Энн Харрел - Вероломство

— Ты не хочешь узнать, почему я так рано вернулась? — спросила Ребекка.

— Думаю, со скуки. Опять ногти накрасила.

Да, раньше чем выйти из студии, надо было смыть «Палому Пикассо». Она швырнула на стол газету.

Томас взглянул на фотографии и состроил гримасу, оторвавшись от рассады.

— Прости, Ребекка, — сказал он своей единственной внучке.

Она удивилась.

— Разве ты виноват?

— Никто из вас не оказался бы в Сайгоне, если бы не я.

Кого он имел в виду: ее и Джеда, или еще и Там, Куанг Тая, ее отца и Бенджамина Рида? Ребекка не стала уточнять. За годы она привыкла не расспрашивать об этом деда. Нет, она не боялась всколыхнуть эту тему, просто знала, что расспросы бесполезны.

— Давай выпьем кофе и поговорим, — предложил дед.

Поговорим? Интересно, какой будет разговор — в его понимании, или в ее? Ребекка вслух не произнесла ни слова. Томас согрел в кофейнике остатки утреннего кофе, наполнил чашки прогорклым варевом, добавил молока и протянул одну Ребекке, а сам устроился в соломенном кресле, которое стояло в саду с незапамятных времен. Ребекка устроилась напротив и отхлебнула кофе. Хуже отравы. Но она не жаловалась, наблюдая за дедом в то время, как и тот изучал ее взглядом. Она знала, что ему видится: талантливая, богатая женщина почти тридцати четырех лет, не устроившая личной жизни, не нашедшая любви. А мог ли он догадываться, что видела она? Семидесятидевятилетнего мужчину, высокого, худощавого, с седой головой, не такого стройного, как прежде, и не такого гордого и самоуверенного. И все же он излучал силу, которая приходит вместе с опытом и страшным осознанием собственных ошибок. Непоправимых ошибок. Из-за своей самонадеянности он лишился единственного сына, оставил шестерых ребят без отца, а сноху — вдовой в двадцать восемь лет. Трудно человеку жить с таким грузом. Томас живет с ним четверть века и еще год.

Ветер развевал его мягкие седые волосы. Он спросил:

— Почему ты пришла ко мне?

— Не знаю.

— Не притворяйся, знаешь.

Она отвернулась и медленно заговорила:

— Когда Софи рассказала мне о фотографиях, первой реакцией были гнев и растерянность. Прошлое опять преследует меня. Мне даже не захотелось взглянуть на эту газету. Но потом… — Она вздохнула и повернулась к деду. — Я подумала, что, может быть, нам представилась возможность поговорить. Ведь мы никогда не говорили об этом. Ни о том, что случилось в Сайгоне в 1975, ни о событиях в дельте Меконга в 1963.

— Ребекка…

— Дед, ты мне когда-нибудь лгал?

Он ответил без колебаний:

— Нет. Разве что про кота…

— Ах, оставь кота. О Вьетнаме.

— Нет, Ребекка, я никогда тебе не лгал.

Она наклонилась к нему ближе.

— Но ты не сказал мне всего, так ведь?

— Мои ошибки и мои победы — это моя жизнь, не твоя. Если ты спрашиваешь, жалею ли я, то я отвечу: да, о многом жалею. И не только о твоем отце или Бенджамине. Я побывал на вьетнамском мемориале и, глядя на пятьдесят восемь тысяч имен, думал о мужчинах, женщинах и детях, которых я знал в Индокитае и которые погибли. И я спросил себя: что я мог сделать, чтобы предотвратить то, что случилось потом? Был слишком самонадеянным. Возможно. А возможно и нет. Все дело в том, что мы этого никогда не узнаем. Все, чему я научился за семьдесят девять лет жизни на этой планете, занимаясь историей, так это то, что нам не дано изменить прошлое.

Ребекке нелегко было слушать его.

— А будущее?

— У меня нет магического кристалла, — сжав губы, процедил Томас. — Хотелось бы его иметь. Но приходится делать как лучше сейчас.

— И как было бы лучше?

— Что бы я ни сказал, ничего не изменишь.

— Дед, — Ребекка с трудом скрывала свое нетерпение, — я не могу понять, как лучше, если не знаю всех фактов. То, что эта фотография могла появиться на первой полосе таблоида, говорит о том, что 1963 и 1975 годы не ушли в прошлое. Они до сих пор преследуют нас. Меня… И я имею право знать всю правду.

— Изучай историю, — посоветовал Томас Блэкберн. — Так ты поймешь, что никто не знает «всей» правды.

Ребекка сцепила зубы, но все равно боялась, что дед догадается, как она сердита и измучена.

— Что ты мне посоветуешь: сделать вид, будто это не моя фотография разошлась в миллионах экземпляров?

— Нет, Ребекка, — сказал он, поднимаясь с кресла. — Никогда не делай вид, будто ничего не случилось.

Не сказав больше ни слова, он повернулся к ней спиной, вновь занявшись примятой рассадой. Ребекка молча проклинала его — и себя за то, что решила просить у него совета и что понадеялась разузнать у него подробности той далекой истории. Ничего не изменилось за эти годы. Глупо было рассчитывать на откровенность, хоть теперь ей не восемь, как в год гибели отца, и не двадцать, когда она потеряла любимого. В ее версии событий в Индокитае так много провалов. Что это за скандал, из-за которого карьера деда пошла крахом и переменилась вся ее жизнь?

Но она должна знать. За долгие годы она убедилась, что Томас Блэкберн, решившись рассказать правду, выдает ее малыми порциями.

Май Слоан сидела рядом с отцом, скрестив руки, пока они ехали по мосту «Золотые Ворота» и дальше — к холмам округа Марин, где жил дед. С тех пор, как они отъехали от дома, Май не сказала ни слова. Она отказалась собирать вещи, поэтому Джеду пришлось самому торопливо побросать ее пожитки в большую холщовую сумку. И не его вина, если он взял что-то не то. Она кричала, что он поступает несправедливо, но Джед возразил на это: жизнь не всегда справедлива, и пора это знать. Обычно он без труда мог объяснить то или иное свое решение, но не на этот раз. Он просто велел ей собираться, потому что придется провести несколько дней в доме деда. Май назвала его диктатором, но и это не смягчило непреклонный взгляд Джеда.

Она продолжала дуться и когда они миновали охрану уединенного дома Уэсли Слоана, что стоял на Тибероне, господствуя над сан-францисской гаванью. В другой раз Май запрыгала бы от радости, если бы ей представился случай провести несколько дней в доме деда. Ведь у того есть все, что ни пожелаешь. Но отец забрал ее из школы и отказался объяснить, что происходит. Не стал говорить о том белоголовом человеке с лицом, обезображенным шрамом, которого он прогнал, наведя на него пистолет. Май и не знала, что у отца есть оружие. Может, этот незнакомец промышляет похищением детей? Может, он связан с теми бандитами-рокерами? Джед ничего не объяснил. Он только велел ей никуда не отлучаться из усадьбы деда, даже в школу ходить запретил.

— Перестань капризничать, Май, — без всякого сочувствия сказал он, когда они подъезжали к дому Уэсли Слоана. — Есть вещи, которые надо принять как необходимость.

— Мне и так приходится принимать больше, чем другим!

— Противная. Не знаешь своего счастья.

— Знаю, — огрызнулась девочка. — Знаю, что могла бы просить подаяние на улицах Хо Ши Мина, как сотни детей-полукровок, брошенных во Вьетнаме. По сравнению с ними мне нечего жаловаться. Я должна улыбаться и проглатывать все, чем меня ни угостят, особенно ты, мой отец, ведь у многих из нас нет отцов.

Джед вздохнул:

— Ты имеешь право жаловаться на все, что угодно. Страдаешь — страдай, но не жди, что я буду поощрять тебя, если ты вздумаешь считать себя мученицей. И хватит постоянно соизмерять свою жизнь с жизнью тех детей американцев и вьетнамок, которые не смогли покинуть Сайгон. Ты можешь сочувствовать их судьбе, но ты ведь не виновата в том, что они — там, а ты — здесь.

Май отвернулась к окну, не желая смотреть на отца. Она читала книги и видела фильмы о вьетнамской войне, о своей родине, даже пыталась научиться разговаривать на языке своей матери. Отец сказал ей, что в четырнадцать лет растерянность и смятение — вполне нормальное явление. Главное — оставаться собой. А кто она? Иногда ей казалось, что она этого не знает. Иногда она ненавидела себя за то, что испытывает недовольство, тогда как многие ее соплеменники сталкиваются с несправедливостью, жестокостью и нищетой. Они не знают, что такое удобная постель, безопасность, уверенность в завтрашнем дне — а она все это принимает как должное. Иногда она ненавидела себя за то, что недостаточно ценит это. Ей так повезло. Чего же ей еще надо?

— Ты даже не скажешь мне, куда уезжаешь? — спросила Май.

Джед молчал, не зная, что сказать дочери. Он промолчал и когда вышел «Успех» и она увидела на фотографии Ребекку, его и себя грудным ребенком. Потом появился этот человек, который стрелял в него в Сайгоне, и это все изменило. Сначала Джед не узнал его изрубцованного лица, но белые волосы и мертвенный взгляд карих глаз поразили, словно удар, и он все вспомнил. Крики, боль, ужас той удушливой, страшной ночи. Этот человек думал, что убил его тогда, четырнадцать лет назад, в Сайгоне, когда Джед потерял Там… и Ребекку.

Но он не позволит отнять у себя Май.

Все-таки он сказал ей:

— Я еду в Бостон.

Май так и подпрыгнула на сиденье:

— В Бостон! Но папа…

— Больше ни слова, Май! Ты не можешь поехать со мной. Радуйся, что я хоть это тебе сказал.

Он заметил, что она с трудом сдерживается, чтобы не закатить истерику. Это могло бы случиться год назад, но сейчас она почти взрослая. Она закусила губу и опять отвернулась к окну. В Бостон она мечтала попасть уже несколько лет. Это город, где жили поколения Блэкбернов. Там вырос ее отец. И туда он привез ее из Вьетнама, правда, очень ненадолго. Джед пытался понять. Ей уже четырнадцать, и она думает, что частичка ее осталась в Бостоне, где вырос ее отец, и в Сайгоне, где жила ее мать и где родилась сама Май. Но в эти места она не может отправиться в одиночку. А Джед отказывается взять ее с собой.

— Собираешься встретиться с Ребеккой Блэкберн? — спросила Май.

Нет, если удастся. Хотя чего там — это проще простого. Как он хохотал, когда увидел телепередачу, посвященную наимоднейшей игре «Заумник»! Он понял тогда, что Ребекка Блэкберн купается в деньгах. Ей это на пользу — у нее всегда были замашки сноба. И все-таки он ненавидел себя за те страдания, что причинил ей, а встретиться вновь — значит разбередить старую рану.

Поэтому он ответил дочери:

— Едва ли.

Раньше он не рассказывал Май ни о той роли, что сыграла Ребекка в их выезде из Сайгона, ни об известной фотографии, на которой они были запечатлены втроем. Увидев снимок в «Успехе», Май накинулась на него, и он не обиделся на ее гнев. Был сам не свой. Объяснил, что когда-то дружил с Ребеккой.

— Так с кем же ты едешь встречаться? — без обиняков спросила Май.

— Давай поговорим в другой раз, ладно? Я обещаю. Но не сейчас.

— Просто мне…

— Знаю.

Он припарковался у главного входа в дом отца и обнял дочь. Никогда бы не отпустил ее от себя, но это невозможно.

— Ты для меня — всё, — сказал он. — Поверь, я не хотел тебя обидеть.

— Я верю тебе, папа, ты же знаешь.

— Вот и хорошо. Поживи здесь, пусть дедушка побалует тебя несколько дней. Я позвоню. И вернусь как можно скорей.

Она попыталась улыбнуться:

— О'кей.

— А теперь мне пора.

— Ты не войдешь в дом?

Он покачал головой. Если Май не удалось вытянуть из него объяснений, то Уэсли Слоан может оказаться удачливей. Дочь, кажется, поняла причину отказа, обняла его и заставила подтвердить обещание позвонить из Бостона, затем подхватила сумку и выскочила из машины. Он подождал, пока она подойдет к двери, помахал ей рукой на прощание, она помахала в ответ и наконец скрылась в доме.

Он ехал обратно по спокойным холмам Тиберона к мосту «Золотые Ворота» и дальше — к Рашн-Хилл, где без Май дом их показался ему одиноким и молчаливым. С иронической деловитостью он прочистил и зарядил пистолет, моля Бога, чтобы оружие не пришлось использовать по назначению. Потом он посидел в гостиной, перед окном с фантастическим видом на сан-францисскую гавань, наблюдая за тем, как опускается туман. Ему едва ли не хотелось, чтобы этот белоголовый человек вернулся. Если бы тогда Май не было рядом… Джед не знал, что бы он сделал. Но прошло четырнадцать лет. 1975 год не должен стать и ее болью.

— К черту, — пробормотал он, — я этого не допущу.

Ближайший рейс на Бостон — в 8.37 утра.

Это его рейс.

После разговора с дедом Ребекка решила не возвращаться к себе в мастерскую и ушла в свою комнату на третьем этаже, откуда открывался вид на обсаженную деревьями Западную Кедровую улицу. Вот уж не думала, не гадала, что наступит день, когда она будет снимать комнату в доме Томаса Блэкберна. Он начал пускать жильцов несколько лет назад, в основном студентов. В обмен на скромную плату он предоставлял им меблированную комнату, общую ванну, гостиную и возможность готовить на кухне, с удовольствием принимая приглашения к обеду, когда те стряпали что-нибудь вкусное, и обсуждая с ними вопросы политики, если у тех была охота. Сейчас его постояльцы — это экономист из Нигерии, пишущий докторскую диссертацию, студентка медицинского колледжа из Греции и двое китайцев-физиков. И еще Ребекка, которая могла бы позволить себе полностью обновить дом на Бикон-Хилл: заменить древнюю сантехнику, протертую до дыр мягкую мебель и ветхие портьеры, — чтобы все они жили в пристойных условиях. Однако у деда и его жильцов была своя гордость, да и Ребекка не видела необходимости тратить деньги на аренду хорошей квартиры в городе, в котором было самое дорогое жилье. Лучше пожить в семейной обстановке, пока не выяснится, таков ли Бостон, каким она его себе представляла.