Энн Харрел - Вероломство

— Ты сломала ему жизнь, — заметил Томас.

— Он сам себе сломал жизнь.

— Полагаю, все зависит от того, с какой точки зрения на это взглянуть. Для тебя стало ударом, что двадцатичетырехлетний француз, твой любовник, — похититель драгоценностей. Как ты себя чувствовала, когда сдала его полиции?

Абигейл пропустила мимо ушей наполовину язвительный, наполовину критический тон.

— Я сделала то, что должна была сделать.

— Да, как всегда, — вздохнул Томас. — А что промелькнуло в твоей сообразительной головушке, когда полиция не застала его на месте?

— А ты как думаешь? Я испугалась…

— Испугалась, что он вернется за Камнями Юпитера? Испугалась, что он будет мстить? — Томас, казалось, развеселился. Он сделал ровно один глоток, прежде чем поставил чашку на столик. — Нет, Абигейл, ты не учла возможные последствия своих действий. Ты просто ощутила облегчение. Когда Жан-Поль убежал от полиции, отпала необходимость свидетельствовать против него в суде и публично рисковать своим добрым именем. Возможно даже, — продолжал он спокойно и надменно, — что это ты помогла ему бежать от полиции и из страны.

Абигейл нервно расхохоталась, протянув руку вдоль спинки дивана.

— Ты считаешь только себя способным признаться в неблаговидных фактах. Когда я поняла, что Жан-Поль и есть тот самый Кот, я поступила правильно. Почему ты отказываешь мне в доверии?

— Тот, кто уверен, что поступил правильно не нуждается в доверии, — сказал Томас.

— Подонок проклятый.

Томас улыбнулся:

— Вот уж не предполагал, что тебе интересно мое мнение.

«Пусть себе кипятится», — подумал он и отвернулся к камину, отделанному превосходным мрамором. Надо во что бы то ни стало сохранять хладнокровие. Общение с Абигейл Рид всегда было непростым делом: она выводила его из себя еще тогда, когда была маленькой девочкой. Он молил Бога, чтобы она сумела преодолеть самовлюбленность и неуверенность — от преувеличенного страха совершить ошибку — и позволила проявиться своей беззаботной, дерзкой, смелой натуре.

Взгляд Томаса привлекла фотография Бенджамина и Квентина, что стояла на каминной полке. Они составляли прекрасную пару: отец и сын. Оба тонкие, чувствительные, отважные в мечтах, ранимые в жизни — ничуть не похожие на Абигейл. Та обожала риск и приключения — в противовес врожденной неуверенности в себе. В юности она испытала многое. В зрелые годы жила одиноко, занималась делами компании. А как все повернулось бы, если бы Бенджамин был жив?

И Квентин. Как отнесся бы отец к чувствительному характеру сына? Помог бы ему увидеть положительные стороны мечтательной натуры?

Томас отвел взгляд от фотографии. «Если бы да кабы» — худшая из мук, уготованных пожилому человеку. Бенджамин Рид погиб, когда его сыну было десять лет. Воспитанием занялась молодая, эгоцентричная вдова.

— Так уж вышло. Вспять не повернешь.

— Я верю, — сказал он Абигейл, — что у тебя нет Камней Юпитера, иначе не было бы причины, помешавшей тебе швырнуть их в лицо Жану-Полю.

Абигейл наклонилась над столиком, намазывая на лепешку земляничное варенье.

— Томас, ты меня ненавидишь, потому что теперь я влиятельная женщина и могу плевать на то, что ты обо мне думаешь. Ты ведь не любишь сильных женщин, не правда ли?

— Дорогая, — сказал он утомленно, — если бы ты родилась мужчиной, ты была бы столь же влиятельной и эгоистичной. Здесь нет двойного стандарта. Не льсти себе.

— Как нет? Часто ли мужчин упрекают в себялюбии? Я что-то не слыхала. Их называют целеустремленными, поглощенными работой, решительными. Это женщин считают эгоистичными.

— Не буду с тобой спорить, но я знавал эгоистичных мужчин, однако это не оправдывает твое поведение.

— Поведение? Ты хочешь сказать, что я оказалась недостаточно ревностной женой и матерью?

Томас вздохнул, понимая тщетность дискуссий с Абигейл Рид.

— Ты ищешь оправданий там, где их нет. Да, ты была плохой матерью Квентину, но ты была такой задолго до того, как взяла бразды правления компании. Твой эгоизм не зависит от того, работаешь ты или нет. Ты хороший предприниматель, но это не снимает ответственности за неудачи в остальном. И не сняло бы, даже если бы ты была мужчиной.

— Убирайся из моего дома, Томас. — Она отбросила лепешку, с удовольствием отметив при этом, что ее руки не дрожат. — Не хочу выслушивать оскорбления и маразматический бред.

— А я не хочу, чтобы твоя распря с Жаном-Полем повредила кому-нибудь еще. Ты это понимаешь, Абигейл? — В сердцебиении Томаса опять начались сбои. Боже мой, не дай ей радости видеть, как она выводит меня из себя. И Томас продолжал спокойнее: — Если ты не должна поддаваться давлению.

— А ты? — Она откинулась глядя на Томаса ненавидящими глазами, но не в силах оторвать взгляд от его дряхлеющего лица. — Черт тебя подери, Томас, если ты всерьез думаешь, что мои дела с Жаном-Полем могут кому-нибудь повредить. Да, я уверенна, что он охотится за Камнями Юпитера. Должно быть, он принял за истину глупые россказни Гизелы и решил, что камни очень ценные. А вдруг, так оно и есть? Жаль, что я их потеряла. Но он знает, что я готова заплатить, лишь бы он отстал от меня. Стало быть, в его действиях есть нечто большее, нежели просто корысть.

— Это ничего не меняет…

— Для тебя, да. А я сдала его полиции и, как ты выразился, сломала ему жизнь. Тебе не приходило в голову, что он не преследовал меня все эти годы лишь потому, что был убежден: Камни Юпитера хранятся у меня. Он хочет не только вернуть их. — Абигейл выдержала напряженную паузу, стараясь придумать способ, как овладеть собой, но потом оставила попытки. — Он хочет отомстить, Томас. Разве ты не понимаешь? Как только он получит камни, сразу возьмется за меня.

Надеюсь, так и произойдет, подумал Томас. Он пошел к Абигейл, шагая тяжело и скованно, словно после долгого дня. Но по выражению лица Абигейл, он понял что она смотрит на него не как на мужчину восьмидесяти лет, чье тело уже начало подводить его. Абигейл помнила дни, которые они провели вместе в Сайгоне. Тогда она больше всего на свете хотела, чтобы всеми уважаемый, блестящий Томас Блэкберн любил ее.

Он наклонился над ней так близко, что она могла разглядеть его желтоватые белки, морщины и пигментные пятна на руках и лице, набрякшие мешки под глазами, чтобы она могла понять, что время никого не щадит. Он не сожалел, что дряхлеет. Он повидал немало смертей, сам не раз был в опасной близости от гибели, поэтому он не боялся старости. Но Абигейл и старческая немощь несовместимы.

— Поймите меня правильно, миссис Рид, — сказал он ледяным тоном. — Мне дела нет, будет ли Жан-Поль преследовать вас. Мне все равно, даже если он убьет вас. Меня заботит лишь одно — чтобы его интерес к Камням Юпитера и ваше желание во чтобы то ни стало сохранить их не перехлестнули через край и не поломали жизнь дорогих мне людей. — Он распрямился и старался не делать глубоких вдохов. — А я сделаю все, что смогу, чтобы удержать его подальше от вас. Но не ради вас.

Она вдруг посмотрела на него, словно капризный ребенок, собирающийся показать язык.

— Ты заблуждаешься насчет меня, Томас. Я тоже много страдала…

— Ты не знаешь, что такое страдание.

— Из-за твоей самонадеянности я потеряла мужа!

— Вот видишь, Абигейл, ты на все смотришь со своей колокольни: я страдала, я потеряла. Страдание — это не тогда, когда больно тебе. Это когда больно тому, кого любишь. Но, к несчастью, одно в тебе очевидно и неискоренимо: ты любишь только саму себя.

Она задрала подбородок и грязно выругалась.

— Ах как умно! Избавь меня от дальнейшей брани. Просто сделай, как я просил, — сказал Томас.

— Черта с два.

Он подарил ей омерзительную улыбку:

— Подумай, дорогая моя.

— Ким!

Неслышно появился вьетнамец, но Томас отмахнулся от него и вышел сам.

Абигейл плеснула в чашку еще кофе и залпом выпила. Руки отчаянно тряслись. Проклятый самонадеянный мерзавец! Надо было пустить в него пулю. У нее есть пистолеты. И она умеет пользоваться оружием. Надо было накормить Томаса Блэкберна свинцом и посмотреть, как проклятый сукин сын истекает кровью. Кто такой, чтобы судить ее?

И никто не обвинил бы ее за то, что она застрелила его.

Бедная миссис Рид, сказали бы про нее, ей пришлось терпеть приставания этого отвратительного старого неудачника, погубившего ее мужа.

Всякий в подобной ситуации застрелил бы его.

Она так любила Бенджамина! И любит сына. Квентин — ее единственный ребенок…

Не обращая внимания на Кима, она ринулась к себе в кабинет и вынула браунинг из ящика письменного стола.

Томас оставил входную дверь открытой. Она побежала на крыльцо с пистолетом в руке. Но он уже ушел.

«Я ненавижу тебя, Томас Блэкберн. Будь проклят… Ненавижу тебя!»

Ах, если бы она еще и верила своим словам.

Около двенадцати часов дня Джед вошел в непритязательное здание на Конгресс-стрит, где находилась студия графического дизайна. Когда он не обнаружил никаких указателей, то спросил, как пройти в студию, у тощего, испачканного краской рабочего типографии.

— Четвертый этаж, вот все, что сказал этот малый, весьма нелюбезно.

Не сочтя нужным поблагодарить его, Джед вошел в скрипучий лифт и, пока поднимался, занимал себя тем, что прикидывал, как можно было бы обновить здание, будь у его владельца достаточно денег и воображения, чтобы справиться с этой задачей. Даже несколько галлонов краски могли бы сотворить чудеса.

Вход в студию напоминал старый фильм с участием Хемфри Богарта: застекленная дверь, черные готические буквы и медная щель для почты, никогда не использовавшаяся. Джед посмотрел сквозь молочное узорчатое стекло, но ничего не разглядел. Внутри, кажется, совсем не горел свет. Он постучал.

Нет ответа. Джед не удивился. По пути сюда он на все лады прокручивал разговоры с Томасом и Ребеккой, пытаясь составить ясную картину. Он уже понял, что Томас рассказал ему далеко не все, но от Ребекки подобного не ожидал. И вовсе не потому, что она более общительная, чем дед. Вся в Блэкбернов, она умела быть откровенной, а также держать язык за зубами — когда что нужнее. Джеда озадачило то, что ей известно нечто, чего не знает он. С его стороны это было глупым просчетом.

Он вытащил связку ключей, которые выудил из спартанской комнаты Ребекки на Западной Кедровой. Надо было раньше догадаться, что здесь она неспроста. Джед решил проверить ее студию: вдруг найдет что-нибудь, что натолкнет его на честный, исчерпывающий ответ, какой не дадут ему ни она, ни ее дед. Может быть, удастся что-нибудь отыскать, может быть, нет. По крайней мере, он не будет сидеть без дела, попивая кофе-динамит, приготовленный Афиной.

Третий ключ подошел.

Студия оказалась вполне в духе Ребекки Блэкберн. В просторной комнате все свидетельствовало о том, что женщина, работающая здесь, точна, энергична, напориста и, чаще, чем следовало бы, малопочтительна.

Но ничто не говорило о том, насколько она богата.

Джед включил верхний свет. Если бы день был не такой хмурый, вполне хватило бы дневного света от огромного окна, выходившего на улицу. Ребекка могла бы позволить себе куда более заманчивые виды: панораму Бостона, Скалистые горы, Альпы, Центральный парк… Сан-Францисскую гавань. Она могла позволить себе все, что пожелает. Но тут-то и крылась загвоздка, благодаря которой Ребекка Блэкберн была не только пленительной, волнующей женщиной, но и весьма непредсказуемой особой. Одна половина в ней хотела тратить деньги, окружать себя добротными вещами, какие только можно приобрести, пожинать плоды творческого таланта, деловой сметки, организаторских способностей. Эту ее сторону Джед мог усмотреть в эстампах Уилла Барнета на стенах студии, в камерах «Никон» последних моделей, проигрывателе компакт-дисков, компьютере, принтере, в качественных карандашах и ручках и всех орудиях ее ремесла. В углу на стене на всеобщее обозрение были выставлены награды и премии, полученные за игру, сделавшую ее богатой: настольную игру, придуманную ею с Софи в восемнадцать лет, чтобы коротать воскресные вечера, проводимые в доме деда. Там же лежал и оригинальный макет ручной работы, первая печатная реклама «Заумника» и обложка журнала «Лайф», вышедшего во время пика популярности детища Ребекки.

Другая же половина в ней полагала, что назначение Блэкбернов в этой жизни — сделать мир лучше. Но об этой миссии пришлось забыть, когда в 1963 году Томас Блэкберн взял на себя всю ответственность за гибель троих мужчин в дельте Меконга. Джед вспомнил, что Ребекка сначала намеревалась посвятить себя дипломатии и возвратить имени Блэкбернов его высокую репутацию. Потом она всерьез занялась искусством; занятия дизайном были просто увлечением, так говорила она. Джед спрашивал себя, не вступали ли в конфликт ее представления о том, чем должны заниматься Блэкберны, с ее богатством, которое свалилось на нее после того, как она придумала настольную игру и вошла в число лучших графических дизайнеров страны.