– А как насчет берберских обезьян? – выпрыгнул вперед Уит и подбросил в воздух тарелку Джинкс, завопив на манер обезьяньих криков. – Никаких речей о днях рождения и скалах Гибралтара, если в них ни слова о берберских обезьянах!

Его вопль был встречен взрывом хохота и аплодисментами. Мрачное, тревожное или грустное настроение прошло. Поль топал ногами и стучал мечом по заставленному подарками столу с такой силой, что завернутые в фольгу пакеты и пакетики съехали в блюдо слоеных пирожков с корицей и перевернули два подноса с миндальными пирожными. Стюарды кинулись на помощь, но было уже поздно.

– Речи! Речи! – кричали все, потом начали вопить: – Лучше смешные истории! Нет, никаких анекдотов, просто истории!

Одна только Юджиния сидела как бы в стороне и наблюдала. Ее охватило чувство безмерного покоя. Оно появилось как-то само собой. Как-то сами собой исчезли сомнения, неуверенность, беспокойство. «У меня прекрасные дети, – сказала себе Юджиния, – они сильные, добрые и искренние. В конце концов только это и имеет значение».

Возгласы «Речи! Речи!» быстро сменились песенкой влюбленной моли, которую пропел доктор Дюплесси:

– У меня зеленые уши. У меня острые усики…

На что миссис Дюплесси стукнула чашкой о блюдце и приказала:

– Густав, немедленно прекрати!

А Поль, как всегда не к месту, закричал:

– Берберские обезьяны! Берберские обезьяны! Мартышки в зоопарке…

Его слова подхватили, переделали и превратили в песенку, которую в унисон заорали доктор Дюплесси, Лиззи, Джинкс и Джордж:

Морики-хорики – хорики-арки,

Мартышкам скучно в зоопарке…

Потом они стали распевать смешные детские песенки, и Поль все перепутал.

– Никакая не «роза»! Идиот! «Коза»! Ты с каждым годом все тупее и тупее, Поль.

Но они оба – Джинкс и ее брат – хохотали так, что у них потекли слезы. Во время игры обиды не считаются. И Поль запел во все горло.

Тут Уитни отпрыгнул от стола и закричал:

– Кто за то, чтобы праздник продолжался? Лиззи, Поль и юбиляр? А кто может потягаться со старым кузеном Уитом? А? В любую игру?

«Мои дети счастливы, – повторяла про себя Юджиния, – у меня есть все, чего я желала. Просто мои мысли улетают слишком далеко!»


Сидя в своем кабинете в Линден-Лодже, Турок прислушивался к шуму в холле и гадал, сколько времени Карл будет терпеть неподчинение Энсона, грудью стоящего на защите двери. Если бы здесь был Бекман, они могли бы повеселиться и заключить маленькое пари. Карманный хронометр Бекмана был отменно точен, впрочем, в спорах, как и во всех финансовых делах, хозяин всегда брал верх.

Турок вздохнул и оглядел комнату. «Хорошо снова быть дома», – подумал он. Летний сезон хорош для Тони и Мартина-младшего с женами, у них там свой «круг», свои встречи, вечера, коктейли, свои пикники. Их «приняли» в свете, потому что он, «Старик», «Турок», специально позаботился об этом.

Но он, по правде говоря, не любил Ньюпорт. Ему не нравились Бельвью-авеню, казино, снобистский Клиффуок-Лейн. Ему не нравились там люди с их изнеженностью, не нравилась их лезущая в глаза надменность, жеманная претенциозность. Все, что они говорили, было простым колебанием воздуха.

Турок оперся о подлокотники кресла, обхватил белыми пальцами влажную прохладную кожу, которой они были обиты, и улыбнулся, вспомнив, как неожиданно уехал с морского курорта, как изображал сожаление по поводу своего внезапного отъезда, какой «маленький интимный бал» закатили в его честь немцы с Рейна, какие три скучных обеда он вытерпел и на каких пяти ленчах заставил себя присутствовать, прежде чем можно было позволить себе сложить вещи и уехать. Удивительное зрелище: его личный железнодорожный вагон, въезжающий на станцию.

Турок знал, что обязательно поползут слухи, он это предвидел, даже с нетерпением ждал, но первое сообщение принес Карл. Отъезда потребовало срочное дело:

– «Правительство», «Внешняя политика», «Какие-то готтентоты на Филиппинах (или это был Леопольдвилль?). Каковы бы ни были факты, летняя публика единогласно сошлась во мнении: «Дело сверхсекретное».

Первым сообщил об этом Карл, до точности подражая акценту, с которым это произносилось, и они оба, отец и сын, долго-долго смеялись.

– Не в том ли направлении направился молодой Джордж? – протянула со знающим видом одна дама с обширными связями.

– В каком направлении? – хохотнул отец, и они обменялись снисходительными улыбками. Турок не шевельнул пальцем, чтобы развеять слухи.

«Что и говорить, хорошо снова оказаться дома, – думал старик, откинувшись на спинку кресла. В комнате стоял сильный землистый запах увитых плющом стен или шерстяных ковров, влажных от летнего дождя. – Приятное место, Пенсильвания, – решил Турок. – Живописное, но основательное».

Голоса за дверью стали громче, иногда сквозь замочную скважину прорывалось отдельное слово или целая фраза. «Это не первые угрозы, которые слышала эта комната, – усмехнулся про себя Турок и потянулся за сигарой. – И не последние. Если бы проделать дырку в столе, то из нее засочились бы бранные слова».

Внезапно хорошего настроения как не бывало.

– Вежливостью никуда не пробиться, – сказал он громко, как будто Карл уже вошел в комнату. – И не видать тебе успеха, если позволишь себе быть добрым. Сколько раз должен я напоминать тебе, мой мальчик? Тебе нужна стратегия, вот что тебе нужно. Учись использовать других людей. Завинчивай гайки. Ты думаешь, что раз мы одна семья, то это другое дело, но поверь мне, нет худшего врага, чем собственная родня.


Засохшие кусочки мяса, шотландский лосось в тающем желе, копченые фазаны, превращающиеся в сморщенную сухую бумагу, уже не тающие во рту, а крепкие, как камень, сандвичи, плавающие кверху желтыми брюшками в сиропе, персики – затянувшийся праздник подошел к концу. Даже забыт и заброшен, оставлен добычей для чаек и морского ветра торт – великолепная копия знаменитой скалы Гибралтара, над которым с любовью трудились повара – кондитер и «соусник», создавая торт из белого бисквита, марципана и белого шоколадного крема.

Юджиния смотрела на стол. Идти было некуда, и не о чем было думать, и нечего переживать вновь – все было думано-передумано много-много раз.

– Уберите все со стола, – приказала она сновавшим вокруг помощникам Хиггинса. – И торт тоже. И стол. Будет больше места для игр, если убрать его толстые ножки.

«Если все валится из рук, займись повседневными делами», – вспомнила она. Очень подходящий афоризм, который достался ей в наследство от бабушки. – «Нужно не забыть его. Впрочем, кажется, я и не забывала».

Юджиния бросила свою салфетку на стол, в самую середину царившего на нем беспорядка, и встала, но осталась подле стола, как будто уборка требовала ее внимательного присмотра.

– Оставьте подарки на шезлонге, Хиггинс, не уносите. Моей дочке нравится любоваться своими сокровищами.

Юджиния стала рассматривать лежавшие среди кипы порванной оберточной бумаги и ленточек подарки: «Ребекка с фермы Саннибрук», «Маленькие баллады», куколка с голубоглазым фарфоровым личиком, оловянный солдатик (это от Поля), дневник с замочком (конечно, это от Лиззи), перламутровый медальончик на булавке (от Огдена Бекмана) и толстый иллюстрированный том с надписью доктора Дюплесси под названием «Чешуекрылые мира». Маленький подарок самой Юджинии совершенно терялся среди прочих подарков.

– Ваши дети послали меня узнать, будете ли вы участвовать в нашей игре.

Юджиния нисколько не удивилась, увидев у стола лейтенанта Брауна. Она не заметила, как он подошел, но посчитала совершенно естественным, что он может здесь появиться. Еще одна проблема.

– Во что вы сейчас играете? – спросила она. Голос прозвучал сдержанно и сухо. «Больше никаких глупостей – означал он. – То, что случилось на Мадейре, было всего лишь помрачение, ошибка. Это не повторится».

– Мы кидаем чайкам еду. Это придумал ваш сын. – Голос Брауна звучал чересчур интимно, и Юджиния на миг испугалась.

– Боюсь, я сегодня не гожусь для игр, – заставила себя рассмеяться Юджиния. – Боюсь, я вам испорчу все веселье.

Но шутка не получилась, слишком много в ней было отчаяния и тоски, как в сопротивлении старой девы.

– Думаю, мне нужно извиниться перед вами, миссис Экстельм… – начал Браун. Юджиния чуть отодвинулась от него, а он сделал движение к ней. Вокруг продолжалась суета: разбирали стол, проносили мимо створки стола, стулья, серебряные канделябры, потащили многоэтажную вазу с розами, что стояла горой посредине стола, но Юджиния и Браун не замечали ничего этого. Для них палуба вокруг была пуста.

– Ерунда, лейтенант. Ерунда.

Юджиния подошла к палубному креслу, сняла шляпку и платок, обернулась к Брауну и громко проговорила:

– Сегодня немного прохладнее, вам не кажется? Это потому, что мы приближаемся к Атласским горам. Впрочем, Средиземноморье должно быть теплее Атлантики. Во всяком случае, так я думала до сих пор. Мне никогда не приходилось уезжать так далеко от дома. Мой отец, конечно же, много путешествовал, но это было задолго до меня. Джордж тоже, он тоже путешествовал. Вы, думаю, много путешествовали, если только истории, которые Поль узнает от вас, не выдумка.

Юджиния решительно надела на голову соломенную шляпку и подвязала ее под подбородком лентами. Все это она проделала сосредоточенно, как будто для нее в данный момент не было более важного дела.

– Что касается меня, то я самая настоящая домоседка, мне и дома очень хорошо.

Справившись с лентами, Юджиния повернулась к Брауну.

«Не подходи ко мне близко, – говорили ее глаза, – не заговаривай со мной. Ты пугаешь меня. Заставляешь забыть, кто я, что я. Но у меня есть все, о чем я мечтала: счастливая семья, приятный дом, красивые вещи. Не заставляй меня ставить все это под угрозу. Потому что я не сделаю этого. Нет, не сделаю».

Браун взглянул на лицо Юджинии и увидел на нем упрямое и вместе с тем испуганно выражение. Она изо всех сил старалась побороть чувства. Браун очень хорошо понял это, потому что нередко сам усилием воли заставлял свои эмоции молчать. «Сначала посмотри, что за проблема перед тобой, – говорил он себе, – и увидишь, откуда идет угроза. Затем оцени опасность, упрости, пусть она выглядит небольшой. Иди своим путем и никогда не оглядывайся. Таковы правила любой игры. Именно поэтому я здесь, человек без прошлого и с будущим в своих собственных руках».

– Тогда тем более вы должны присоединиться к играм детей, – вот все, что сказал Браун.


Джордж не выпускал молодого лейтенанта из виду. Его увлечение Юджинией не оставляло сомнений, и Джорджу это не нравилось. Очень не нравилось. Впрочем, он это понимал. «Джини чертовски привлекательная женщина, – говорил он себе, – порой слишком эмоциональная, но разве есть иные женщины?»

Наблюдая за женой и лейтенантом Брауном, Джордж совсем забыл про игру детей.

– Твоя очередь, папа, – объявила Лиззи. В ее голосе прозвучала гордость вместе с радостью. Она так радовалась тому, что ей удалось заставить его принять участие в игре. Она побежала принести еще фруктов и хлеба, чтобы он мог бросать чайкам побольше еды. Она так заботилась о нем и так улыбалась, что у него чуть не разорвалось сердце.

– Бросай вместо меня. Будь умницей.

Джордж не смотрел на свою старшую дочь, но почувствовал, как она сжалась от обиды, испуга и сразу же насторожилась. «Где только они набираются всего этого? – задумался Джордж. – Мужчины так себя не ведут. Он вновь обратил все свое внимание на Брауна. – Лучше этому проклятому типу не пытаться сделать что-нибудь неприличное, – решил Джордж, увидев очень знакомое выражение лица жены, напряженные скулы и чересчур сияющие глаза. – Если только он посмеет, я подойду и снесу ему башку. И вообще ему нечего делать на нашем маленьком семейном торжестве. Это все Джинкс придумала, и ведь нужно же, она хотела пригласить на день рождения еще и этого юнгу, Неда. Какими же наивными могут быть дети! Им кажется, что у всех людей одинаковые ценности и что все ждут от жизни одного и того же. – Джордж почувствовал на своей спине солнце, но это его не успокоило. – Нужно быть пожестче в воспитании детей. Нельзя допускать, чтобы они путали сочувствие с дружбой. Если уж на то пошло, то люди не рождаются равными».

Джордж смотрел на Брауна злыми глазами. Ему очень хотелось подойти к ним и поставить все на свои места. «Черт бы побрал этого Бекмана, – молча ворчал он на своего вечного врага, – это все он. Этот лейтенант, или кто он там, находится здесь, чтобы выполнять какую-то конкретную работу, он никакой не гость. Мне следовало обратить на это внимание много раньше. Я отвечаю перед отцом. Это небольшое дельце сугубо наше, и никого больше. Какое дело до этого Бекману? Он здесь для того, чтобы помогать мне, когда это понадобится, и не больше».

Пока Джордж сосредоточенно размышлял об «исправлении ошибок», «подведении итогов», «переоценке ценностей» и о том, как «подхватить падующую с плеч мантию власти», его дети, Уитни и доктор Дюплесси во всю разыгрались в «кормление чаек».