— Экзамены, что это такое? — спросила девушка.

Он объяснил и добавил, что ей следовало бы вернуться в школу.

— Я никогда не ходила в школу, — с ноткой высокомерия в голосе заявила она.

— Да что вы? — Джулиан вопросительно посмотрел на нее.

— Читать и писать меня научили родители, а позже… год или два… я ходила к приходскому священнику и заснималась у учителя вместе с его сыновьями. Когда они пошли в школу, у меня не осталось ничего кроме книг, огромного количества книг, которые я перечитываю снова и снова, Шекспир, Теннисон… сестры Бронте… множество романов. Моя бабушка их любила.

— Вот как? — произнес Джулиан.

Он задумался над ее односторонним образованием. Чтение… одиночество… горы. Неудивительно, что она не такая, как все, а загадочная: Кора в основном интересуется нарядами и балами. При одной мысли о том, чтобы забраться на гору, ее охватывает страх. Ему пришло в голову, что, если не считать поверхностных бесед, он не так уж много разговаривал с Корой.

При мысли о Коре ему становилось не по себе. Иногда он спрашивал себя: правильно ли, что Нона живет в коттедже? Несмотря на абсолютную невинность их отношений, он понимал, что общество, в котором он вырос, осудит его за нарушение условностей. Нона, по-видимому, об этом ничего не знает. Она выросла в диком, уединенном месте и, вероятно, не подозревает о существовании подобных правил. Вся ответственность лежит на нем, и это омрачает их в общем-то хорошие отношения.

Джулиан сложил свои книги, когда Сэмми, неотрывно наблюдавший за ним с ковра у камина, вдруг подскочил, запрыгал через две ступеньки по лестнице развернулся и опрометью бросился вниз. Он повторил это дюжину раз — и, в конце концов, совершил головокружительный скачок, сбивая все на своем пути. Потом он сел на ковре на задние лапки и приготовился к дальнейшим развлечениям.

Зайчонок стал почти ручным. Однажды вечером он забрался Ноне на колени, энергично умылся лапками и даже робко лизнул протянутый ею палец.

— Ах, ты, паршивец! — улыбнулся Джулиан.

— Нельзя плохо говорить о зайцах, — серьезно заметила Нона. — Если в них выстрелить серебром, они могут превратиться в ведьм.

— Я не собираюсь стрелять в Сэмми, так что этого мы никогда не узнаем, — весело ответил Джулиан. — Для меня он просто зайчонок.

После ужина этим вечером Джулиан сначала посмотрел на свои книги, потом на Нону. Во время ужина она, казалось, все время была погружена в какие-то свои мысли.

— А что за странный музыкальный инструмент вы с собой принесли? Сыграете для меня?

Она пристально и серьезно посмотрела на него:

— Вам это может не понравиться. Звук, думаю, слишком громкий для этой комнаты. Я часто беру кроту в горы, где звуки многократно отражаются от Скал.

— Концертный зал в горах. Это, должно быть, замечательно. А все же не могли бы вы сыграть мне тихо, чтобы я хоть получил представление?

Нона кивнула, и Джулиан побежал наверх за кротой.

— Сэмми, полагаю, лучше поместить в клетку, не думаю, что зайцы музыкальны, — бросил он на ходу.

Вернувшись, он с любопытством следил, как девушка вынула инструмент из бархатного футляра. И хотя крота напоминала обычную скрипку, все же формой несколько отличалась от нее.

Нона дернула струну, положила кроту и взглянула на Джулиана:

— Говорят, игрой на кроте призывают духов. — Джулиан засмеялся, но с удивлением увидел, как ее темные глаза загорелись от гнева.

— Не смейтесь! Этот инструмент имеет власть над духами! Так говорила мама, когда я была маленькой.

— Но вы, конечно, были слишком малы, чтобы это понимать?

— Я всегда знала о… духах. Они окружают нас, и смеяться тут не над чем. Это неразумно и опасно.

Джулиан покачал головой, сдерживая улыбку.

— Вскоре вы заставите поверить в это и меня! Но думаю, мы рискнем, и вы попытаетесь их вызвать. Что вы для меня сыграете?

— «Давида с Белой скалы». Это об умирающем артисте, обращающемся к своей арфе. Он слышит голоса и умоляет Бога позаботиться о детях после его смерти. Я буду петь на валлийском, как учила меня Ханна.

Нона мягко провела смычком по струнам и начала играть и петь ясным, как колокольчик, юношеским голосом. Она то водила смычком по струнам, то дергала их пальцами, и коттедж наполнился странной, но приятной музыкой, которую он никогда не слышал. Нона, гибкая, как цыганка, сидела, раскачиваясь в такт музыке, и она снова кого-то ему напомнила. У него создалось впечатление, будто эта жалобная музыка обволакивает его, отражаясь от стен. В конце концов она стихла на низкой ноте, и в коттедже воцарилась тишина.

Услышав громкий стук в дверь, Нона вскрикнула. У Джулиана перехватило дыхание.

— Это все музыка, — шепнула побледневшая Нона. — Духи ее услышали… я же вам говорила!..

— Вздор! Быстро идите в другую комнату. Я посмотрю, кто это, — прошептал Джулиан, придя в себя.

Убедившись сначала, что Нона ушла и взяла с собой кроту, Джулиан осторожно открыл дверь и, выглянув в темноту, увидел на пороге Ханну.

Он впустил ее и позвал Нону:

— Все в порядке. Выходите…

В следующее мгновение Нона была уже в объятиях Ханны.

— Ну, ну, моя малышка! — Ханна погладила ее по голове, разжала кольцо объятий и сняла шаль.

Джулиан подвинул ей кресло ближе к огню.

— Может быть, хотите поговорить наедине? — предложил он, взяв со стола книгу и направившись к лестнице.

— Нет… нет, сэр! Я была бы рада посоветоваться с вами, потому что не знаю, что делать, а вы были добры к девочке!

— В чем дело, Ханна? — Нона опустилась на колени у ног Ханны и тревожно посмотрела ей в лицо. — Кто-то обнаружил, что я здесь?

Ханна покачала головой:

— Насколько мне известно, нет. Ваш отец… — Она перевела взгляд с Джулиана на Нону. — Ума не приложу, что делать? — Она взяла Нону за руку. — Вам надо уехать… подальше отсюда. Гриффит Талларн совсем взбесился, так что здесь небезопасно. Уходите отсюда, мисс Нона.

— Что случилось? — тихо спросила Нона.

— Вчера… был рыночный день, и ваш батюшка ушел из дому рано, чтобы продать овец с нижнего луга. Примерно во время вечернего чая мне показалось, что во двор въехала повозка. Я услышала голос Гвиона и еще подумала, что на него не похоже в рыночный день так рано возвращаться. Затем я услышала тяжелые шаги в коридоре и, когда он вошел на кухню, закричала от страха. Он нес хозяина на руках, а лицо у вашего батюшки… было все в крови… — Ханна закрыла лицо руками.

— Ах, Ханна, Ханна! Он не… умер?

— Нет… нет… жив! Мы положили его в постель, но у него очень неприятная рана на голове, и, вы же его знаете, от врача он отказался. Он в постели… слабый, полагаю, от потери крови и тряски в старой телеге, которую у кого-то одолжил Гвион.

— Но что случилось? — тревожно спросила Нона.

— Он затеял драку с Мэттью Рисом возле трактира «Медведь». Оба были уже изрядно навеселе… и ваш отец упал на мостовую и разбил голову.

— Кто такой Мэттью Рис? — спросил Джулиан.

Обе женщины вначале промолчали, затем Нона в раздумье произнесла:

— Это… молодой фермер. Его овцы вечно забегают и на наши поля. Мой отец его ненавидит. — Нона опустила голову. Теперь будет еще хуже. Они поссорились. Это я виновата.

— Нет… нет, — возразила Ханна. — С тех пор как вы ушли, отец сам не свой. Обыскав всю гору и не найдя вас, он сказал, что больше… никогда не пустит вас в дом. Он обзывал вас самыми ужасными словами, пошел на старое поле, граничащее с полем Мэттью Риса, ходил взад-вперед вдоль изгороди и кричал, когда видел в поле молодого Риса. Я сама терпеть не могу эту семью, но подобное сумасшествие никому не принесет пользы. — Она тяжело вздохнула.

— Я должна вернуться и ухаживать за ним, — сказала Нона.

Ханна подскочила.

— Нет… нет… нет! — страстно возразила она. — Я за этим и пришла. Боялась, что вы узнаете и придете, а если он вас сейчас увидит, ему станет еще хуже… да и вам тоже. Вы должны уехать отсюда подальше, а рана заживет. На моем веку бывали и более тяжелые случаи. — Она взглянула на Джулиана. — На ферме всякое случается.

— Может быть, я могу чем-либо помочь, — предложил Джулиан.

На лице Ханны мелькнула улыбка, но она покачала головой:

— Я вам, конечно, очень благодарна, но, думаю, он не позволит вам приблизиться к себе. — Она взяла шаль и посмотрела на Нону: — Вам, мисс Нона, лучше на время куда-либо уехать.

— Но куда, Ханна? Куда я могу поехать? Некуда!

Ханна вынула из кармана листок бумаги, на котором был написан адрес, и протянула его Ноне:

— Это моя кузина, она замужем за фермером. Я много, лет о ней ничего не слышала. Да мы и не переписываемся почти, если только кто-нибудь умирает или женится. Но Анна будет добра к вам. Вы поживете у нее до тех пор, пока не решите, что делать… куда идти…

— Но как она туда попадет? — спросил Джулиан. — Насколько я понимаю, оставаться здесь ей небезопасно, но надо точно знать, куда ехать. — Он посмотрел на притихшую Нону, неотрывно глядящую на Ханну. По выражению лица Ноны он понял, что от тревоги за нее говорит резче, чем намеревался. — Не сегодня же ей уезжать?

Ханна покачала головой:

— Сегодня хозяин здесь не появится… но, может быть, завтра… или послезавтра. Он упрямый человек. — Она снова повернулась к Ноне: — Чтобы попасть к моей кузине, вам следует перейти через гору. Лучше держитесь подальше от дорог. Через вершину, несколько миль вдоль Золотого озера, затем будет крутой обрыв, и внизу вы увидите лощину. Вы ведь не боитесь крутых обрывов, правда?

Нона покачала головой. Она часто видела долину, о которой говорила Ханна. С горы лощина казалась ей другим миром. Она понимала, что путь до нее по дороге совсем не близок, да и по горам тоже. Ее охватила внутренняя дрожь.

Она вдруг ощутила полное одиночество, страшное своей безнадежностью. Она снова почувствовала себя ребенком, ищущим поддержки у женщины, много лет заменявшей ей мать.

Нона бросилась к Ханне и крепко прижалась к ней:

— Ты не можешь… ты не можешь… отослать меня!

Некоторое время Ханна крепко обнимала прижавшуюся к ней Нону и целовала в голову. Затем со вздохом отстранилась от нее и, посмотрев в глаза, сказала:

— Я словно частичку от сердца отрываю, но Пенгорран не место для вас, мисс Нона. Я обещала вашей бабушке… а потом вашей матушке, что всегда буду поступать так, как лучше для вас. А сейчас для вас, дитя мое, лучше на время удалиться. — Она смахнула навернувшиеся на глаза слезы. — Я бы пошла с вами, несмотря на то что стара для путешествий, но ваш отец… думаю, во многих смыслах больше нуждается в помощи, чем вы. У вас все будет хорошо. Я в этом уверена. Когда Джулиан вернулся, проводив Ханну до тропы, он застал неподвижную Нону. Поняв, что она его не замечает, он принес дров, развел огонь и приготовил чай.

Пододвинул кресло к очагу, сказал:

— Сядьте сюда, а я принесу чай. Я мог бы завтра вместе с вами пойти в горы. Хоть часть пути вы проведете не одна. — Он улыбнулся ей, и, в конце концов, словно проснувшись от какого-то кошмара, она подошла к креслу, села и уставилась на языки пламени. — Можно выйти рано, пока кругом еще никого нет, — продолжал Джулиан. — Оставлю Сэмми еды на день, и отправимся. Вы обещали как-нибудь показать мне гору. Помните?


На следующее утро Нона выглянула в окно и посмотрела на окутанный туманом утес Крейглас. Она надеялась, что, когда они поднимутся, туман рассеется. Джулиан спустился вниз, когда она складывала юбку с несколькими блузками в черную шаль.

— Вы возьмете с собой кроту? — спросил он позже, когда они позавтракали. — Если хотите, я могу сохранить ее.

— Спасибо, но я не могу ее оставить. Если не считать того случая, когда я впервые покинула Пенгорран, она всегда со мной.

— Вы сможете играть на ней в горах, заставите горы петь, растревожите духов…

Нона не ответила, а лишь накинула алый плащ, словно ей не терпелось отправиться в путь.

— Я должна попрощаться с Сэмми, — сказала она вдруг, и побежала в сарай. Джулиан слышал, как девушка разговаривает с зайчонком, произнося какие-то ласковые слова.

— Что с ним станет, когда вы уедете? — спросила она, когда они уходили из коттеджа.

— Выпущу его на волю. Он уже не тот испуганный детеныш, которого я спас от кошки. Но ему надо еще немного окрепнуть.

Над долиной плыли серые облака, расцвеченные коралловым и золотистым оттенками, а над ними, как призрак из тумана, возвышался Крейглас, Нона пошла вперед, спустившись в овраг, а затем поднялась на другую сторону. Даже с кротой, которую она все же взяла с собой, и несмотря на длинные юбки, она была проворной, как горная лань. Тропинка вела их между елями на нижних склонах горы, а утреннее солнце, проникающее сквозь ветки, нагревало бурый ковер из сухих иголок, но которому бежала тропинка.