В кладовой было темно и вкусно пахло мясом. Господи, как же хочется есть!.. Дверь, соединявшая помещение с домом, внезапно распахнулась, и на пороге возник неясный силуэт. По его очертаниям Александер понял, что это женщина. Сам он застыл на месте, не решаясь ни шевельнуться, ни заговорить. Заметит ли она его? Приглушенный ладошкой крик стал ему ответом.

В отчаянии, думая только о том, как убедить ее не кричать, он бросился к ногам женщины. Она наклонилась, принюхалась… и резко оттолкнула его от себя. Зажав нос пальцами, она попятилась обратно к дому.

– Фу! Откуда ты такой взялся?

– Из… из тюрьмы! – наивно ответил Александер.

Женщина в изумлении уставилась на мальчика.

– Что? Из толбута?

Она окинула его взглядом, и удивление ее возросло.

– Но ведь ты совсем мальчик! Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

Она отошла в сторону, чтобы на Александера упал свет, и стала пристально его рассматривать.

– Ммм… Что тебе нужно и как тебя зовут?

– Я Аласдар… Аласдар Ду. Мне нужна одежда… ну, чтобы согреться. И кусок хлеба тоже, если можно. Но сверх этого – ничего, клянусь вам!

– Ты один?

– Да.

Она обшарила глазами каждый угол кладовой, желая убедиться, что он не обманывает. Потом устремила взгляд своих черных глаз на него и довольно-таки долго раздумывала. Решив, что она колеблется, Александер мысленно приготовился к тому, что она закричит и он снова окажется в тюрьме. Нет! Только не это! Добром он не дастся. Лучше пусть его забьют до смерти, чем возвращаться туда!

– Ты и правда синий от холода! Для начала надо тебя хорошенько отмыть в теплой воде, потом получишь чистые вещи. Думаю, у меня найдется что-нибудь из одежды. И только потом я тебя покормлю!

Александер пошатнулся. От волнения у него перехватило дыхание и по щеке скатилась слеза радости, оставив соленый привкус на его потрескавшихся губах.

В очаге ярко горел огонь. Тени танцевали на исхудалом лице Александера, но он упрямо не открывал глаз. Прижав руку к животу, он ждал, пока спазм пройдет. Наверное, не надо было набрасываться с такой жадностью на мясо после бульона с хлебом, только вот он так давно не ел мяса… Он даже не смог вспомнить, когда именно.

За окном кружились мириады снежинок. Крыши домов покрылись тонким слоем снега. Теперь, когда он наконец-то смыл с себя всю грязь, почувствовал себя в безопасности и в тепле, от которого успел отвыкнуть, Александера стал одолевать сон. Внезапно хлопнула дверь. Он поспешно спрятался под столом и стал ждать. В кухню вошла девушка в коричневой юбке, и Александер вздохнул с облегчением: то была служанка, которая спасла его. Она заверила парнишку, что хозяйка не вернется домой, пока идет снег, но Александеру столько пришлось пережить, что он ощущал себя загнанным зверем.

Девушка заглянула под стол и улыбнулась. Ей было лет шестнадцать или семнадцать, не больше. Ее трудно было назвать хорошенькой: близко посаженные глаза, чуть искривленный нос… Зато улыбка ее согревала сердце, и этого было достаточно, чтобы Александеру она показалась красавицей.

– Вылезай, я тебя не съем! – со смехом сказала она. – Не хватало только, чтобы твоя рана открылась и ты закапал кровью пол, который я с утра так старательно отмывала!

Смущенный, он выбрался из своего укрытия, присел на лавку и виновато улыбнулся. Девушка склонила головку набок, окинула его оценивающим взглядом, а потом указала на миску с горячей водой, кусок мыла и бритву. Александер в замешательстве уставился на бритвенные принадлежности.

– Я приготовила все для бритья! – Она пожала плечами. – Надо же привести тебя в божеский вид!

– Мне – бриться?

Он потрогал щеки и подбородок. Растительности было еще очень мало: короткие волоски кололи пальцы, а те, что были подлиннее, начали виться. Без лишних слов она повязала ему на шею полотенце, смочила мыло водой и покрыла густой пеной еще розовое от тщательного умывания лицо. Александер испытывал неловкость, однако позволил нежить себя этой заботливой незнакомке, которая вертела им, как тряпичной куклой, с того самого момента, как он переступил порог дома. Блестящая бритва промелькнула у него перед глазами и замерла под подбородком.

– Меня зовут Конни, – ласково сказала девушка, проводя лезвием по горлу Александера. – Откуда ты родом?

– С запада.

– Маккензи? Макдональд? Кэмерон? А может, Кэмпбелл? Ты из якобитского клана, верно?

Он вздрогнул, и бритва легонько порезала кожу.

– Извини, пожалуйста! Больно?

Он помотал головой. Взгляд его невольно остановился на лезвии. Девушка вытерла кровь уголком полотенца и вернулась к работе.

– Если не хочешь называть свой клан, Аласдар Ду, не надо. И не беспокойся, пока ты тут, тебе нечего бояться. Мою хозяйку зовут Аннабель Фрейзер. Ее муж служил полковником в полку Ловата. Он не вернулся с битвы при Каллодене. Думаю, она разрешит тебе какое-то время пожить с нами. Слуга мистера Фрейзера ушел на войну с хозяином и тоже погиб, поэтому еще одна пара рабочих рук в доме не помешает. Соседи нам, конечно, помогают, но мне все равно приходится все в доме делать самой. С прошлой весны наступили трудные времена. Сколько осталось вдов, сколько сирот…

Вздохнув, она стерла с его щек и шеи остатки мыльной пены и улыбнулась.

– Я управилась! На стене, у двери, есть зеркало.

При виде своего отражения он испытал шок. Из зеркала на него смотрел незнакомый юноша с черными волосами и глубоко запавшими блеклыми глазами. Широкие скулы сильно выступали на лице, своеобразного рисунка губы показались ему более крупными, чем он привык их видеть. Куда девался мальчуган, покинувший долину Гленко год назад? «Умер в той ужасной тюрьме!» – мысленно ответил он себе.

Словно желая удостовериться, что это не сон, Александер провел рукой, на которой непривычно четко вырисовывались вены, по подбородку и шее. Адамово яблоко увеличилось в размере и походило на спрятанное на худой шее под кожей яйцо. Вырос… Он вырос и стал мужчиной!

– Что скажешь?

Александер повернулся к девушке, которая смотрела на него с нескрываемым удовольствием. Чувствуя, что краснеет до корней волос, он опустил глаза. Штаны и рубашка были ему велики, и из широких штанин и рукавов комично торчали его худые ноги и руки. Девушка сказала, что это одежда слуги. «Вряд ли он, бедняжка, вернется когда-нибудь за своими вещами…»

– Так намного лучше! – с довольным видом заключила она.

Вооружившись щеткой, она отделила от спутанной шевелюры прядь и стала ее расправлять.

– Остается только тебя причесать, и ты станешь красавчиком не хуже самого принца!

– Ай!

Выбора у него не было – оставалось только подставить голову и позволить девице делать все, что ей заблагорассудится. И все же прикосновения ее пальцев, перебиравших волосы и легонько массировавших кожу, были очень приятны. Закрыв глаза и позволив ей ласкать себя, он впервые за много-много месяцев ощутил настоящее удовольствие.

* * *

Зима в Хайленде выдалась морозная, но Александер даже не думал жаловаться. В горах он бы наверняка умер от холода и голода. Миссис Фрейзер согласилась приютить его при условии, что он станет зарабатывать себе пропитание работой, которую раньше выполнял погибший слуга. Еды в городе было мало, и стоила она очень дорого, поэтому мало кто думал о благотворительности, когда самому не всегда удавалось наесться досыта. Хозяйка производила впечатление женщины резкой и несговорчивой, но Александер был уверен, что сердце у нее доброе. Он ни разу не дал ей повода пожалеть о своем милосердии, хотя временами уставал до полусмерти.

Пришла весна. Теплый воздух с моря растопил остатки снега, скотина вернулась на пастбища и лакомилась свежей зеленой травой. Песни Конни вплетались в пение птиц. Она работала и пела все дни напролет. Александеру нравилось ее слушать – голос у девушки был очень красивый. Пение отвлекало его от мрачных мыслей, которые одолевали его во время работы.

О’Ши советовал ему вернуться в Гленко, и эта мысль преследовала его неотступно. Он надеялся, что отец все-таки не погиб, но встречаться с братьями было по-прежнему страшно. Ему ведь придется оправдывать свое непростительное поведение… И его непременно осудят, возможно, даже прогонят из клана. А что касается Джона…

О том ужасном дне у него сохранились лишь обрывки воспоминаний. Восстановить хронологию событий никак не удавалось. Похоже, его сознание не желало выстраивать факты в надлежащем порядке.

Сидя на перевернутой тачке, он думал о своем и механически обстругивал кусок дерева перочинным ножом, который подарила ему миссис Фрейзер. Когда пришло время оценить работу, он окинул взглядом грубо вырезанные завитки и поморщился. Узору недоставало гармонии, голова цапли выглядела слишком грубой. Но времени доделать рисунок не было, поэтому Александер сунул деревяшку вместе с ножиком в карман и спрыгнул с тачки. Приземлился он точно в свежую кучу лошадиного навоза, поскользнулся и едва не упал – чудом удалось ухватиться за висящую на стене перед пустым стойлом уздечку.

– Тысяча чертей! – выругался он сквозь зубы и принялся вытирать подметки о солому.

– Лучше и не скажешь!

В конюшне прозвучал хрустальный смех, и он повернулся на звук. Конни смотрела на него и улыбалась своей солнечной улыбкой. Он до того увлекся работой, что даже не заметил, как она перестала петь. Интересно, и долго она за ним подсматривала?

– Не слишком ты себя утруждаешь сегодня, да, Аласдар?

– Как раз собирался заняться делом, – краснея, буркнул он в ответ.

Она медленно подошла и положила руку ему на плечо. Прикосновение было ласковым, приятным.

– Что ты мастерил? Покажи!

– Ничего особенного… Просто обстругивал деревяшку.

– Вижу… Проголодался? Я кое-что тебе принесла.

Она вынула из кармана сверток. В нем оказался большой кусок сладкого овсяного пирога.

– Спасибо!

Она пощупала его мускулы, потом подняла голову, чтобы видеть его лицо, и кокетливо улыбнулась. Оказывается, он уже на целую голову выше девушки… странно, но заметил это только сегодня.

– Работа идет тебе на пользу. Ты стал крепкий и сильный!

Смутившись, Александер отстранился. Прикосновения девичьих пальцев породили волнение, которому, как ему самому казалось, надлежало как можно скорее погаснуть. Конни угадала, что с ним происходит, и сладко улыбнулась.

– Мне пора на кухню, еще обед готовить… Увидимся, Аласдар!

И вдруг без особых церемоний она прижалась губами к его губам, а потом, взмахнув юбками, напевая, вышла из конюшни. Александер остался стоять как громом пораженный. Сердце в груди стучало часто-часто, а рука невольно опустилась к промежности, которая открыто выражала его мужское желание.

* * *

Шли дни, и Конни постоянно находила возможность остаться с ним наедине, нарочно прикоснуться, чтобы распалить в нем желание. Александер привык относиться к ней как к старшей сестре, поэтому все эти маневры заставляли его испытывать неловкость. Эта внезапная перемена в поведении девушки породила в нем чувства, которые казались ему неуместными, неправильными. По ночам, лежа на узкой кровати в комнате, которую прежде занимал погибший слуга, он подолгу не мог уснуть. Чувственный шелест листвы напоминал ему шорох юбок плутовки Конни, он представлял, как ветерок их приподнимает, и этого было достаточно, чтобы в нем проснулось желание. Когда он слышал крики котов, предававшихся любви на крышах соседних домов, ему казалось, что это кричат женщины в момент наивысшего наслаждения. Иногда даже ему удавалось различить в этой какофонии ангельский голосок Конни…

Конни, сирена, чье пение завораживало, увлекала его в водоворот зарождающейся чувственности, пробуждала в нем новые неосознанные стремления, утолить которые он мог, только мечтая о ней. Она являлась к нему во сне, сводя с ума от желания, очаровывая своим телом, которое он спешил раздеть, чтобы обнаружить наконец изысканное различие, которое делало ее его дополнением.

Он открывал для себя новую грань женственности. Он знал материнскую ласку, знал, что такое любовь той, которая произвела нас на свет. Теперь он узнал, что любимая женщина становится для мужчины смыслом жизни и ради нее, вне всякого сомнения, стоит умереть. Женщина, ради которой он пришел в этот мир.

Александеру не хотелось влюбляться в Конни, потому что он собирался уйти. Он уже все для себя решил. Однажды он вернется в Гленко, так надо. И в то же время он чувствовал, что нуждается в ней, жаждет ее. Но ему было страшно. Он боялся, что в обмен на удовольствие женщина отнимет у него часть его души, узнает о его слабостях и сможет играть на них, как ей заблагорассудится.

Ребенок, все еще живший в нем, желал утешения, которое, казалось, могло подарить это соблазнительное тело, но пробуждающийся мужчина стремился оградить себя от опасности, закрыться щитом от неведомого завоевателя – любви. «Любовь ранит, – говорил О’Ши. – Она может убить вернее, чем закаленный стальной клинок!» Позволить девушке околдовать душу означало обречь себя на бесконечное страдание, а этого ему не хотелось. Оставалось одно – как можно скорее объясниться с Конни…