– Четырнадцать, – повторила она вслух и стала размышлять о страшной судьбе, которая забросила ее, молодую леди значительного возраста и скрытой красоты, на корабль, неторопливо направляющийся через Индийский океан. «Плывем на Борнео, это надо же! Мне вообще не следовало бы быть здесь. Мне следует быть в Филадельфии, посещать танцевальный класс и школу для молодых леди. Мне нужно готовиться к году моего выхода в свет, говорить по-французски, учиться делать реверанс в бальном платье. Невыносимо тяжело осознавать, как жестоко поступает со мной жизнь».

Лиззи изо всех сил сомкнула веки, даже стало больно глазам, и, откинув голову, стукнулась о стенку.

– Это просто несправедливо, – шептала она снова и снова.

– Вам нехорошо, Лиз… мисс… мисс… мисс Лиззи. Рядом с ней стоял Генри, смотрел на нее и никак не мог решить, как правильно обращаться к молодой леди. Время трапез имеет свои правила, чай – тоже. Хиггинс говорил, что никогда не следует обращаться к тем, кто стоит выше тебя, не употребляя соответствующего титула. Проблема заключалась в том, что Генри никак не мог забыть, какой свободой пользовался в Порт-Саиде, какими друзьями они с Недом сделались с детьми Экстельмов, поэтому очень часто ловил себя на том, что по ошибке говорил просто «Лиззи». А бывало, что он вообще чуть ли не заговаривал с ней, не называя ее никак, будто они были родственниками или друзьями. В такие моменты Генри понимал, что он самый глупый мальчишка на свете.

– С вами все в порядке, мисс Лиззи? – повторил Генри. Он никак не мог решить, сесть ли ему на палубу рядом с ней или продолжать стоять, нерешительно наклонившись к ней. Генри чувствовал себя ужасно длинным. Ему казалось, что он раскачивается, как пугало на жерди, а штанины его брюк хлопают на ветру, словно дырявые торбы, в которых лошадям задают овес. Он заставил себя не сходить с места. «Ты позволишь себе вольность, если присядешь без приглашения», – напомнил он себе слова Хиггинса. Нельзя забывать, что говорил тот о «вольностях».

Лиззи не хотелось открывать глаза. На секунду она представила себе, что если не разжимать век, то этот голос исчезнет.

«Вот еще несчастье, – сказала она себе. – Но почему все эти вещи вечно приключаются со мной? Почему Генри не может оставаться среди своих?» Расстроившись, что она не смогла выглядеть почти четырнадцатилетней молодой леди, она весь свой гнев обрушила на Генри.

– В чем дело? – высокомерно бросила она ему. – Что, кузен моей матери велел тебе вернуть меня на урок?

Она даже не назвала Генри по имени, как впрочем, обошлась и с Уитни. Она старалась быть как можно дальше и отчужденнее от него. Казалось, она с издевкой выговаривала ему: «Раб», «Вассал», «Тебе не сдобровать, когда мой отец, император, услышит о твоем непослушании». Лиззи воздвигала вокруг себя защитную стену, словно складывала ее из деревянных блоков.

– Если он послал тебя, то я пойду.

– Нет, он не посылал, то есть, мистер Уитни не посылал… – сбивчиво ответил Генри. – Мисс… Лиззи… – Добавил он положенные почтительные слова, вытягивая их из себя, как сокровища из шкатулки. – Я увидел, как вы стукнулись головой, вот и все. Мисс… Лиззи…

– Я не стукнулась головой. Это такое упражнение, – ответила Лиззи. Она сжала губки в алую ниточку и чуть приоткрыла глаза, как будто разглядывая далекую планету, которую только она могла увидеть. – Это такое упражнение для прочищения мозгов. Развивает ум. Ничего ты не знаешь!

Лиззи еще раз ударилась головой о стену. Удар на этот раз был настолько громче, что она испугалась. Она почувствовала, как стена вздрогнула, и подумала, не повредила ли она себе кости черепа.

– Ух! – произнес за нее Генри. – Такой звук, что не может быть не больно. Мисс – Генри в последний момент вспомнил, что это надо добавить.

– Да нет, ничего, – ответила Лиззи. В ее глазах заблестели слезы, но она не могла бы сказать, откуда они взялись. Во всяком случае не от того, что больно ударилась головой, это ясно. Лиззи еще раз с силой откинулась к стене, и на этот раз удар заставил ее обеими руками схватиться за юбку.

– Я думаю, что вы такая умная, Лиззи, – не зная, что делать, сказал Генри, совсем позабыв добавить «мисс». – Зачем вы колотитесь о стенку? Так можно заболеть. Посмотрите, что с вашим…

– Мисс, – поправила его Лиззи самым противным голосом, на какой была способна, затем поднялась на ноги и попыталась принять царственно-негодующую позу. Юбка ее помялась, блузка прилипла к спине, а голова гудела так, будто в ней поселился рой пчел, но Лиззи это не трогало. «Жизнь – такая ужасная штука, – сказала она себе. – Жестокая и несправедливая, и я ненавижу ее до последней минуты».

Затем, вовсе не желая этого, она принялась жаловаться:

– Я хочу, чтобы мы вернулись домой, Генри. Вернуться домой и стать обыкновенными людьми… Иметь друзей, ходить гулять в парк, кормить уток… Ты не хочешь домой, Генри? Не хочешь?

Лиззи посмотрела на Генри, она раскраснелась, в глазах стояли слезы.

Генри не ответил, он посмотрел на свою подругу и шагнул к ней, но появление Юджинии остановило его.

– Лиз! – проговорила Юджиния. – Лиззи! Что такое?.. – Юджиния взглядом оценила всю сцену, отметила то, что, как ей показалось, она увидела, и поспешно встала между дочерью и бедолагой Генри. – У тебя нет работы внизу? – прикрикнула она. Голос ее задребезжал, как разбитое камнем стекло.

– Мэм, – ответил Генри. – Да, мэм.

Он сказал себе, что нужно уходить, что ему фактически приказали уйти, но два обстоятельства удерживали его на палубе. Первое: он хотел защитить свое доброе имя – у миссис Экстельм определенно сложилось неверное впечатление; и второе: беспокойство за Лиззи. Она ужасно расстроена, заметил Генри, и чувствует себя очень одинокой. Такой же одинокой, как он.

– Да, мэм, – повторил Генри, но не двинулся с места.

В голове у Юджинии вертелись десятки самых высокопарных фраз. «Послушайте, молодой человек, – представляла она себе свои слова, – я не позволю, чтобы вы неправильно вели себя с моей дочерью, я этого не потерплю, идите своей дорогой и не вздумайте попасться мне еще раз». «Боже, ведь я сделалась совсем, как бабушка, – кольнула Юджинию мысль. – Помешанная на правилах, матрона из Филадельфии». Такая трансформация потрясла ее.

К счастью, Лиззи спасла мать, не дав ей поставить их обоих в неловкое положение, что она обязательно сделала бы, произнеся положенные в таких случаях слова. Лиззи бросила из-за спины матери быстрый взгляд на Генри. Ее взгляд говорил: «Уходи. Пожалуйста. Со мной все в порядке. Пожалуйста». Генри не приходилось выбирать, он должен был подчиниться и ушел, понимая, что вслед ему смотрят и разглядывают и что с каждым его нескладным шагом он проигрывает во мнении. Он проклинал свои ботинки и брюки, особенно манжеты пиджака – они задирались вверх и все больше открывали костлявые запястья. Мать и дочь остались одни.

«Что я сделала не так? – спрашивала себя Юджиния. – Неужели Джордж прав? Я оказываю дурное влияние? Я пропустила момент, когда моя дочь выросла? Я слишком ушла в свои собственные мелочные заботы?» Юджиния задавала себе один за другим вопросы, но не находила ответа ни на один.

– Лиззи… дорогая… – проговорила наконец Юджиния, не зная, что сказать дальше. Но Лиззи и не дала ей говорить, сердито бросив:

– Не понимаю, почему у меня не может быть друзей.

– Но друзья, Лиззи… – Юджиния чуть было не добавила: «твоего круга», но вовремя спохватилась. Впрочем, в этом-то вся соль, разве не так? – решила Юджиния. От осознания этого Юджиния почувствовала себя отяжелевшей, старой и абсолютно одинокой.

«Эту мысль меня приучали пронести через всю мою жизнь, передать ее детям, – думала Юджиния. – Это то, что я запоминала с французским, искусствоведением и правилами хорошего тона: существуют люди, которых не выбирают в качестве друзей и в которых не следует влюбляться, и существуют границы, которые никогда нельзя переступать».

– Если бы мы были дома, у меня были бы друзья, – стояла на своем Лиззи. Прозвучавшая в словах дочери озлобленность застала Юджинию врасплох. У нее было такое чувство, будто ей нанесли неожиданный удар в грудь, будто в темном переулке на нее напал грабитель.

– Но ведь ты не дома, – ответила Юджиния таким же резким тоном.

Юджиния хотела сказать совершенно другое. Ей хотелось быть доброй, утешить, ей хотелось быть матерью, которая может положить руку на хрупкое плечо дочери и вывести ее на безопасную дорогу. Но нужные слова не находились, и ничего не оставалось, кроме как говорить чужими заезженными словами.

– Я ненавижу этот корабль, – внезапно захныкала Лиззи. – Меня тошнит от него. И я ненавижу занятия, которые вовсе не уроки, и учитель – не учитель, а кузен. Я ненавижу этих подлиз Джинкс и Поля. И я никогда не могу поговорить с тобой. Мы всегда должны быть послушными и носить эту дурацкую одежду, и смотреть, как таскает свое брюхо эта старая жирная курица миссис Дюплесси. Папа везет нас в какое-то совершенно ужасное место и я не знаю, зачем…

Лиззи готова была продолжать и продолжать, но мать остановила ее словами, сами собой слетевшими с ее языка.

– Ты девочка, Лиззи, – и поскольку ты женщина, то приходится делать, что тебе скажут. Ты меня понимаешь?

Юджиния проговорила эти слова каким-то чужим, несвойственным ей голосом, как будто говорила вовсе не она, а кто-то другой.

– Ты никогда не жалуешься. Никогда не болеешь. Никогда не устаешь…

Юджиния совершенно забыла про Лиззи, она уговаривала саму себя.

– Ты никогда не отказываешься, – она не могла остановиться. – Никогда не отступаешь…

Лиззи с удивлением смотрела на мать – не понятно, о чем она говорит.

– Так это же ты, мама! – наконец удалось вставить ей. – Это же ты! Вовсе не я.


Джордж сидел в своем кабинете и наливал в стакан виски с содовой. За последнее время он, по-видимому, был способен только на это. Он страшно нервничал и трусил. Корабль упорно шел своим курсом, с каждым днем Борнео становился все ближе.

– Скоро мы будем недалеко от Суматры и Селат-Сунда, – громко произнес Джордж и тут же постарался выбросить эти названия из головы. – Скоро мы пройдем маяк в Танджонг-Дату… Скоро увидим Саравак…

Джордж не слышал, как Юджиния постучала в дверь, и не слышал, как она вошла. В этот момент все его внимание переключилось с проблем, которые ему угрожали, на графин, который он держал в руках и недоверчиво разглядывал. Он старался сопоставить трудности, вытекающие из желания плеснуть в стакан еще виски, с суровой необходимостью поставить графин на место.

– Джордж! – позвала его от двери Юджиния. Не последовало никакой реакции.

– Джордж, – повторила она. Джордж медленно повернулся к ней.

– А, я не слышал твоего стука, моя дорогая. После сосредоточенного общения с графином в такую жару он походил на лягушку, слишком долго находившуюся на солнце.

– Я постучала два раза, – с вызовом ответила Юджиния. – Потом вошла.

– А, – сказал Джордж. Он произнес это с той же серьезностью, с какой разглядывал графин. – Вошла…

– Мне нужно поговорить с тобой, Джордж, – не отступала Юджиния. Она села в кресло, сложила руки на коленях и пристально посмотрела на мужа.

Джордж замигал, неуверенно улыбнулся и решил поставить на стол и графин, и стакан.

– Чем могу служить тебе, моя дорогая? Ты чем-то недовольна? Штормит? А разве шеф не дает?..

– Джордж! – Юджиния наклонилась вперед, до боли сцепив пальцы. – Что мы делаем? Куда идем?

– Делаем?.. – стараясь правильно произнести каждый звук, проговорил Джордж.

– Делаем. Идем. Это одно и то же, – оборвала его Юджиния, и губы сложились в жесткую линию.

– Что значит куда? Мы на пути к Борнео, моя дорогая. Вот куда мы идем. – На момент у Джорджа закружилась голова, и он замолчал, пока это не прошло. «Несколько перебрал для опохмелки, – сказал он себе. – Или, наоборот, не добрал». Мысль показалась ему очень остроумный, ею можно было бы поделиться в клубе. Джордж довольно улыбнулся.

– Осталось всего несколько дней. Капитан Косби говорит…

Юджиния пропускала его слова мимо ушей. Она пришла задать вопрос и не собиралась позволить мужу заговорить ее своей обычной болтовней и общими словами. Она посмотрела, как он улыбается, какие у него потные губы, как он нерешительно водит рукой между креслом и крышкой стола.

– Что будет с нами? С детьми? С нашей семьей? – требовательно проговорила она.

– С нами?

– Ты не попугай, Джордж! Нечего повторять все, что я скажу.

Юджинии показалось, будто под ней провалилось сиденье, будто у нее чужие ноги, будто она стала невесомой и кто-то пришпилил ее к этому месту.

– С детьми… – Джордж задумался. Нельзя ли из этой фразы сочинить какой-нибудь тост? Встать, плеснуть в стакан, потом красивым жестом опорожнить его…

– Джордж, ты просто не можешь быть таким тупым, каким хочешь казаться.