Единственная праздничная традиция, которую я свято соблюдаю – повторение коротенького заклинания, звучащего примерно так: не позволю кровным родственникам портить мне кровь, постараюсь принять близких такими, как есть, не допуская, однако, посягательств на целостность собственной личности и свои взгляды; установлю разумные границы, стараясь вести себя не вызывающе – как взрослая, а не как обиженный ребенок, и постараюсь отогнать мысль, будто в роддоме меня отдали не тем родителям.

Многократное повторение подобной мантры вселяет надежду и дает уверенность. Вера в себя живет еще минуты три с половиной после того, как я переступаю порог маминой квартиры.

Нынешний год не стал исключением. Приехав за две минуты до назначенного срока, я увидела в гостиной дядюшку Верна, уже усевшегося перед телевизором, сказала «привет» и выслушала изобретенную дядей специфическую форму приветствия. Людям, не принадлежащим к нашему племени, трудно понять его язык, но я правильно истолковала ответ, расшифровав, что дядюшка тоже сказал «привет». Многие находят, будто дядя Берн слегка не в себе, ведь от него слова не добьешься, но лично мне он кажется приятным исключением из общего правила. Вот бы остальные члены семьи последовали его примеру! Не то чтобы дядя не издает ни звука: через равные промежутки времени он испускает долгие тяжкие вздохи, и от них становится уютно, как, скажем, в присутствии старой немецкой овчарки, живущей в семье с тех пор, как вы себя помните.

Сложив в единую картину отрывочные сведения, я пришла к мысли, что дядя страдает посттравматическим стрессом после войны в Корее – он участвовал в боях за водохранилище Чосин.[5] Учась в колледже, я имела глупость восхищаться дядюшкиной биографией. Ужасно… В то время солдатам, вернувшимся из Кореи, предлагалось засунуть свои воспоминания подальше и примириться с положением вещей. Не сомневаюсь, дядя умер бы от унижения, заикнись я на эту тему, поэтому предпочитаю ее не затрагивать.

Я уже хотела пройти в зону боевых действий у кухонной плиты, когда услышала знакомую мелодию заставки к сериалу и, повернув голову, увидела на экране начальные титры очередной серии «Сумеречной зоны»– оказалось, к маминому телевизору подключили видеомагнитофон. Интересно, это в аду заморозки или у меня галлюцинации? На протяжении пяти лет я настойчиво предлагала матери видеомагнитофон на Рождество, и каждый раз она отмахивалась: современные фильмы слишком дрянные, и не стоит и стараться. Мысль о том, что дядюшка Берн настолько заинтересовался видиками, что приобрел один из них, казалась дикой. Я давно подозреваю: дядюшку вполне устраивает смотреть в пространство, пока не позовут обедать или вообще до скончания времен.

На полу красовалась горка видеокассет с аккуратно наклеенными ярлычками с кратким и точным описанием серий «Сумеречной зоны». До меня дошло – во-первых, дядюшка надписал кассеты, придумав названия не в бровь, а в глаз: «Жадные родственники получают новые лица», «Космонавт терроризирует малышей-инопланетян», «Смерть путешествует автостопом», «Марсианин на автобусе». Читая, я сразу понимала, о какой серии идет речь.

Во-вторых, он записал мои любимые серии. Неужели две-три фразы вроде «О, вот эта классная», которые мне случилось проронить за долгие часы молчания, привлекли его внимание и несколько лет дядя о них помнил? С испугом и недоумением я подумала: неужели дядюшка Верн мне симпатизирует?

Растрогавшись, я едва не кинулась ему на шею с восторженным воплем, но с дядюшкой Верном такие номера не проходили, поэтому я сказала, что сейчас вернусь и что снова посмотреть «Сумеречную зону» исключительно приятно. Дядя кивнул и, когда я направилась в кухню, на своем особом языке попросил захватить для него пива.

Осторожно приблизившись к кухне, я услышала приглушенные голоса тетки и матери, споривших, в какую из салатниц класть ямс, а куда накладывать картофельное пюре. После тридцати с лишним Дней благодарения могли бы выяснить это раз и навсегда… Когда-то я пыталась помогать на кухне, но каждый раз это заканчивалось катастрофой. Тетка и мать выработали особую систему, доведя ее до совершенства и отточив до мелочей, на что у них ушел остаток двадцатого и начало двадцать первого веков, так что постороннему нечего было и пытаться вникнуть в сложный ритуал.

По какой-то причине – возможно, потому что мать привыкла спорить почти с каждым моим решением, – я являюсь воплощением маминого разочарования в жизни, живым и дышащим символом всего, чего ей не удалось добиться и что не соответствовало ее ожиданиям, – брак, южная Калифорния, жизнь, мир и я, Саманта Стоун, единственное дитя, способное достичь значительных высот, приложи оно хоть малейшие усилия в нужном направлении.

Поглощенные спором, мать и тетка не заметили, как я приоткрыла дверь. Я наблюдала за ними, переполняясь сентиментально-теплыми, праздничными чувствами. Дядя Верн, записавший для меня «Сумеречную зону», и две сумасшедшие, до хрипоты спорящие по поводу каждой мелочи праздничного обеда, – вот моя семья без прикрас, с маниями и дефектами.

– Ведь отлично знаешь, Марни, картошки больше, чем ямса! Кладем пюре в эту салатницу.

– А ты вечно забываешь, что к ямсу подается подливка из алтея. Ей требуется место.

– Не так уж много места требуется подливке. Меньше, чем картофельному пюре.

– Хорошо, но если растаявший алтей потечет через край, я не виновата.

– Клади меньше алтея. Вечно ты наваливаешь целую гору!

– Но именно алтей придает ямсу вкус!

Это могло длиться бесконечно, поэтому я решилась перебить их жизнерадостным приветствием.

– Тетя Марни, вы видели, что сделал дядя Верн? – ласково спросила я.

– Что он еще натворил? – насторожилась тетка.

– Дядя записал десяток серий «Сумеречной зоны», сейчас мы будем их смотреть.

– Ах, это, – отмахнулась тетка. – Он меня чуть с ума не свел. Каждую неделю брался за программу и дотошно выяснял, какие серии будут показывать. Затем составил список серий, которые будет записывать. Не важно, что по телевизору шли передачи, интересовавшие меня. Что вы, нет ничего важнее «Сумеречной зоны». Ей-богу, я убить готова эту женщину, вот просто пристукнуть ее хочется.

Я понятия не имела, какую женщину она имеет в виду и при чем тут «Сумеречная зона», но надеялась – терпение и настойчивость помогут пролить свет на эту загадку.

– Какую женщину? – поинтересовалась я.

– Нашего стоматолога. Знаешь манеру дантистов разговаривать с тобой во время лечения зубов? Когда ты не в состоянии отвечать и к тому же страстно хочешь, чтобы они побыстрее закончили?

– Да, конечно.

– Так вот, не знаю почему, но во время лечения зубов она пудрила Верну мозги, болтая, что записывает на видео любимую «мыльную оперу», так как ее показывают днем, когда она на работе, а вечерами смотрит. С этого и началось: ни дать, ни взять второе пришествие наступило. Выходит Верн из кабинета в приемную, где я его жду, и заявляет: мы должны купить видеомагнитофон и подключиться к кабельному телевидению, ведь, по словам гениального стоматолога, по одному из кабельных каналов идет «Сумеречная зона». Я говорю: «Для чего записывать? Если у нас будет кабельное, почему просто не посмотреть сериал, когда его показывают?» Он отвечает, что хочет приберечь хорошие серии ко Дню благодарения. Спрашиваю: «Какого дьявола! Что может быть общего у Дня благодарения с «Сумеречной зоной»?» Вразумительного ответа я так и не добилась. Уверяю тебя, эта ненормальная космическая музыка мне уже снится.

– Разве вы не помните, тетя Марни? В День благодарения мы с дядей Верном много лет смотрели «Сумеречную зону». По местному каналу сериал крутили нон-стоп.

– Ах, вот как. – Тетка надула губы. – Мы с твоей матерью слишком заняты приготовлением обеда, чтобы замечать, что вы там смотрите по телевизору. Одно я знаю наверняка: если даже до конца жизни я не услышу ни слова о «Сумеречной зоне», этого будет недостаточно.

Я слушала тетю Марни, и скудное веселье, которого можно ожидать от праздника, понемногу испарялось. Теплые чувства остывали с рекордной быстротой, и, как по графику, ободряющее заклинание потеряло силу, превратившись в зыбкое воспоминание. Выйти, что ли в патио курнуть…

– Я на минутку, – пообещала я матери и тетке.

– Куда это ты собралась? – с подозрением осведомилась мать, словно я замышляла бегство.

– Выйду покурить.

– Разве вы с дядей не смотрите телевизор? Берн столько для тебя сделал, так беспокоился, записывая сериал.

– Да уж, – ввернула тетка Марни, – исключительно дли тебя.

Две минуты назад они об этом не знали, но моментально сориентировались и подняли на щит. Не перестаю удивляться: какими бы чудными родственники мне ни казались, они считают себя абсолютно нормальными. Может, это мне пора сходить провериться? Люди с психическими проблемами считают себя здоровее здоровых. Может, я психопатка и маньяк и не подозреваю об этом? Подобные мысли начинали одолевать меня каждый раз, когда я проводила в обществе родственников более получаса.

– Через пару минут вернусь, – покорно пообещала я, взрослая женщина, своей мамочке.

– Когда же ты бросишь эту мерзкую привычку? – долетело мне вслед, причем в интонации ясно чувствовался праведный гнев бывшей курильщицы.

– С завтрашнего дня, – отозвалась я.

Уже закрывая дверь, я услышала, как мать добавила:

– Знаешь, сколько раз я от нее это слышала?

– Боже, помоги нам, если она бросит курить! – ужаснулась тетка. – Помнишь, какой она тогда становится?

Усевшись, я сердито выпустила струю дыма. Да, я неоднократно бросала курить, но все еще курю. И что? Разве не является материнской обязанностью, частью, так сказать, родительского контракта, верить в ребенка, каким бы он ни был? Родители Джона Хинкли, покушавшегося на жизнь президента, верят в сына, несмотря ни на что. Моим худшим поступком стала ложь в резюме, но нельзя же считать это преступлением: Господь видит, как менеджеры по персоналу цепляются к опыту и образованию.

Я снова напомнила себе – в который раз, – что уже взрослая и могу выбирать. Через несколько часов увижу Грега. Меньше всего мне хочется предстать перед ним взвинченной стервой, да еще по-детски обиженной на весь свет. Не позволю родне испортить мне настроение! Для этого необходимо покурить.

Остаток утра и начало дня прошли гладко. Мы с дядюшкой Верном наслаждались сериями «Сумеречной зоны», уминая чипсы с соусом. Каждый час я выходила на крыльцо покурить. Мама терпеть не может, когда я курю на крыльце, но мне не хотелось ходить мимо кухни. Ей-богу, командующие армией инопланетян чувствовали себя спокойнее перед вторжением в Нормандию. На крыльце я проводила время с пользой: (1) теряясь в догадках, о чем это Грег хотел со мной поговорить, и (2) вспоминая, как здорово нам было вместе. Курение – чрезвычайно полезная привычка для выдающихся мыслителей вроде меня.

День шел. Мама и тетка сновали между кухней и столовой, сопровождая процесс краткими репликами. Я легко могу сказать, к какой станции подъезжает экспресс «День благодарения», послушав объявления, вырывающиеся у хозяек. Когда одна из них сообщает, что стол почти накрыт и остались последние штрихи, значит, до обеда еще около часа. Из кухни выносят масло и клюквенный соус – значит, скоро начнутся ожесточенные споры о том, сочетаются они друг с другом или нет. Затем откроются ежегодные дебаты по поводу того, нужно или нет оставлять индейку на кухне, подав к столу несколько ломтиков, но, в конце концов, стороны приходят к соглашению, что День благодарения не будет Днем благодарения, если на столе не красуется индейка.

Решив вопрос с героиней дня, они отступят в кухню мять картофельное пюре, готовить подливку, сдабривать бобы маслом, подогревать булочки, доставать тарелки и приборы, водружать индейку на блюдо, после чего начнется финальное наступление на обеденный стол, называемое «самыми последними штрихами к праздничному обеду», венчающими «последние штрихи».

При приближении времени «Ч» тетка или мать отберут у нас остатки чипсов и соуса, требуя, чтобы мы не портили аппетит. Так как мы целый день отъедали физиономии чипсами, запивая их попеременно то пивом, то газировкой, предупреждение можно считать слегка запоздавшим. Несмотря ни на что, мы с дядюшкой Верном всегда отдавали должное праздничному угощению, ведь, как ни сходи с ума по поводу приготовлений, приходится признать – индейка-с-праздничными-прибамбасами удается матери с теткой бесподобно.

Когда все готово, обе появляются из кухни – разгоряченные, уставшие и страшно довольные собой. Они и только они привели в дом праздник – эту извечную тему они станут подробно обсуждать и вертеть так и этак в течение всего обеда.

В начале четвертого мы, наконец, приступили к обеду. Каким-то чудом матери с теткой удалось втиснуть на столешницу больше еды и тарелок, чем стол мог выдержать по законам физики, но зрелище получилось замечательное. Не парадный блестящий обед, но уютный домашний стол, какой полагается накрывать в День благодарения. Заняв место во главе стола, мать изготовилась разрезать индейку. По некой таинственной причине дядюшка птицу никогда не резал, что было довольно странным, учитывая четкие представления матери и тетки о том, как надлежит поступать леди, а как – джентльменам. Дядюшкина причуда никогда не обсуждалась. Никогда. Однажды я спросила мать, почему после смерти отца именно она, а не дядя Верн, взяла на себя труд разрезать праздничную индейку. На лице мамы появилось хорошо знакомое мне выражение: прости, не слышу твоего вопроса, ибо речь идет о том, чего не существует в природе, а если бы и существовало, хотя не существует и никогда существовать не будет, то все равно это было бы не твое дело. Такое вот выражение лица.