее отца. Не стала она рассказывать и о заключении Давида Рабина насчет цветных камушков из сумочки Там. Ребекке требовалось время, чтобы разобраться в обоих обстоятельствах и решить: надо ли знать о них Джеду Слоану или даже обязана рассказать ему об этом. Может быть, камни не имеют никакого отношения к нему и Там и к ее ужасной смерти, а незаконнорожденность Май и так довлеет над ними, чтобы еще и она совалась с нежданным сокровищем, нелегально ввезенным в Штаты. Так Ребекка думала в 1975 году, так продолжала думать и теперь.

— Не представляю, зачем он явился, сказала она под конец своего рассказа. — А ты что думаешь? Он говорил тебе что-нибудь?

— Нет. Я не дал ему такой возможности. Май была рядом. Я просто выгнал его и сразу же вылетел в Бостон.

— Встретиться с моим дедом?

Джед промолчал.

— Но почему именно с дедом? — настаивала Ребекка. — Ведь его не было в Сайгоне в семьдесят пятом. Он не был во Вьетнаме после гибели отца. Послушай, Джед…

— Ребби, я не собираюсь становиться между тобой и твоим дедом.

— Удобный способ ничего мне не говорить. Ну что ж, прекрасно. И не говори. — Она со стуком опустила на стол чашку и резко поднялась. — Мне надоело биться головой о стену, пытаясь заставить тебя играть честно. А теперь прошу меня извинить — дела.

Когда она обходила стол, он поймал ее руку — ненавязчиво, слабо. Но она вырвалась, словно ее ударило током. Прикосновение Джеда напомнило ей о жарких ночах любви, о боли утраты, о том, как она его любила. И явилось предупреждением: он по-прежнему чертовски привлекателен. Недолго вновь почувствовать к нему желание.

А это было бы глупо.

— Держись от всего этого подальше, — спокойно произнес Джед. Голос его показался Ребекке непривычно низким, скрежещущим. Она поняла, что и его растревожило это случайное прикосновение. В глубине души она никогда не сомневалась, что их любовь и для него осталась лучшей порой жизни, что бы ни случилось потом между ним и Там.

Ребекка прищурилась, одарив его холодным взглядом бостонской аристократки.

— Да будет тебе известно, что я не ребенок. Будь я сто раз клята, если позволю тебе помыкать мною!

Джед удивленно отстранился:

— Но я никогда тобой не помыкал.

— Врешь, Джед. Я с двух лет выслушивала от тебя, что надо делать.

— Черта с два. Ребби, да второй такой упрямицы не было на Бикон-Хилл. Тебя поди заставь делать то, чего ты не хотела. Кроме того, ты, верно забыла, что мы не виделись десять лет после того, как вы переехали из Бостона во Флориду, и четырнадцать — с того дня, как ты оставила меня гнить в манильском госпитале. Я не досаждал тебе две трети твоей жизни. — Хотя он подавил улыбку, в глазах бегали озорные огоньки, те самые, от которых в ней всегда просыпалось неодолимое желание. — Можно считать, что мы почти посторонние люди.

— Как бы не так. Посторонний не стал бы скрывать, — знать и скрывать, — что не кто иной, как ты, разжег тот памятный костер в Бостон-Коммон.

Джед улыбнулся общим воспоминаниям детства.

— Разве то был костер, так — пара хворостинок и сухая листва.

— Ты, Квентин и Зеке играли в салемский процесс над ведьмами. Я изображала ведьму. Собирались сжечь меня, привязав к столбу. Сколько мне тогда было лет, пять?

— Мы не собирались сжигать тебя взаправду.

— Да, но этого не знал разъяренный полицейский, учуявший запах дыма. Вы удрали, а меня оставили привязанной к дереву.

— Ребби, тебе прекрасно известно, что ты могла освободиться в любое время. Кроме того, огонь не мог тебе повредить. Костер был в стороне.

— У полицейского сложилось иное мнение. Он хотел вас найти и поджарить на этом костре ваши пятки, но я держала язык за зубами.

— Но не из чувства товарищества, — возразил Джед, — а лишь потому, что это характерно для всех Блэкбернов — держать язык за зубами.

— Главное не в этом, а в том, что ты вовсе не посторонний. И никогда им не будешь, как бы редко мы ни виделись друг с другом. — Она задумчиво улыбнулась, размышляя о том, смогут ли они с Джедом, люди друг другу не посторонние, стать когда-нибудь вновь друзьями. Если бы они не были такими глупцами, что вздумали влюбиться друг в друга, то это было бы вполне возможно. А теперь? Ребекка не знала. — Желаю удачной беседы с дедушкой. Да, и если мы не увидимся до твоего отъезда, — передавай привет дочери.

Джед посмотрел ей в глаза и сказал:

— Непременно передам, Ребби. Спасибо.

Она почувствовала, что вот-вот разревется, и выбежала из кухни на свежий воздух. Было сыро и зябко — типичное весеннее утро в Новой Англии — и только половина восьмого. Можно пойти к себе в студию и часов десять кряду красить ногти, читать рекламные объявления, пытаться завербовать новых клиентов, думать о Томасе Блэкберне и Джеде Слоане. Можно дойти до такого отчаяния, что покажется заманчивым проектирование автомобильных свалок и посуды для микроволновых печей. Для нее скука была одним из двух верных способов достижения творческого вдохновения. Другим верным способом было безденежье, но с безденежьем ей не приходилось сталкиваться уже много лет.

К несчастью, скука не всегда пробуждала в ней желание работать. Иногда она приводила ее в кабинет очередного шефа с заявлением об уходе и далее — в аэропорт, на первый самолет, а, бывало, что и ввергала в пучину какого-нибудь рискованного капиталовложения. Однажды она чуть не приобрела команду второй бейсбольной лиги, а один раз на самом деле купила чрезвычайно дорогое болото во Флориде, которое в конце концов пожертвовала обществу «Одюбон».

Сегодня, однако, ничто не предвещало утомительного, выматывающего бездействия.

«Я не желаю обсуждать с тобой обстоятельств, при которых этот француз познакомился с твоим отцом», — сказал ей вчера дед.

Ну и ладно, Бог с ним.

Надо подумать, что можно выяснить без его помощи.

Прежде всего, надо плотно позавтракать на Чарлз-стрит, затем сходить в Бостонскую Публичную Библиотеку. Как-то один из ее профессоров политических наук, обмолвился, что в БПБ собрано впечатляющее количество информации о человеке, на котором Джон Ф. Кеннеди не остановил свой выбор в качестве посла в Сайгоне, а именно, о Томасе Иезекиле Блэкберне.

И еще она была уверена, что найдет там кое-что об императрице Елизавете и Камнях Юпитера и, быть может, какую-нибудь информацию о череде краж на Лазурном Берегу в конце пятидесятых годов.

Джед сварил себе более терпимого кофе и направился в сад. Там он тщательно вытер со стула выпавшую за ночь росу. Воздух был сырой и прохладный, но дождя пока не ожидалось. Кофе обжигал горло — как раз то, что ему нужно. Он вдыхал пар и старался успокоиться. Ребби… Ох, как с ней непросто.

Через несколько минут из дома вышел Томас. На нем был древний гарвардский свитер и китайские шаровары. Выглядел он в это утро лет на сто.

Он придвинул стул и сел, не удосужившись протереть его.

— Ты, как я вижу, не собираешься возвращаться в Калифорнию.

— Нет. Вчера вечером я позвонил Май — с ней полный порядок. Сердится, что я не взял ее с собой в Бостон, но, кажется, уже пережила обиду.

Томас вздохнул:

— Я слишком стар, чтобы силой навязывать тебе дельный совет. Где Ребекка?

— Ушла. Сказала, дела.

— Да, она невероятно деловая женщина. Уверен, что жизнь у нее была бы куда проще, если бы признала себя мультимиллионершей с обширными инвестициями и не разыгрывала бы из себя графического дизайнера, но это ее дело. Я же намерен наслаждаться ее обществом и терпимо относиться к ее животному. Ты видел Пуховика?

— Да. Очаровательный.

— Вот как? Обыкновенно, мои приятели отзываются о нем не столь высоко.

— Ребби тебе говорила, что наш знакомый из Сайгона побывал вчера у нее в студии?

Томас откинулся на стуле, зевнул, затем бросил на Джеда колючий взгляд.

— Да, что-то такое было.

— Мог бы мне рассказать.

— Не имею привычки пересказывать содержание частных бесед между мной и внучкой. Даже тебе, Джед.

Джед выслушал мягкую нотацию с полной невозмутимостью и сказал таким же мягким тоном:

— Это замечательно, до тех пор, пока твои представления о чести и благоразумии не становятся угрозой для моей дочери. Томас, я знаю, что Ребби тоже не была со мной вполне откровенна. Она что-то знает, — знает и не говорит.

— Что ты от меня хочешь? — спокойно спросил Томас.

— Не знаю, черт меня подери. Может быть, она тебе намекнула…

— Нет. Я согласен с тобой: она что-то знает, но не говорит.

— Проклятье! — Джед втянул в себя воздух, пытаясь совладать с собой. — Ребби надо уехать из Бостона. Пока этот парень тут околачивается, ей грозит опасность.

Нагнувшись к Джеду, Томас внимательно посмотрел на него, причем взгляд его был на удивление ласков.

— Не строй из себя защитника и сам не крутись здесь, — он помолчал, смахивая со стола сухие веточки и желтую пыльцу. — Ребекка этого не переносит.

— Мне плевать, что она переносит, а что не переносит.

Томас улыбнулся:

— Ой ли?

Взбешенный, Джед вскочил, оставив свой кофе недопитым. Эти Блэкберны видят его насквозь.

— Я уйду ненадолго. Хочу прогуляться, обдумать все на свежем воздухе. — Он посмотрел вниз, на старика, сидевшего за щербатым садовым столиком, и ему захотелось сказать, как он сожалеет о том, что Томас Блэкберн последние двадцать пять лет живет трудно, в полной изоляции. Но Томас на это ответил бы, что он заслужил тот остракизм, какому его подвергают с 1963 года. Однако Джед сомневался, правда ли заслужил. И он добавил: — Может быть, зря я сюда приехал.

Томас оставался невозмутимым:

— Есть два места на девятичасовой самолет в Сан-Франциско. Я только что звонил. Мне кажется, Ребекка никогда не была во Фриско.

Джед ясно представил себе, как он провезет Ребби но мосту «Золотые Ворота» — впервые в жизни, — как они возьмут Май и отправятся все вместе в ее любимый китайский ресторанчик.

Надо освободиться от чар Блэкбернов.

— Поговорим позже, — сказал он Томасу внезапно охрипшим голосом. И не стал ждать ответа.

Май поняла, что для осуществления ее плана нужны деньги. А где их взять? Дедушка богатый, но в его доме сколько-нибудь значительные суммы не лежат где попало, чтобы можно было незаметно положить их в карман. Все, что ей удалось раздобыть со вчерашнего вечера, когда в голове у нее созрел план, — это жалкие пять долларов, лежавшие на холодильнике. И то она боялась, что это деньги Сандры, экономки, которая служила у Уэсли Слоана последние двадцать лет и пережила на этом посту нескольких его жен. Май непременно возвратит ей долг. И дедушке тоже. Она вернет ему все, что позаимствовала, до последнего цента.

Поставив будильник на четыре утра, Май положила его под подушку, чтобы никто не услышал трезвона, а когда он зазвенел, у самой чуть сердце в пятки не ушло. В доме было холодно, по углам затаились странные тени. Уэсли Слоан и Джулия не держали домашних животных, так что ни собака не затявкает, ни кошка не выскочит из темноты. Май надела бы халат и тапочки, но отец забыл их положить, когда собирал сумку, в чем она должна винить, как он правильно заметил, только себя.

Первой комнатой, какую она обследовала, была гостиная с впечатляющим видом на Сан-францисскую гавань, поблескивавшую в предрассветном тумане.

Ничего.

Столовая оказалась столь же бесплодной. На дне стакана она нашла десятицентовик. Здесь не как дома, где отец всегда оставлял десяти-двадцатидолларовые банкноты и мелочь. Но Май ни разу не взяла ни цента. Ей не приходило в голову красть у собственного отца; хватало карманных денег и того, что она иногда зарабатывала.

Отец звонил ей из Бостона.

— Привет, — сказал он. — Ну как, дедушка кормит тебя шоколадом и разрешает играть с компьютером?

Май ответила: да, кормит, да, разрешает, но ей хотелось бы быть с ним в Бостоне.