– Давай! – еще громче потребовал Джордж, и машина выбросила в воздух очередную мишень.

Второй прекрасный выстрел. Если бы птица была настоящей, от нее вряд ли бы что-нибудь осталось, кроме горстки перьев, кружащихся в пене на волнах. Джорджу понравилась эта мысль, и он повернулся к Уитни.

– Попробуй перестрелять меня, если только рискнешь!

Уит, нервничая, занял позицию, а Джордж поднес свое ружье близко к глазам, притворяясь, будто разглядывает невидимые щербинки. Забыв обо всем на свете, он любовно осмотрел ствол, ложе, дотронулся до спускового крючка и бойка. Его ружье. Его «парди». Изготовлено в Лондоне по его мерке. Как шьют костюмы или делают ботинки. Неудивительно, подумал Джордж, что оно подходит ему. Он одалживал другим ружья или винтовки, что только ни делал с ними, но только не с «парди», с этим «парди». Джордж погладил ствол. «Какой день! – сказал он себе. – Какой день! Как здорово, что подвернулась эта история с винтом!»

– Можно мне попробовать, папа? – потянулся к ружью Поль.

– О… А, это ты, Поль? – удивленно произнес Джордж. Он не забыл про обещание, которое дал сыну, просто он откладывает его выполнение. Это мужское дело, стрельба, и даже несмотря на то, что намерение научить Поля шло от самого чистого сердца, выполнить его было не так-то просто. Куда проще пошуметь среди равных тебе, просто поддаться общему настроению, когда не нужно присматривать за кем-то еще. Отцовство вовсе не всегда то, что о нем думают.

– Не заметил тебя, Поль, сынок, – заикаясь, пробормотал Джордж, – …и… ну ладно… Ты еще не можешь попробовать… Пока… Впрочем, через минутку. Через минутку. Почему бы тебе, э… почему бы тебе не пойти… Нет, ничего… встань здесь.

И Джордж поставил мальчика так, чтобы он не мешался под ногами.

Поль встал как вкопанный, словно эта позиция была частью ритуала. Ели бы папа велел ему расставить руки в стороны или стоять и не падать на одной ноге, он бы так и сделал. Он готов на что угодно ради случая быть среди мужчин.

– Никуда не годится, старина. Никуда, – заревел Джордж, когда мишень, по которой стрелял Уитни, упала в воду целой и невредимой. Про Поля он забыл сразу же, бросившись мимо него к Уиту, чтобы утешительно похлопать его по спине. – Где-то выигрываешь, где-то проигрываешь. – Джордж смеялся смачно, самодовольно, с напускным дружелюбием. – Попытка – не пытка, старина.

Вызывая следующего стрелка на линию огня, Джордж гоготал над своей новой шуткой:

– Лейтенант? Хотите попробовать? Посмотрим, спасете ли вы репутацию молодых жеребчиков на нашем корабле. Полагаю, вы у нас наш собственный снайпер… Если только можно верить Огдену…

Голос Джорджа рокотал над притихшим морем, гремел по всей палубе и заглушал даже чаек. На мили вокруг не было слышно никакого другого звука. «Это мой папа, – с гордостью думал Поль. – Мы слышим моего папу. Могу поспорить, если поблизости есть корабль, то и на нем слышат его голос».

– А теперь можно мне попробовать? – Поль тихонько потянул отца за рукав.

– Что? Поль? Ты все еще здесь? Молодец!.. Нет, нет, еще нет, мальчик. Подожди минутку… После джентльменов.

Джордж передал ружье лейтенанту Брауну, подмигнул так, чтобы это заметили все, и подал знак стюарду перезаряжать и подготовиться к залпу.

– Поль! Поди-ка сюда, – позвал Уитни, заметив, как огорчился ребенок. – Я покажу тебе, как держать ружье, если хочешь.

– Я жду папу. Он обещал научить меня, – твердо ответил Поль, продолжая как вкопанный стоять на месте, которое указал ему папа. Папа покажет ему, как стрелять. Зачем ему кто-то другой? Папа самый лучший из всех стрелков. Это известно всем.

* * *

Юджиния не смогла подойти поближе к месту, где проходили эти сложные маневры. Поскольку матросы, стюарды и участники соревнований пребывали в непрерывном движении, а на корме находилось, как сказал Джордж, «опасное снаряжение», матери с дочерьми вежливо отказали во входе в закрытый стрелковый клуб. Но Юджинии было мало смотреть издалека, с места, Которое отвели девочкам. Ей не хотелось ютиться где-то и молочке и с обожанием наслаждаться зрелищем, как каждый участник соревнований разбивает в пыль глиняные мишени. Единственное, что ей хотелось, – это увидеть радость на лице сына, когда ему удастся совершить нечто такое, чем может гордиться папа, но подойти для этого достаточно близко ей не удавалось. Поэтому она встала у бокового поручня и, прислушиваясь к голосам на корме, смотрела на море и думала, почему ветер не заставляет корабль перемещаться и почему вода вокруг него словно застыла.

Вода плескалась о борт, сонная, мутно-коричневая, похожая на воду у свай и под настилом причала. Мимо неторопливо проплывали изжеванные волнами предметы: набухшая влагой пальмовая ветвь, кусок коры неизвестного дерева, полузатонувшие хворостинки – вещи, когда-то имевшие свое место под солнцем и дождями, свой дом. Юджиния решила, что их унесло бурей, подхватило ветром и обрекло мотаться по воле волн, сегодняшней фантазией, вчерашней мечтой. «Совсем как мы, как наш корабль». От этой мысли ей стало поразительно легко на душе.

Вдоль борта лениво пронесло пальмовую ветвь с длинными листьями. В маленький водоворотик нырнули и потом неторопливо выплыли на поверхность прутики и хворостинки, словно их жизненным предназначением было ненавязчивое напоминание о том, во что превратится мир, если у него не будет истинного руководства. Куда-то в сторону отплыла кора, вода вновь сделалась мутной, маслянисто-глянцевой; комок водорослей потыкался в нос корабля и пропал из виду.

– Давай! – снова услышала Юджиния. Затем раздался пронзительный смех ее мужа.

– Черт побери, Уит! Это уже неплохо! Ты просто разнес ее вдребезги!

Это Джордж наслаждался своим могуществом. «Господи, какой же он хвастун!», – подумала Юджиния. Она посмотрела на воду. Развлечение мужа настраивало на похожие на транс воспоминания.

– Кто следующий? Огден? Браун? Кто поддержит честь клуба? Мы только еще начали, нельзя бросать на середине!

Сейчас, вероятно, вышел Браун. Никто не прокомментировал, когда он занял позицию, и никто не произнес ни слова, когда он отстрелялся. Даже для Юджинии его выстрел прозвучал как-то по-другому, это была уже не игра. Она пожала плечами и не стала размышлять по этому поводу.

Затем стрелял Огден, потом доктор Дюплесси, а потом тоненький голосок Поля повторил просьбу:

– Ну, пожалуйста, можно мне?.. Теперь, папа?.. «Должны ли мужчины вести себя подобным образом, когда собираются вместе? – задумалась Юджиния. – Или это просто потому, что мы плывем по течению и нет определенного места, которое бы ставило нас в какие-то рамки? Изменились ли правила игры или изменились мы сами?» Юджиния решила оставить Джорджа со всей его шутовской страстью к стрельбе. Пусть палубу завалят осколками глины, пусть она походит на горшечный склад, где похозяйничали еноты, или на цветочник, где повырывали все цветы. Юджиния пойдет к себе и будет писать свой дневник. Опишет, каким было море, когда корабль перестал двигаться вперед, рассекая грудью морские волны. Попытается понять, что значит стоять прямо и не падать на такой непрочной основе, как вода.

* * *

Так и получилось, что Юджиния не была свидетелем торжества своего сына, когда ему позволили выстрелить.

– Папа, – проговорил, наконец собравшись с храбростью, Поль, – ты же обещал.

Тогда Джордж ответил:

– Ах да, хорошо, Поль. Хорошо.

Он сказал это недовольным тоном и с большой неохотой потребовал показать ему арсенал.

Неблагодарная работа по демонстрации оружия Джорджу выпала на долю Генри, которого вызвали на палубу в самый разгар стрельбы и поручили держать наготове патроны и ружья, чтобы ни в чем не испытывалось нужды, пока другие стюарды и помощники стюардов разносили напитки и бутерброды с мясом, яйцами и луком.

– Ты так вертишься, что я ничего не могу разглядеть, черт тебя подери! – наорал Джордж на помощника стюарда. – Как я могу найти?.. Тут ведь нет ничего подходящего, что можно было бы…

– А это нельзя? – спросил Поль, потом посмотрел па Генри и подумал, как может помощник стюарда переносить, чтобы на него кричали. Для Поля Генри был мальчиком, не таким маленьким, как юнга Нед, но все равно маленьким. Потом Поль попробовал понять, по меньшей мере в сотый раз, почему Генри и Неду не разрешают участвовать в играх. Папу лучше было не спрашивать, он уже объяснял ему причину. Но Поль либо уже забыл объяснение, либо оно не удовлетворило его. Оно походило на ложь, которую никто не удосуживался скрывать.

– А это можно, папа? – снова спросил Поль и показал на ружье, которое казалось меньше других и которое прямо-таки просилось ему в руки.

– Хочешь попробовать это, сынок? – вдруг ухмыльнулся Джордж, и в голосе у него прозвучала злая нотка: – Но это не охотничье ружье, сынок, это «Холланд-энд-Холланд», это винтовка! Я бы сказал, у него слишком большая отдача для такой крошки, как ты, но ведь ты у нас босс! Тебе виднее. Сними его со стойки. Сними.

И Джордж рассмеялся для публики.

Поль не понял, что имел в виду папа, он не имел представления, что такое «Холланд-энд-Холланд». Он подумал, что так называют место, где много воды и люди на серебряных коньках, но тем не менее взялся за ружье. Оно оказалось тяжелее, чем он ожидал, и Поль с большим трудом снял его со стойки.

Он покажет папе, что он не «крошка». Он вовсе не «ребенок» и не «маменькин сынок», он Поль Экстельм и собирается научиться стрелять, как взрослые. Он поднял ружье и принял стойку стрелка.

Джордж наблюдал за тем, как его сын пытается совладать с тяжеленным ружьем. Он видел сомнения на лице мальчугана, потом страх, а за ним решимость, и тут вдруг вспомнил о себе: он был хозяином здесь, и за все, что произойдет тут, в ответе будет он.

Джордж вдруг осознал, что у сына слишком маленькие ручки и слишком слабенькое тело и что в упоении от гордости и успеха он совершенно забыл о том, чего хотел больше всего. Он забыл быть отцом. Джордж придвинулся к Полю и сказал:

– Это оружие не для тебя, сынок. Мы найдем тебе другое… Генри, подойди-ка сюда и…

Но Поля не проведешь, он знает все эти уловочки взрослых.

– Я хочу выстрелить, папа. Я смотрел, как ты стреляешь. Я знаю, как стрелять.

И Поль поднял тяжелое неуклюжее ружье к плечу и приладился смотреть вдоль ствола. Он чувствовал себя превосходно. Он чувствовал себя таким сильным, стоя здесь и видя, что все смотрят на него! Даже его сестры не открывали рта, молчали даже мистер Бекман и капитан Косби, ну и вообще все свободные от вахты моряки.

– Нет, сынок, этот «Холланд-энд-Холланд» очень велик для ребенка твоего роста, – ласково уговаривал Джордж, протягивая руку к винтовке. – Дай-ка мне…

Но Поль вцепился в оружие намного крепче, чем ожидал Джордж. Он потянул за дуло, но Поль рывком направил его в небо и крикнул:

– Давай!

Его звонкий, дрожащий от гордости голосок неожиданно подействовал на стюарда, выбрасывавшего мишени, он нажал на кнопку, и глиняная птичка вылетела из аппарата как раз в тот момент, когда маленькие пальчики Поля нажали на курок.

Звук выстрела был страшный, он потряс весь корабль, взметнулся к небу и распугал чаек, а потом эхом прокатился по волнам. Он отозвался в фалах, верхушках мачт и снастях, в каждом гвозде и пропал, и наступившая тишина была такой же пугающей, как и звук выстрела.

– Браво! – воскликнул кто-то наконец.

– Вот это парень! – раздался еще один веселый голос, и все уставились в небо, не веря своим глазам, – первый выстрел и такая удача.

Никто не обращал внимания на распростершегося на палубе Поля с валявшимся рядом с ним ружьем. Даже Джордж, только что сделавшийся чадолюбивым, заботливым отцом, как и все остальные, глазел на небеса. Он не видел, как упал сын, и не видел, какой ужас отразился на его маленьком личике.

Джордж обернулся, только когда услышал, как рассмеялся капитан:

– А ружье-то бьет круто!

В первый момент он подумал, что сын мертв, – так неподвижно он лежал. Потом Джордж увидел осмысленный взгляд мальчика. Он выражал смертельное, безмерное унижение. Поль не умер, он только хотел умереть. Шишки и синяки, которые он получил от сильной отдачи, не шли ни в какое сравнение с переживаемым им горем.

– Все хорошо, сынок, – приговаривал Джордж. – Это бывает и с самыми лучшими из нас. Никто из нас здесь…

Теперь уже вокруг него собрались все, весело смеясь и доброжелательно подбадривая его. Ну что же, через это проходят все настоящие стрелки, уверяли мальчика все наперебой. Всегда кто-то только начинает, и его принимают в свои ряды повидавшие виды ветераны, вроде них. Над Полем наклонились капитан, Уит, лейтенант Браун, даже Огден Бекман. Все вспоминали про то, что случилось с ними. Малыша подняли и поставили на ноги. В радостной суматохе принимали участие даже матросы и стюарды. На секунду на палубе не стало различий в классах, возрасте или намерениях.