— Что ж, антисептик у вас, по крайней мере, есть, — сказал он, взяв пузырек с жидкостью Конди. — Позвольте мне подняться и осмотреть его. Я всего лишь взгляну, удастся ли мне его немножко подлатать.

— Что вы, нет! — испугалась Ханна. — Если хозяин говорит, что никто не должен к нему подходить, значит, так тому и быть. Да он придет в такую ярость, что прихлопнет вас!

Джулиан улыбнулся:

— Я проходил практику в больницах Ист-Энда, и с буйными пьяницами, покалеченными в драках, не скажу, что легко, но справлялся. Я все же рискну бросить вызов характеру Гриффита Талларна! Конечно, если вы не хотите, чтобы у него началось заражение крови и он умер!

— Не думаете же вы, что он… умрет?

— На этот вопрос я ответить не могу, пока не осмотрю его, — ответил Джулиан. — Но прежде чем я поднимусь, хочу сказать, что видел, как Нона благополучно ушла, видел, как она прошла вдоль горы и повернула к долине. А там, на горе, она казалась… ну, может, не совсем счастливой… но, уж конечно, не испуганной.

Ханна с благодарностью взглянула на него:

— Спасибо, что вы пришли! Я все время думаю о ней. На нее не похоже вести себя легкомысленно, но она недавно пережила тяжелое потрясение. — Ханна провела ладонью по лбу.

— Правда? — Джулиан испытующе посмотрел на старую женщину.

Ханна села напротив него и стала теребить фартук. До сих пор ей не с кем было поговорить о Ноне. К Гриффиту Талларну было не подступиться. Он питался ненавистью и больше не хотел иметь ничего общего с женщинами. Врач был грубоватым, старомодным сельским человеком со стандартным набором лекарств для большинства заболеваний, а на эмоции у него совсем не оставалось времени. Взгляд голубых глаз Джулиана ободрил ее, она почувствовала в нем теплоту и сочувствие. Ей понравилось, как он быстро выбрал лекарства, и она испытала облегчение, когда он отклонил все ее возражения и решил осмотреть хозяина. Ее тревога, похоже, потихоньку проходила. Рассказать ему немного о Ноне?

О том, как она однажды ночью отправилась на свидание с Мэттью? Ханне было трудно нарушить столь долгое молчание, а также верность Талларнам. Но она чувствовала, этому человеку можно верить.

С трудом подбирая правильные слова — ведь говорить с Джулианом приходилось не на родном валлийском языке, — она рассказала Джулиану, как Нона влюбилась в Мэттью, как однажды вечером не вернулась домой после свидания с ним.

— В тот вечер, Когда она забрела в коттедж? — спросил Джулиан.

Ханна кивнула.

— На самом деле ей никто не причинил вреда.

Старушка с тревогой посмотрела на него.

— Но она была напугана и, казалось, после этого окончательно пала духом. Перестала смеяться, шутить — в общем, стала совсем другой.

Джулиан поднялся, подошел к окну и некоторое время смотрел в темноту. Когда он повернулся, Ханна с удивлением увидела страдальческое выражение у него на лице.

— Ничего противоестественного с ней не произошло, сказал он. — Она очень красивая, но лучше бы оградить ее от таких испытаний. — Он посмотрел на Ханну, положил руку ей на плечо, и выражение у него на лице стало спокойнее. — Я не знаю, волнует ли вас это, но, говоря напрямик, могу сказать с уверенностью: ее не изнасиловали. Вероятно, сильно напугали, больше ничего. Когда в нашу первую встречу я до нее дотронулся и она отшатнулась от меня, я догадался, что произошло нечто подобное.

Ханне хотелось рассказать ему больше. У нее было неспокойно на душе оттого, что она поклялась Гриффиту Талларну не рассказывать его дочери о том, что произошло много лет назад. Он был в такой неописуемой ярости, а сама она была связана данным его матери обещанием заботиться о нем, а потом и о его дочери. Обратиться за советом не к кому. Когда Ханна задумалась, Джулиан подошел к столу и взял лекарства.

— Дайте мне миску с горячей водой, какие-нибудь старые простыни и бинты. По-моему, в этом пакете есть корпия. — Он оторвал полоску бумаги и кивнул.

Ханна решила, что уже поздно рассказывать ему что-либо. Может быть, это и к лучшему. Было бы неправильно выдавать секреты семейства Талларн.

Джулиан поднялся за ней по крутой лестнице при мерцающем свете свечи. Наверху Ханна с величайшей осторожностью приоткрыла дубовую дверь и сказала:

— Студент-медик, сэр, пришел осмотреть вас…

Джулиан увидел большую с пологом кровать на четырех столбиках, с красными камчатными драпировками и золотистыми кисточками. В полумраке он увидел тяжелые дубовые шкафы и что-то вроде умывальника.

С помпезной постелью никак не сочетались стеганое одеяло и грубые простыни из небеленого холста.

Гриффит Талларн представлял собой жуткое зрелище. Его спутанные волосы прилипли ко лбу, глаза затекли кровью, лицо небрито. На сбившейся повязке засохло тусклое красное пятно. При виде Джулиана он тотчас же приподнялся, опираясь на локоть.

— Убирайтесь отсюда! — закричал он. — Я не хочу, чтобы какой-то недоучка копался у меня в голове!

Ханна, ушедшая по приказу Джулиана за бидоном воды и миской, вошла в комнату, расплескав от волнения немного воды.

— Уведи его! — заорал ей больной. — Какое ты имеешь право, женщина, пускать его в дом?

— Потому что я попросил ее, — осторожно приближаясь к постели, ответил Джулиан.

Гриффит Талларн потянулся к столу и, схватив медный подсвечник, принялся размахивать им над головой, пока пламя не замерцало и не погасло. Он прицелился в Джулиана, но его рука, внезапно ослабев, упала на одеяло, подсвечник полетел на пол, и он, мертвенно-бледный, свалился на подушку. Кровавое пятно на повязке расплывалось все больше.

Джулиан поманил Ханну:

— Зажгите свечу и посветите мне.

У Ханны дрожали руки, но она повиновалась.

Он быстро снял с себя пиджак, засучил рукава рубашки, вылил антисептик в миску с горячей водой и склонился над Гриффитом Талларном, лицо которого исказилось от боли.

— Если так будет продолжаться, рана может загноиться, — сняв бинты, спокойно произнес Джулиан. — А это дело нешуточное. Я понимаю, опыта у меня недостаточно, но с подобными случаями мне сталкиваться приходилось.

Гриффит Талларн застонал, когда Джулиан снимал грязную повязку, под которой оказалась кровавая масса порванной ткани. Ханна вскрикнула. Джулиан осторожно промокнул рану тампоном и осмотрел.

— Сейчас я зашью рану, — сказал он почти потерявшему сознание Гриффиту, — и перевяжу ее более тщательно. — Он кивнул через плечо Ханне и добавил:

— Завтра утром пошлите Гвиона в город. Я дам вам список нужных лекарств. У меня с собой порошок от головной боли, который я иногда принимаю. Принесите, пожалуйста, стакан холодной воды и блюдце… и, Ханна, вашему хозяину нужно сменить подушку…

Ханна исчезла, захватив с собой миску и грязные бинты.

Гриффит Талларн открыл глаза и мрачно посмотрел на Джулиана.

— Не шевелите головой, — велел молодой человек. — Рана серьезная.

— Неужели серьезная?

— Может стать более серьезной, если вы будете по-прежнему легкомысленно относиться к травме. У вас, похоже, небольшое сотрясение мозга. Думаю, вам лучше несколько дней поберечься. А сегодня я дам вам обезболивающее, и вы почувствуете себя лучше.

— Я никогда не принимаю этой дряни!

— А сейчас придется принять, чтобы немного поспать, — пытался урезонить его Джулиан. — Не стоит причинять себе ненужных страданий.

— Мне нужны мои планы, — пробормотал больной. — Женщина настолько стара, что не может доползти до шкафа. — Он поднял ослабевшую руку, указав на верхушку высокого дубового шкафа, где Джулиан в полумраке разглядел нечто похожее на груды бумаг и какие-то рулоны. — Дайте мне планы Пенгоррана. Там поля Рисов… я должен снова их посмотреть. Они должны принадлежать мне. Тогда со скотом не будет проблем. Границы будут четко обозначены…

Джулиан замешкался.

— Вам сейчас не следует ничего читать.

— Дайте мне планы, — повторил Гриффит Талларн, и Джулиан, испугавшись, как бы его пациент не встал с постели и не взял их сам, пододвинул табуретку к шкафу, взял свечу, которую Ханна поставила на стол.

Встав на табуретку, Джулиан пошарил в грязных бумагах.

— Свернутые или плоские? — спросил он.

— Свернутые.

Джулиан взял свиток, при тусклом свете напоминающий вкрученный лист пергамента, но по текстуре понял, что это холст с картиной. Холст слегка развернулся у него в руке, и, поднеся свечу ближе, он едва сдержал возглас удивления. Джулиан оглянулся и с облегчением обнаружил, что тяжелая драпировка постели почти скрывает его от Гриффита Талларна. Он тайком развернул холст до конца и с все возрастающим изумлением рассматривал его.

— Скорее! Скорее! — торопил больной.

Джулиан поспешно свернул холст, положил на место, взял пожелтевший пергамент, лежащий рядом, спустился и протянул больному.

— Положите его на постель. Покройте меня стеганым одеялом и оставьте одного, — грубо произнес Гриффит Талларн.

— После того как вы примете порошок, — твердо произнес Джулиан, когда Ханна появилась со стаканом воды.


— Ну, если бы кто-либо мне сказал, что хозяин позволит вам лечить его… — сказала Ханна на кухне, ставя еду на конец стола.

— У него не оставалось выбора, так ведь? — усмехнулся Джулиан и добавил более серьезным тоном: — Боль, знаете ли, укрощает ладей.

— Вы поужинаете со мной? — глядя на него снизу вверх, спросила Ханна.

— Это было бы замечательно, — принимая у нее порцию мяса, с благодарностью произнес Джулиан.

После ужина Ханна убедила Джулиана сесть напротив. Он достал свою трубку, закурил и стал наблюдать, как она, вынув из кармана наполовину готовый носок, начала вязать. Ханна рассказывала о фермерских хозяйствах в таких местах, как Пенгорран. Время от времени она замолкала, и тогда наступала тишина, нарушаемая лишь треском дров в камине и шипением закипающего на огне чайника.

— Ханна, — произнес он, — мне всегда казалось, что Нона очень напоминает некую исполнительницу цыганских песен и танцев, которая до недавнего времени была знаменита на лондонской сцене. Я сам часто ходил на ее концерты…

Ханна уронила вязанье на колени и строго взглянула на него:

— Не спрашивайте меня о цыганах на лондонских сценах. Я никогда не была в Лондоне и ничего не знаю об артистках-цыганках.

Она снова принялась за носок, но Джулиан заметил, как дрожат ее руки.

— А мистер Талларн? — продолжал он, — Он тоже никогда не был в Лондоне? Может быть, уезжал туда на выходные дни?

— Хозяин? А что ему делать в Лондоне? Да и на нашей овечьей ферме нет никаких выходных! — Она нахмурилась, уколов палец спицей, и вдруг, прислушиваясь, подняла взгляд на потолок. — Кажется, я слышала голос хозяина!

Джулиан встал, открыл дверь в прихожую и прислушался.

— Думаю, ваш хозяин крепко спит после порошка, который я заставил его принять.

Но Ханна уже встала, подошла к шкафу и стала перебирать свечи. В этом не было никакой нужды, и Джулиан понял тактичный намек Ханны.

Подойдя к двери, он сказал:

— Завтра я зайду проведать мистера Талларна! — Он взял карандаш, написал несколько слов в своей записной книжке, вырвал листок и подал его Ханне: — Попросите Гвиона принести вот это!


По дороге к коттеджу Джулиан пребывал в раздумье. Его вопросы явно взволновали Ханну. Он вспомнил портрет, который обнаружил на шкафу. Как он оказался у Гриффита Талларна? Какое отношение он имеет к этой семье? Почему такую красоту свернули и бросили пылиться на шкафу? Здесь явно кроется какая-то тайна!

На следующий день, в полдень, Джулиан спустился в Пенгорран, надеясь, что Гвион успел выполнить его поручение.

Проспав, всю ночь, Гриффит Талларн выглядел лучше. Посещение Джулиана он вынес стоически и с вынужденным уважением.

— Сегодня я встану, — грубо сообщил он.

— Не советую. Полежите еще пару дней.

Больной злобно сверкнул на него глазами, но спорить не посмел.

— Завтра я зайду, чтобы снять швы, — предупредил Джулиан. В ответ Гриффит угрюмо промолчал.

Пациент быстро шел на поправку, и вскоре после заключительного визита Джулиан однажды утром увидел, как Гриффит Талларн с прежней энергией бодро шагает к Крейгласу.

Следующие две недели Джулиан усердно занимался, выбросив из головы мысли о Пенгорране и Талларнах. Он вел жизнь отшельника, и это не тяготило его. Его искренне увлекала работа над книгами, а кроме того, он понимал, что скоро все кончится. Иногда он виделся с Гвионом, приносившим молоко, но чаще всего бидон с молоком оставляли на ступеньке коттеджа. Гвион никогда не отличался разговорчивостью, и круг его интересов был ограничен заботой об овцах и изменением погоды. Дети Прайсов, приносившие Джулиану хлеб, кофе, чай и крупы, были более болтливы, и от них он узнал, что отсутствие Ноны не осталось незамеченным.