– Знаешь, – сказал я, – все это выглядит нехорошо с расстояния времени, но тогда я не воспринимал ее намерения всерьез, думал, что это игра. Ты не должна думать обо мне плохо. С тех пор я очень изменился. И представь себе – к лучшему.

Вера посмотрела мне прямо в глаза, и в ее взгляде прочитывалось недоверие.

– Ты перестал врать?

– Нет, но я перестал охмурять девушек, вешая им лапшу на уши о своих чувствах, тогда как на самом деле ничего, кроме желания трахнуть, я к ним не испытывал.

– О, это интересно. Ты перестал охмурять… однако твоя вчерашняя вылазка на остров свидетельствует о другом. Ты бессовестный лгун. Мало того, что, встречаясь со мной, ты трахаешь кого-то у себя дома, о чем свидетельствует испачканная помадой подушка, да еще и занимаешься сексом на свежем воздухе, якобы на прощание. Признайся, со сколькими ты еще собираешься распрощаться? И кому будешь рассказывать про сегодняшний вечер как про акт очередного прощания? Похоже, это у тебя традиция: устраивать прощальные вечера на этом острове.

– Ты сама настояла прийти сюда. Я все тебе честно рассказал, а в награду получил обвинение в подлости. Я лгун! Да как ты можешь такое говорить? Я лгун! – Я откупорил очередную бутылку и налил в бокалы. – Да, я лгун. Но не для тебя. У меня нет тайн перед тобой. И вообще, я именно с тобой испытал своеобразное очищение… Да-да, не смейся, рядом с тобой я преображаюсь, все темные страсти забиваются в самый глухой угол моей души и нос оттуда не показывают… Ну, разве что иногда… Однако то, что произошло вчера… это ведь исключение… Я твердо решил со всеми распрощаться, кроме тебя. Чтобы только ты и я, понимаешь? И никого между нами.

Я чокнулся с ней. Разумеется, опьянение – лучший способ приглушить психоаналитические способности интеллектуальной дамы. Вера отдалась с какой-то печалью обреченности на лице, не проронив ни единого слова.

4

Я бы с большим удовольствием отправился домой, но изрядно захмелевшая Вера потащила меня в «Вавилон». Ей, видите ли, необходимо протрезвиться за чашечкой кофе, ведь не может она в таком состоянии явиться домой.

– Ты зачем напоил меня? – упрекала она, я же вежливо отвечал, что это ей только кажется, что она вовсе не пьяна, а вполне трезвая, о чем красноречиво свидетельствуют правильно построенные сложноподчиненные предложения и употребление ею иностранных слов, значений которых я не знаю и знать не хочу.

Как только мы сели за столик, к нам тотчас присоединился Андрон со своей новой кралей и радостно сообщил, что они женятся. Избранница его сердца была худа, как жердь, имела лисье выражение лица с удивительно узкими губами. Я хотел спросить его, неужели он не смог найти чего-нибудь пострашнее, однако сдержал себя.

– Ты снова выиграл, – сказал я.

Андрон рассмеялся, подмигивая мне заговорщически, а краля вытянула шею и удивленно спросила, что именно он выиграл.

– Пять баксов, – ответил я.

– За что?

– Мы поспорили, кто из нас быстрее женится.

Андрон снова самодовольно засмеялся, не переставая подмигивать мне и строить комические гримасы. Вера с философской сосредоточенностью водила пальчиком по столу, а затем извинилась, сообщив, что ей необходимо выйти. Краля тоже вспомнила о своих надобностях и присоединилась к Вере.

– Классная телка, – сказал я, подтвердив свою высокую оценку крали поднятым большим пальцем правой руки. (Хотя, по правде говоря, он так и норовил свернуться в кукиш).

– Прекрати. Ты ничего не понимаешь. Она дочь ректора.

– А-а…

– Вот тебе и а-а. Там такие бабули, что хо-хо. А с рожи нам воду не пить.

– Тогда понятно.

– Между прочим, у нее есть старшая сестра. Незамужняя.

– Неужели целка?

– Железно.

– И такая же красавица?

– Я бы сказал, та даже малость симпатичнее будет. На фига тебе эти писаные красавицы? Чтобы затем ишачить на нее всю жизнь? Я тебя познакомлю с ее сестрой. Папанька уже каждой из них подарил по шикарной дачке со всеми прибамбасами и с «опелем» в придачу. Будешь кататься как сыр в молоке.

– Возможно, это именно то, о чем я мечтаю.

– Ну, ты же не дурак. Ты ведь понимаешь. Тебе же, как писателю, чего еще не хватает? Идеальных условий для творчества, так ведь? Ну, вот. О лучших условиях для творчества, чем у зятя ректора, нечего и мечтать. В свадебное путешествие укатим на Кипр. Так что, если быстренько ее уломаешь, махнем вместе. Давай, решайся.

– И сколько лет ее сеструхе?

– Четвертак. Самое время, чтобы заарканить. В этом возрасте девицы очень податливы. У них все антенны работают в одном-единственном направлении – немедленно выскочить замуж. Ведь когда стукнет двадцать шесть, планка падает. Начинается депрессия, возникают идеи уйти в науку, в бизнес, делать карьеру и т. д. И вернуть их обратно к идее уютного семейного гнездышка и счастливого материнства с каждым последующим годом все сложнее. Ну а в этот период их можно брать голыми руками. Вот так подходишь и берешь. Я не понимаю, что ты находишь в тех расфуфыренных девахах. Я уже давно в них разочаровался.

В этот момент вернулись наши дамы, они, очевидно, тоже нашли какую-то тему для беседы и загадочно хихикали. Мы еще перебросились несколькими пустопорожними фразами, и Андрон отчалил, бережно обняв свою красавицу. Вера провела их столь насмешливым взглядом, что я спросил:

– Что тебя так потешает?

– Да вот приятель твой такой смешной.

– И чем же?

– А ты никому не скажешь?

– Нет.

– Ну, он ведь думает, что она от него в восторге.

– А разве нет?

– Она и не помышляет выходить за него замуж. Она не столь глупа, чтобы не сообразить, что именно Андрона в ней интересует.

– Вот как?

– Уж не рассказывал ли он тебе про ее сестру?

– М-м… что-то говорил…

– О том, что ей просто невтерпеж хочется выйти замуж?

– Да.

– Про дачу и «опель»?

– Угу.

– Может, и познакомить предлагал?

– Ну, предлагал.

– А ты что?

– Ничего.

– Не верю.

– Не верь.

– Ну, ладно. У нее нет сестры. Она ее придумала. Показала Андрону фотографию своей подруги. И спросила, нет ли у него для нее кавалера.

– Зачем ей это?

– А затем, чтобы самой познакомиться. Неужели непонятно? Она использует Андрона исключительно с одной целью – чтоб было кому выводить ее на люди. Сам понимаешь, девушка после окончания учебы выпадает из тусовки. Дом – работа, дом – работа.

– И это она тебе, первой попавшейся, все так выболтала?

– Во-первых, мы были знакомы и прежде. Наши родители давно дружат.

– Постой-постой, ты утверждаешь, что вы были знакомы… Но ведь когда они подсели и Андрон вас познакомил…

– …мы сделали вид, что видимся впервые. Просто она успела мне украдкой подмигнуть. Так вот. А во-вторых, она начала разговор с того, что полюбопытствовала, какие у нас с тобой отношения.

– И что ты ей сказала?

– А то, что слышала от тебя.

– Что именно?

– А то, что у нас пылкая любовь. Что-то не так?

– Нет, все нормально. То есть на кой черт ей знать о наших отношениях?

– Возможно, она хотела выведать, нельзя ли тебя закадрить.

Бедный Андрон! Я почувствовал, что должен непременно выпить. Подошел к бару, сделал заказ и, посмотрев по сторонам, увидел Зеника. Он одиноко сидел за столиком, потупив взгляд в пустую рюмку, словно вот-вот должно было случиться чудо и рюмка сама по себе наполнится водкой, я же смотрел на него и не мог понять, отчего на его лице отразилась такая вселенская печаль, словно его намедни выпустили из китайской тюрьмы. Я решил его развеселить и кивнул одному знакомцу, а когда тот подошел, попросил его сесть у Зеника за спиной и затеять с ним небольшой разговор: мол, как дела и тому подобное, а я тем временем подменю пустую рюмку на полную. Знакомый охотно поддержал мою затею, и я заказал у бармена полнехонькую рюмку горилки. Как только Зеник отвернулся, я мгновенно заменил рюмки и снова отошел к стойке, ожидая, пока бармен приготовит мороженое, кофе и откроет шампанское. Вполглаза следил за подопытным Зеником. О-о, надо было видеть его лицо, когда он узрел полную рюмку. Зеник вначале мотнул головой, а потом, что бы вы думали, он сделал? Приклонился к рюмке носом, хищно обнюхал, после чего воткнул в нее палец и облизал: «Горилка!» – лицо его озарилось радостью. Оказывается, чудеса все же случаются. Он бережно взял рюмку, опрокинул ее с чувством нескрываемого самоуважения, после чего окинул зал взглядом победителя. Увидев за дальним столиком одинокую Веру, он мгновенно приподнял локотки, намереваясь подлететь к ней, однако внутреннее чувство подсказало, что торопиться все же не следует и лучше завершить полный осмотр бара. Это было правильно, ведь, заметив наконец и меня возле бара, он снова опустил локти на стол. Но лишь на какое-то мгновение, а спустя пять секунд он уже ковылял ко мне с прежним похоронным выражением лица.

– Сервус. А ты знаешь, странные дела творятся в «Вавилоне».

– Да, я слышал.

– С тобой тоже происходило что-нибудь похожее? – он говорил полушепотом, встревоженно оглядываясь вокруг.

– Что именно?

– Рюмки наполняются сами по себе… сами по себе… Подходят какие-то незнакомые люди и расспрашивают про дела, а я ни сном ни духом не знаю, кто же это может быть. Они же ведут себя так, словно я их старинный приятель. И вот что интересно! Они разыскивают меня только во время моего отсутствия! Хотя я здесь так часто бываю! Или вот моя скрипка… Ты ведь знаешь мою скрипку… Она обладает способностью иногда исчезать, а затем появляться. За другим столом. Они издеваются надо мной. И все это происходит здесь, в «Вавилоне». А на прошлой неделе я увидел за столиком, знаешь кого?

– Не имею малейшего понятия.

– Троцкого.

Известный выпивоха и малоизвестный художник Папроцкий по прозвищу Троцкий недавно умер в молодом возрасте.

– Значит, ты видел его дух? – сказал я.

– Я видел его наяву, точно так же, как вижу сейчас тебя. Какой к черту дух? Я даже заказал ему рюмку водки и попросил бармена принести и поставить ему на стол, но Троцкий исчез. Наверное, на том свете пить им воспрещается. Как ты думаешь?

– На том свете не только пить, но и трахаться запрещено.

– Какой ужас! – Он умолк и смотрел, как бармен, ловко расставив заказ на поднос, несет его к Вериному столику.

– Слушай, а ты по-прежнему с ней? – кивнул на Веру.

– А что?

– Я думал, что между вами все кончено.

– Почему это тебя так волнует?

– Она мне нравится.

– Мне тоже.

– Но мне-то она по-настоящему нравится, понимаешь?

У меня не было желания спорить с ним, захмелевшим и озабоченным. Зеник пребывал в постоянных поисках подруги своей печали. От него попахивало смертью.

– Да, понимаю, – кивнул я.

– Для тебя это просто развлечение, я же знаю. Ты ее отымеешь и бросишь. Разве не так?

Я пожал плечами:

– Чего ты ждешь от меня?

– Чтобы ты оставил ее в покое. Тогда она будет со мной.

– Кто его знает. Имей терпение, подожди.

– Нет уж, я слишком долго ждал. Она просто глупа до святости. У нее бзик на известных людей, особенно на художников и поэтов. Ты для нее лишь имя. И больше ничего. Неужели тебе приятно трахать бабу, которая легла под тебя только потому, что во Львове так мало известных людей? И все заняты! Я ее уже изучил. Она просто балдеет от таких, как ты. Ей хочется, чтобы все видели, какая она крутая. Чувак, но это же все фигня. Ты для нее не существуешь. Ты для нее пушинка. Есть только твое имя и твоя физия, которую узнают фаны. От всего этого она и кончает.

Я взглянул на Веру, она явно следила за нами, однако по выражению ее лица не сказал бы, что она сейчас кончает. Я ответил Зенику:

– Будь я на все сто уверен, что она пойдет к тебе, когда я оставлю ее, я бы ее оставил. Я чту высокие чувства. Но ведь мне, так же как и тебе, хорошо известно, что она после меня с тобой все равно не будет.

– Ну и мудак же ты, – процедил Зеник сквозь зубы. – Да ты просто механический апельсин, ты вечный трахальщик. Ты не знаешь, что такое любовь.

– Мудак ты, а не я, ведь вместо того, чтобы подцепить себе какую-нибудь бабу с большой задницей, ты размечтался о Вере и дрочишь перед сном под одеялом, а затем рассказываешь про любовь.

– Я в нее влюблен. Неужели тебе не понятно?

– Жаль, что она об этом даже не подозревает.

– У меня своя тактика. Чувства не обязательно оформлять в слова. Думаешь, она не заметила моих взглядов? Она и сейчас смотрит в нашу сторону.

– А я-то думаю, отчего это ты стоишь с втянутым животом, словно шест проглотил.

– Она не глупышка. Она все анализирует. И сейчас, между прочим, думает, не совершила ли она большую глупость, связавшись с тобой.

– Ты смешон. Особенно, когда выпьешь.

– Я пью от отчаяния.

Прежде чем двинуться к столику, я сказал: