Энн Харрел - Вероломство

Перед входом в элегантный, недавно открытый отель «Вилла», построенный по проекту Уэсли Слоана, собралась небольшая толпа. Уэсли Слоан и его очередная супруга давали ежегодный благотворительный бал — одно из главных событий в весеннем календаре светской жизни Сан-Франциско. Уэсли посылал приглашение внучке каждый раз с тех пор, как ей исполнилось двенадцать лет, но только в этом году Джед смягчился и разрешил принять приглашение. Теперь Май должна, как когда-то и он, сама определить свое отношение и к Вайтейкерам, и к Слоанам, не испытывая давления ни с чьей стороны.

Но мир так жесток, а она — его ребенок. Его ребенок. И это он должен ее защищать, хоть и верил, что Май — сильная девочка.

Май дотронулась до его руки:

— Посмотри, папа…

Джед уже заметил. Когда лимузин подъехал к тротуару, из тумана вдруг возникли десять мотоциклистов на «Харлей-Дэвидсонах», взяв автомобиль в полукольцо.

— Что это, Джордж? — спросил Джед.

— Не знаю, мистер Слоан, — ответил водитель. — Кажется, мы попались.

— Они собираются к нам пристать? — спросила Май, стараясь скрыть беспокойство.

Джед отрицательно помотал головой:

— Нет, тут слишком много народа. Думаю, они просто хотят нас припугнуть.

Парни крутили рукоятки газа, поднимая невообразимый шум, заглядывали в окна лимузина и строили рожи. Вид их был отвратителен: ожиревшие, татуированные, нечесаные. Шпана. Джед заметил двоих полицейских, неторопливо отделившихся от толпы. В стороне щелкал затвором фотокорреспондент.

— Черт побери, — пробормотал Джед и, повернувшись к Май, сказал: — Не выходи из машины.

Он рывком распахнул дверцу, так, что она коснулась переднего мотоцикла, вышел на тротуар и обратился к парню в клепаной кожаной куртке, обтянувшей круглый живот этого создания с бессмысленным взглядом. Джед спокойно спросил:

— В чем дело?

— Нас не пригласили на вечеринку.

Джед улыбнулся:

— Считайте, что в этом вам повезло.

Фотограф, скрываясь за спинами полицейских, не торопившихся применить власть, как безумный щелкал фотоаппаратом.

— А я не люблю пропускать вечеринки, — заявил мотоциклист, отхаркался и сплюнул к ногам Джеда зеленую медузу.

На Джеда это не произвело никакого впечатления. Парень и его приятели решили таким образом поставить на место сборище богатеньких из высшего общества, да только ошиблись в выборе. Джеду приходилось иметь дело и не с такими.

— Можешь пойти вместо меня, — сказал он, почти не лукавя. — Надо думать, ты и фрак приготовил?

Мотоциклист оценил юмор Джеда. Он даже осклабился, но тут из лимузина высунулась Май.

— Папа, сядь в машину…

— А это что за узкоглазая?

Джед почувствовал спиной, как Май захлебнулась от обиды. От наслаждения, вызванного ее страхом, у наглеца задрожали губы. Этого Джед стерпеть не мог.

Он качнул тяжелую дверцу машины и ударил ею по мотоциклу. От толчка в колесо мотоцикл потерял равновесие и завалился, придавив ногу выпустившего от неожиданности руль парня. Джед, не теряя времени, прыгнул на упавший мотоцикл и вцепился в горло обидчика.

Он избил бы его до полусмерти, но парню помогли не приятели и даже не полицейские.

Помогла Май.

— Папа, — закричала она, — пожалуйста, не убивай его!

Джед отпустил дряблую шею негодяя, наступил на мотоцикл и распахнул объятия бегущей к нему плачущей Май.

— Ну что ты, разве я могу кого-то убить? — утешал он ее, а сам думал: «Еще как могу, если это потребуется, чтобы спасти тебя».

Не испытывая желания раздувать скандал, полицейские позволили мотоциклистам уехать. Джед увидел, что его смокинг выпачкан маслом, а злополучная бабочка опять развязалась. И черт с ним, с этим показным лоском.

Он предложил Май взять его под руку:

— Мадам?

Она хихикнула и положила маленькую ладошку на выгнутую кренделем руку отца.

— Мне надо было помочь тебе отлупить этого парня.

— На нашу семью хватит и одной сорвиголовы.

Фотограф продолжал щелкать камерой, но Джед не обращал внимания ни на него, ни на одобрительные взгляды толпы. Он вел свою дочь на ее первый бал.

Почти через неделю после того, как ее выгнали из «Вайтейкер и Рид», Ребекка красила ногти красным лаком «Палома Пикассо» и внимательно просматривала объявления о работе в фениксской газете, купленной на Гарвардской площади в лавке загородной прессы. В Фениксе ей еще не приходилось жить. Она не знала, хорошо ли перебираться туда в самом начале лета, хотя жизнь в уединении привлекала романтикой. В принципе, в Бостоне ее ничто не держит. И маленькая, едва оперившаяся студия сейчас в затишье.

Конечно, чтением объявлений и маникюром студии не поможешь. Она не собиралась делать вид, будто поиски работы ниже ее достоинства. Успев поработать в достаточном количестве студий и приобретя несколько в собственность, — все потом были проданы с выгодой, — Ребекка разбиралась в требованиях, предъявляемых к художественному дизайну. Она знала, что необходимо для того, чтобы преуспеть в этом деле. Одним талантом ничего не добиться: творческие способности Ребекки подкреплялись отточенным профессионализмом и, что греха таить, нахрапистостью. Возвратившись в Бостон, она упорно работала. Не хотела никого нанимать в помощь, пока все не устроит сама. Она была и экономистом, и дизайнером, и модельщиком, и менеджером, и секретарем, и девочкой на побегушках. Второстепенные занятия умаляли радость от главного, того, что ей нравилось больше всего — быть дизайнером, но ей хотелось выполнять также и черновую работу.

Студия занимала несколько просторных комнат в обшарпанном доме на Конгресс-стрит, который был собственностью Ребекки. Это всего в нескольких кварталах от бостонского Детского Музея, правда, не в том направлении, в каком хотелось бы, но место было удобное, хотя район в последние годы стали населять и осваивать «новые американцы» — молодые преуспевающие бизнесмены. Ребекка купила дом задолго до того, как цена на недвижимость в старой части Бостона взлетела до небес. Причина приобретения была сентиментальной: на этом месте некогда стоял единственный пакгауз судоходной компании Блэкбернов. Было это году в 1800-м. Теперешние ее жильцы — ни один из которых не подозревал, что она их хозяйка — были таковы: угрюмый печатник, услугами коего Ребекка ни разу не воспользовалась, оптовик, торговавший оборудованием и материалами для офисов, поставщик продовольствия, трое или четверо бухгалтеров и еще дюжина непонятных мелких бизнесменов, к которым никогда не приходили посетители. Ребекка могла поднять плату за жилье или продать здание. Предложений хватало, в том числе одно весьма привлекательное от вице-президента «Вайтейкер и Рид», которому, очевидно, не пришло в голову, что она одна из тех Блэкбернов и что его босс даже не приблизится к дому, оскверненному ее владением.

Телефонный звонок оторвал Ребекку от размышлений, не стать ли ей главным художником сети международных курортов с представительством в Скоттсдейле. Неслабо. На завтрак — что-нибудь из японской кухни и впридачу заманчивые поездки.

Она поставила кассету с записью делового шума и взяла трубку:

— Ребекка Блэкберн.

— Ребби, что это у тебя там за вокзальная суета?

Ребекка улыбнулась, услыхав голос Софи Менчини:

— Мои подчиненные за работой. Я вычитала где-то, что шумовой фон вызывает у звонящих большее уважение к предприятию, возглавляемому женщиной. Они думают, что здесь и правда работа так и кипит.

— Господи! Выключи скорей, у меня важные новости.

Софи не тратит время на пустяки с девяти до пяти, а сейчас пол-одиннадцатого. Медноволосая, миниатюрная подруга Ребекки, бывшая соседка по комнате, соавтор «Заумника», была женщина сообразительная, выносливая и решительная. Много лет назад Софи, девушка из пригорода, приехала учиться в Бостонский университет. Она была типичной представительницей среднего класса, тогда как Ребекка принадлежала к высшей бостонской знати. В то время Ребекка возвратилась домой после десяти лет ссылки в центральной Флориде, где она прожила эти годы с матерью и пятью младшими братьями.

Обе они — и Софи, и Ребекка — во что бы то ни стало хотели независимости. Софи добивалась ее постепенно, осуществляя заранее продуманные шаги, Ребекка — импульсивно. Когда «Заумник» начал победное шествие, Софи уже получила степень магистра экономики управления и была готова, если представится возможность, погрузиться в круговерть деловой Америки. Она никогда не оглядывалась назад.

— Ты попала на страницы таблоида[7], — сказала Софи, сразу перейдя к делу.

Ребекка засмеялась:

— Неужели «Геральд» пронюхал, что Вайтейкеры сократили Ребекку Блэкберн?

Она усмехнулась, заметив непроизвольную горечь своих слов. До Бостона она никогда не поступала на службу, не будучи уверена в правильности принятого решения, в том, что она занимает свою нишу, что обретает дом. Работала она всегда на пределе возможного. Ее дизайнерские разработки оправдывали самые смелые ожидания заказчиков. Переход на другое место давал ощущение свободы, но вместе с тем вызывал сложное чувство трудно описуемой пустоты. Ей казалось, будто она что-то теряет, будто предает кого-то. А эпизод с «Вайтейкер и Рид» — сюда же надо отнести и возвращение в Бостон, и идею получить наконец ученую степень — был не просто попыткой заиметь работу или придать своей жизни некую устойчивость.

Она знала, что это было просто искушением судьбы.

— Да, об этом я слышала, — сказала Софи. — Во всяком случае, ты не помрешь с голоду без денег Квентина Рида.

— Это уж наверняка. Подумываю о том, чтобы перебраться в Аризону и рисовать кактусы. Если станет совсем худо, смогу продавать свои картинки туристам прямо с прицепа грузовика.

— Ребби, ты сведешь меня с ума.

— Отчего же, ведь я дизайнер, а не художник. Я не могу рассчитывать на то, что мои творения закупят музеи.

— Проклятая акула ты, Ребекка Блэкберн. От такого богатства тебе не придется рисовать ни кактусы, ни фикусы, Не прикидывайся нищей художницей.

Софи вечно посмеивалась над тем, как ее подруга относится к деньгам. При выдающейся рачительности, Ребекка значительно увеличила деньги от «Заумника», инвестировав их в рискованное предприятие, оказавшееся весьма и весьма доходным. Она учитывала каждый грош, но свободно распоряжалась тысячами долларов. И не придавала значения своему богатству.

— Так что пишет «Геральд»? — спросила Ребекка, возвращая Софи к теме разговора.

— Я веду речь кое о чем похуже «Бостон Геральд», — грустно вздохнув, сказала Софи. — Ребби, твоя фотография появилась на первой странице в «Успехе». Там же сообщается, что в настоящее время ты открыла студию близ бостонской гавани. Репортер выудил эту информацию у некоего мелкого чиновника.

Ребекка опустила кисточку во флакон «Па-лома Пикассо». Новость объясняла, почему какой-то газетчик домогался встречи с ней. Правда, он не сказал, из какой он газеты. Ребекка не держала на него зла. Это не имеет значения: уже давно она отказалась от встреч с журналистами.

— Несколько лет я сторонюсь репортеров, — сказала она.

— Знаю.

— Софи?

— Вспомни: семьдесят пятый год.

Падение Сайгона. Там, Май, Джед…

Ребекка закрыла глаза:

— О, черт!..

Квентин Рид после минутного колебания толкнул кованую калитку дома Вайтейкеров на Маунт-Вернон-стрит. Этот особняк да Бикон-Хилл представлял собою квинтэссенцию стиля Чарлза Булфинча: нетронутые линии кирпичного фасада, черные ставни и двери. Два громадных вяза, старых и больных, но любовно опекаемых и обихаживаемых, бросали тень на каменный тротуар и переднюю лужайку. Вязы эти были достопримечательностью Бикон-Хилл.

Квентин возвращался из «Вайтейкер и Рид». Каждая встреча с матерью выбивала его из колеи. Вот и сейчас: позвонила вдруг и потребовала, чтобы он тут же перестроил день и немедленно приезжал. Он еле волочил ноги, но не для того, чтобы оттянуть наступление неизбежного, а чтобы собраться с духом. Он постоял немного в тени, наслаждаясь тишиной Бикон-Хилл. Слышно было, как щебечут птицы. Шум делового Бостона, находившегося в одном квартале отсюда, казался очень Далеким.

Глубоко втянув воздух, он почувствовал аромат цветов и скошенной травы, а не выхлопных газов. Наконец он решительно зашагал по выложенной кирпичом дорожке к брусчатому подъезду для машин. Отношение богатенькой матушки к личной охране вызывало толки среди ее друзей, но она отказывалась перемениться. Она всегда обожала риск и приключения и ненавидела повадки параноидальных старух. Внутреннюю систему сигнализации, замок на воротах и Нгуен Кима, неусыпного телохранителя, шофера и порученца, она полагала достаточной защитой.