Пока Джордж продолжал разглагольствовать, Бекман безразлично оглядывал комнату. «Что здесь произошло? – недоумевал он. – Что вызвало эту перемену?» Бекман перебирал в памяти события каждого дня: большие и малые виньетки повседневной жизни. Джордж, с самодовольным видом выходящий из конторы Джонатана Клайва в Порт-Саиде; Лиззи, Джинкс и Поль, бегущие поздороваться с отцом; хвастающийся Уитни, ухмыляющиеся Дюплесси и опаздывающий к ужину лейтенант Браун. Бекман вспомнил угрюмую самоуверенность Брауна во время их остановки в Порт-Саиде и снова посмотрел на Джорджа. «А не могли Браун и Джордж объединиться? Заключить некую сделку? – Но эта мысль показалась ему слишком абсурдной. – Браун ни за что не пошел бы на это из-за своего прошлого. А уж о Джордже и говорить нечего. Эти двое никогда не войдут в сговор против Турка».

Бекман вернулся к своим мысленным зарисовкам. Ключ к разгадке таился в них, он был в этом уверен; это нечто такое, с чем он уже сталкивался. «Юджиния, – вдруг осенило Бекмана. – Надо что-то делать с Юджинией. Вот в чем причина этого самодовольства».

Бекман вспомнил поведение Юджинии в отеле «Бельвиль». Каждый раз, когда он тайком или при встрече наблюдал за ней, она либо слишком долго мешкала, либо проходила слишком быстро, причем в ее походке сквозило нечто преднамеренное, что убедило его в том, что она возбуждена. И Джордж, несмотря на всю свою бычью тупость, очевидно, тоже это понял. Он собирался предъявить права на свою жену, прежде чем ими воспользуется кто-то еще. Бекману захотелось громко расхохотаться. «Странные вещи творит со всеми нами этот климат, – решил он. – Неудивительно, что люди ведут себя здесь, как животные. Я бы повел себя так же, подвернись хоть малейшая возможность. Но мы не можем допустить, чтобы из-за «юбки» наши планы нарушились, – сказал себе Бекман, вновь сосредоточившись. – Юджиния – это угощение, которое можно себе позволить после того, как работа закончена. Джорджу придется четко следовать этому соображению. Все же это не медовый месяц. Отдых наступит позже, и то для тех, кто его заслуживает».

– Если вы беспокоитесь о жене, – возразил Бекман на высказанные мысли Джорджа, – то я не думаю, что бесцельная поездка в Африку…

– Беспокоюсь о Джини! Не смешите меня, Огден. Это не имеет никакого отношения к Джини.

Проницательность Бекмана привела Джорджа в замешательство. «Поберегись, старина, – сказал он себе. – Ты имеешь дело с лисой в курятнике, помни об этом». Вероятно, у Огдена Бекмана нашлись такие причины отправиться в это скромное путешествие, о которых не догадывается даже отец. Но признание Бекманом красоты Юджинии лишь окрылило Джорджа. Он торжествовал; этот приз он уже захватил.

– Не имеет никакого отношения к Джини, – снова вскипел Джордж. – И я не скажу вам, что заставило меня передумать!

Джордж вел себя как ребенок, посвященный в чудесную тайну; он еле сдерживался, чтобы ее не выболтать. И самоуверенно петушился.

– Но я скажу вам, что мы не пересечем Индийский океан. Во всяком случае, пока. Мы поплывем в Африку. И отправимся на сафари охотиться на крупную дичь. Поскольку, как вы в конце концов усвоите, мой дорогой Огден, все до единого скромные маленькие заговоры будут дожидаться своего часа. Будет именно так, Огден. Именно так.


– Но мне же очень понравилось это место, – бубнил достопочтенный Николас, пока Риджуэй вел его сквозь толпы людей, скопившихся по обе стороны таможенных навесов. – Это же Манила. Не понимаю, почему мы должны так ужасно спешить с отъездом. У меня запланирован чудесный обед на следующую неделю, а потом Гарри Феллоуз обещал свозить меня… свозить… в местечко с розовым жемчугом… Как оно?.. – загнусавил Пейн, пытаясь вспомнить название.

– Сюда, сэр. Здесь. – Риджуэй почувствовал, что сдает позиции. «Я мог бы с таким же успехом нарядиться в накрахмаленный чепец и передник и толкать перед собой колясочку, – сказал он себе. – Я не секретарь, а придурковатая нянька». Риджуэй проталкивался сквозь толпу пассажиров, пробираясь со своим живым грузом за пределы отражающего тепло и, похоже, растянувшегося на тысячу миль крапчатого жестяного свода. Они уже вышли на пристань, но, казалось, что до сходней парохода так же далеко, как до русской степи.

– …Сэбу, вот так называется то местечко, о котором говорил Фэллоуз!.. На острове Сэбу… Если бы вы не перебивали меня, Риджуэй, мы бы больше преуспели, – заявил Пейн настолько решительно, насколько позволяли шум, жара, замешательство и непрерывные тычки со всех сторон. Он полностью возложил вину за свою забывчивость на подчиненного.

– Черта с два, – прошептал запыхавшийся Риджуэй. «Несносный старый козел; он все испортит. Даже если «Альседо» прибудет в Кучинг вовремя, Пейн еще неделю-другую будет гарцевать по дворцу султана и замучает его разговорами, и прощай, моя репутация. Придется написать Бекману, – решил секретарь. – Он что-нибудь предпримет».

Крепко держа своего подопечного за руку, Риджуэй протискивался к пароходу.

– Прямо сюда, сэр, – подхалимничал Риджуэй, решив и дальше выполнять свои обязанности самым испытанным методом. – А вот и сходни. У нас две чудные каюты по правому борту… «Покинув порт, держись правого борта». Вы наверняка помните эту поговорку, сэр, со времен ваших прежних визитов на Восток… И мы вернемся в Манилу, вы и оглянуться не успеете…


«…Так что, мистер Бекман, здешняя ситуация все больше усложняется…» – написал Лэнир Айвард и посмотрел, как неровно легли слова на кремовый лист бумаги.


«…Мой отец и не надеется постичь азиатский ум. (Прожив так долго на Востоке, он остался человеком из Лидса, о чем, мой дорогой Бекман, я надеюсь, вы не будете распространяться. Лидс, как вы наверное знаете, отнюдь не город «комильфо»). И по существу (в силу недостатка образования и тому подобное), мой отец не способен постичь замысел султана или, как любили выражаться джентльмены в нашем университете, «его маленькие слабости…»


Как прекрасно сформулирована мысль! Бекман определенно обратит на нее внимание! Лэнир Кинлок Айвард, раджа-мада Саравака, гордился собой, перечитывая письмо. Тренировка превосходила хорошие манеры, решительность, дурные наклонности; Лэнир Айвард еще вернется в Англию. А когда это случится, он будет неоценим со множеством своих остроумных и скандальных историй. (Некоторые из которых, конечно, с намеком на порок, неподвластный западному уму.)


«…Пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы ускорить свой приезд! Тем временем я сделаю все от меня зависящее, чтобы джентльмены, о которых идет речь, не скучали и не натворили здесь глупостей.

Остаюсь вашим покорным слугой и прочее, и прочее,

Лэнир Кинлок Айвард.


– Синен! – тихо позвал Лэнир. К нему тут же подбежал слуга, материализовавшись из тени, как джинн из волшебной лампы. – Синен. – Лэнир коснулся руки мальчика письмом, как будто перышком или шелковым платком чародея. – Это нужно отправить в Лабуан, – прошептал он по-малайски, продолжая поглаживать руку мальчика от мягкого плеча до еще более мягкой кисти, – а потом оно уйдет очень далеко. Через огромный океан, в незнакомую тебе страну. Но не волнуйся, Синен, когда я отсюда уеду, то возьму тебя с собой. Ты всегда будешь со мной.

Но Синен, хоть и понял малайские слова, но не имел ни малейшего представления о том, что говорил ему хозяин. Он смотрел, как по его руке скользит письмо, и уловил лишь слово «Лабуан». Существование на земле более отдаленных мест не укладывалось у него в голове. Может быть, там рай, как утверждает раджа-мада. А может быть, и ад.


– Мы задерживаемся в Африке. На некоторое время.

– Да.

Юджиния откинулась в шезлонге, лейтенант Браун стоял возле нее. На большую близость они не могли осмелиться, как не могли сказать друг другу нечто большее, но и сказанное значило так же много, как полдня, проведенные вместе в отеле «Бельвиль». Позади осталось Красное море – опасный переход: Джидда, Мекка и Суанин, ворота в Судан. Скоро «Альседо» минует и Аденский залив. Выйдя на просторы Индийского океана, он освободится от всех мешающих движению туземных суденышек, цеплявшихся к нему, словно белый корабль притягивал к себе, как магнит, любую плывущую по волнам металлическую штуковину.

– Не знаю, как долго мы там простоим. Джордж хочет поохотиться… Даже не знаю, отправимся ли мы все вместе на охоту или же… – Юджинии не терпелось взять Брауна за руку и прошептать: «Или же мы сможем побыть вдвоем».

Она вдруг переменила позу в кресле и заглянула ему в глаза. «Я теряю голову, – сказала она себе. – Любому нетрудно догадаться, о чем я думаю». Но в тот же момент поймала себя на мысли, что ее совершенно не трогает, видел ли ее кто-нибудь и что о ней подумали. У нее так закружилась голова, что захотелось громко рассмеяться.

– Поохотиться, – медленно повторил Браун.

В этом слове сквозили воспоминания о проведенных украдкой часах, но внутренний голос не давал забыть о предстоящей работе. В Порт-Саиде, вдали от корабля, было не так трудно забыть о хранившемся в трюме оружии и о том, что рядом с ним женщина – жена Экстельма. Думалось только о встречах после обеда, и Браун мечтал, что это безмятежное время вернется. Может быть, в Африке, старался убедить себя Браун. А может быть, мы лишь оттягиваем катастрофу.

Юджиния не уловила сомнения в голосе Брауна. Она услышала то, что ей хотелось услышать: отголосок ее собственных мыслей.

– Видимо, мы задержимся на пару недель. Может быть, дольше. Наверное, это будет зависеть от добычи… – Юджиния прервала свои объяснения и тихо добавила: – Вы собираетесь с ними, лейтенант? Я имею в виду, на охоту?

– Не знаю. Я не слишком доверяю ружьям, Юджиния… Миссис Экстельм… Как вы помните. – Снова ложь. Браун тотчас стал сам себе противен, но взглянув на улыбавшуюся Юджинию, взял себя в руки. Ведь это уже не ложь, подумал он; это часть роли, которую он вынужден был играть, именно таким она его себе представляла. «Юджиния ничего не знает, – сказал себе Браун. – И я не должен допустить, чтобы она о чем-либо догадалась».

– Полагаю, мы с детьми большую часть времени будем проводить в лагере, лейтенант. Недалеко от Найроби или где-то вроде этого, – проговорила быстро и тихо Юджиния, затем, прислонившись щекой к парусиновой подушке, посмотрела Брауну в лицо. «Какая приятная подушка, – подумала она, – какая она теплая от солнца».

Юджиния оглядела сонную палубу, другие шезлонги и подушки, лежащие так соблазнительно, словно кто-то с любовью сбросил их с неба. Если бы не матрос, соскребавший лак, чтобы заново покрыть деревянные поручни, они с Джеймсом были бы на палубе совсем одни. Жаркое дыхание Аравийской пустыни загнало всех остальных вниз.

«А мне все равно, что меня ждет, – размышляла Юджиния, – что мне придется говорить и как поступать, когда мы вернемся в Филадельфию. Как меня будут осуждать. Важно лишь то, что происходит сегодня».

Браун взглянул на Юджинию, и ему представилась почти такая же картина: они вдвоем на склоне горы, и вокруг ни души, и у них сколько хочешь времени. Он заставил себя не думать о Бекмане и работе, Ньюпорте и всех этих закулисных махинациях. Хотелось думать только о настоящем времени.


Потом была Африка. Они проплыли Аден и продолжили путь вдоль побережья, и дни пролетели, как ветер, а волны, омывающие берега, казались просто водной стихией, а когда появлялась в поле зрения земля, она оставалась просто сушей. Никто из пассажиров не вытаскивал атлас; никто не обращался к историческим экскурсам, никто не хватался за поручни и не кричал: «Должно быть, это Рас-Маббер!», или «Эта-лех!», или «Иддан!», или «Порт-Дернфорд!» Все потеряли интерес.

Возобновились простые, привычные для корабельной жизни развлечения. Игры на палубе, в главном салоне, чтение книг, написание писем; беседы за обеденным столом и истории с продолжениями под сенью полосатых тентов. Чаепития и вечера у камина; ленивое пробуждение и сонное «спокойной ночи»; сны запомнившиеся и сны позабытые. Но все это было несущественно, у всех на устах была Момбаса. Когда же корабль придет в Момбасу?

ГЛАВА 14

Третье октября. Британская Восточная Африка и гавань Килиндини на краю острова Момбаса. Глубоководный порт, обслуживающий Найроби, сельскохозяйственные районы плоскогорья и остальную бескрайнюю и не занятую европейцами внутреннюю территорию. На пристани толкались грузчики, таскающие корзины зрелых и перезрелых фруктов, носильщики с узлами рваного тряпья, старухи, торгующие цыплятами, чье квохтанье вторило суетливому хлопанью их костлявых крыльев. Повсюду ящики со всякой всячиной, покрытые солью, отсыревшие грузы чуть ли не со всего света, из Богом забытых мест. Посреди всей этой свалки торчал таможенник. Он вопил и размахивал торчащими из тесной рубашки руками перед носом у двух грузчиков, те пожимали плечами и что-то бормотали, бросая ищущие поддержки, растерянные взгляды на растущую толпу. Хорошо. Хорошо, согласилась толпа. Возможно, сейчас начнется потеха. Но, очень возможно, что дело дойдет до наручников и палок. Но таможенник взывал так беспомощно и понять его было так трудно, что он уже не мог сдержать толпы. На него нахлынул поток разгоряченных тел, в основном черных, как сочащаяся из болота нефть, но то и дело среди них мелькали чалма и желтое лицо; все и вся вокруг играло яркими красками – кобальтом, светлой вишней, гелиотропом, пурпуром, золотом, и все лоснилось, как крем.