Эльза Вернер - Винета

— У вас точно такая же синяя жилка на виске, как у тети.

— Неужели? В таком случае это единственное, что у меня есть от матери.

— Да у вас нет ни малейшего сходства с ней, — простодушно ответила Ванда, — а Лев — вылитый ее портрет.

— Лев! — с ударением произнес Вольдемар, — так то — Лев! Это совсем другое дело.

— Почему? Разве младший брат должен иметь какие-нибудь преимущества?

— Почему бы и нет? Он уже имеет то преимущество, что пользуется любовью матери. Я думаю, этого вполне достаточно.

— Вольдемар! — укоризненно воскликнула молодая графиня.

— Разве для вас это ново? — мрачно спросил он. — Я думал, ни для кого не является тайной, какие у меня отношения с матерью; она принуждает себя быть любезной со мной, но не может преодолеть внутреннюю неприязнь ко мне, как и я тоже; значит, нам обоим решительно не в чем упрекать себя.

Ванда молчала; подобный оборот разговора был ей очень неприятен. Но Вольдемар, не замечая этого, продолжал:

— Княгиня Баратовская и я всегда будем чужими друг другу. Вы себе представить не можете, Ванда, чего мне стоит переступать порог этого дома! Это настоящая пытка, и я никогда не думал, что буду в состоянии так терпеливо выносить ее.

— Но зачем же вы это делаете? — неосторожно воскликнула Ванда, — ведь вас же никто не заставляет!

Нордек посмотрел на нее. Ответ так ясно выражался в его глазах, что молодая девушка вспыхнула до корней волос.

— Вы несправедливы к тете, — поспешно ответила она, чтобы скрыть свое смущение. — Она, несомненно, должна любить своего сына.

— О, конечно! Я уверен, что она очень любит Льва, но с какой стати она станет любить меня, а я — ее? С первых лет жизни я лишился отца и матери и воспитывался в чужом доме. Дядя был добр ко мне и по-своему любит меня, но не мог предоставить мне другую жизнь, кроме той, которую вел сам; в том возрасте, когда другие дети учатся любить, мне внушали недоверие и подозрение, от которых я до сих пор не могу отделаться. А вы, Ванда, еще хотите, чтобы я понимал поэзию!

Последние слова прозвучали горьким упреком, а за ними скрывалась глухая жалоба. Ванда широко открытыми глазами смотрела на спутника, которого сегодня совершенно не узнавала, она впервые подумала о том, какое безотрадное было у Вольдемара детство, и как одинок был этот молодой наследник, о богатстве которого она так много слышала.

— Ведь вы хотели посмотреть на закат солнца! — произнес Вольдемар совершенно другим тоном, вдруг оборвав свою речь и подымаясь с места. — Кажется, сегодня он великолепен.

Облака, собравшиеся на горизонте, были уже залиты пурпурным сиянием, и солнце погружалось в море, которое изумительно сверкало, как бы принимая последний привет заходящего светила. Потоки света и блеска разливались по волнам, но там, в другой стороне, где находилась Винета, они горели темно-алым сиянием; в их извилинах как бы сверкало жидкое золото, а на них плясали тысячи ярких искр.

В старых легендах все-таки заключается нечто отличающее их от простых суеверий, и можно быть современным человеком и все же переживать такие часы, когда оживают все эти сказки.

Эти легенды ведь созданы людьми, и их вечные загадки до наших дней покоятся в их сердцах.

Конечно, не каждому открывается это строго замкнутое теперь сказочное царство, но молодые люди, сидевшие на Буковом полуострове, вероятно, принадлежали к избранным, так как явственно ощущали чары, которые незаметно, но властно опутывали их, и ни тот, ни другая не имели силы и мужества бороться с ними.

Над их головами шелестели буки, а у их ног еще сильнее шумело море. Волна за волной катилась к берегу; белая пена на их гребнях на мгновение вздымалась, чтобы сейчас же разбиться о берег. Это была старая мелодия моря, тот напев, сотканный из воя ветра и шума волн, который своей вечной юностью пленяет все сердца. Он говорят о мечтательной, залитой солнцем морской тиши, о вестниках бури, со всеми ее ужасами и бедами, о вечном волнении и жизни, и каждая волна доносит свой собственный звук к берегу, а каждое даже малейшее дуновение ветра созвучно ему.

Вольдемар и его юная спутница, вероятно, понимали этот язык, потому что прислушивались к нему молча, затаив дыхание. Из глубины моря до них доносились звуки колоколов, проникавшие в их сердца, вызывая печаль и тоску, но вместе с тем и предчувствие бесконечного счастья! Над волнами же поднимался яркий призрак; он витал над морем, расплываясь в лучах солнца, сверкающий и ясный; это был целый мир неведомых, неисчерпаемых сокровищ, залитых дивным волшебным светом, старый чудесный город Винета.

Раскаленный шар солнца теперь как бы уже коснулся своим лучистым краем волн; погружаясь все глубже и глубже, он исчезал из глаз, на горизонте в последний раз вспыхнуло его сияние, а после этого все медленно исчезло, и даже темно-красный отблеск, лежавший на воде, начал постепенно бледнеть.

Ванда и Вольдемар, как очарованные, затаив дыхание, молча любовались этим зрелищем.

— Солнце зашло, — тихо проговорила молодая девушка, проводя рукой по лбу, — пора возвращаться.

— Возвращаться? — как во сне повторил Вольдемар, — уже?

Молодая девушка быстро встала, как бы желая отделаться от какого-то пугавшего ее ощущения.

— Уже скоро начнет темнеть, а мы непременно должны быть в Ц. до наступления сумерек, иначе тетя ни за что не простит нам этой самовольной прогулки.

— В ответе буду я, но если вы желаете, вернуться…

— Я прошу об этом.

Молодой человек пошел к лодке, но вдруг остановился.

— Вы скоро уедете, Ванда, через несколько дней? Да?

Этот вопрос был произнесен очень взволнованным тоном. Молодая графиня, очевидно, подметила это, и в ее голосе тоже не было обычной непринужденности, когда она ответила:

— Да, я скоро должна уехать к отцу; он очень соскучился по мне.

— Моя мать и Лев поедут в Вилицу… — Вольдемар запнулся, — был разговор о том, чтобы я их сопровождал… могу ли я сделать это?

— Почему вы спрашиваете об этом меня? — спросила Ванда с несвойственным ей смущением, — ведь это зависит только от вас!..

— Я спрашиваю вас, Ванда, вас одну, можно ли мне приехать в Вилицу?

— Да, — вырвалось у Ванды, но в следующую же минуту она испугалась, так как Вольдемар порывисто схватил ее за руку.

Графиня чувствовала, какое значение он придает этому «да», и это буквально ошеломило ее. Ею вдруг овладел страх. Заметив ее испуг, Вольдемар тихо спросил:

— Я опять был слишком нетерпелив? Вы не должны сегодня сердиться на меня; я не мог перенести мысль о вашем отъезде. Теперь я знаю, что могу снова видеться с вами, и буду терпеливо ждать того времени, когда мы будем в Вилице.

Ванда ничего не ответила. Молодые люди молча направились к лодке. Вольдемар свернул паруса, взялся за весла, и маленькое суденышко стрелой помчалось по волнам, озаренным слабым розовым отблеском.

Выполнение дипломатической миссии, для которой Витольд избрал доктора Фабиана, было вовсе не таким простым. Для того, чтобы иметь возможность узнать, что, собственно, делается в Ц., доктор, конечно, должен был попасть в дом княгини Баратовской, а это могло произойти только при содействии Вольдемара. Витольд ломал себе голову над тем, как бы изложить все дело своему упрямому воспитаннику, чтобы с первых же слов не наткнуться на решительное «нет». Но тут ему совершенно неожиданно помог случай. Княгиня выразила желание лично познакомиться с воспитателем сына. Витольд обеими руками ухватился за эту возможность, и впервые в жизни нашел желание княгини Ядвиги разумным. Он тотчас же напомнил Фабиану его обещание. Последний, все еще надеявшийся, что вся эта затея рухнет благодаря сопротивлению его воспитанника, должен был согласиться на следующий же день отправиться с Вольдемаром в Ц.

Приехав к Баратовским, они застали в гостиной только Ванду, и Фабиан представился ей, правда, очень смущенно, но все же вполне сносно. Молодая графиня, заметив его робость, не могла устоять, чтобы не подтрунить над ним.

— Значит, вы — наставник моего кузена Вольдемара. Выражаю вам свое полное сочувствие и от всей души жалею вас.

Фабиан испуганно посмотрел на нее, потом на Вольдемара, но последний, по-видимому, ничего не слышал, так как на его лице не было заметно ни малейших следов негодования.

— То есть… как это? — пробормотал доктор.

— Я думаю, очень нелегкая задача воспитывать господина Нордека, — спокойно продолжала Ванда, от души потешавшаяся над смущением, вызванным ее словами.

Фабиан со страхом посмотрел на Вольдемара; он знал, что тот не терпит никаких подтруниваний, но молодой человек, к его удивлению, совершенно спокойно опирался рукой на кресло графини Моринской, и на его губах даже мелькнула улыбка, когда он нагнулся к ней и спросил:

— Вы думаете, что я так несносен?

— Конечно! — объявила Ванда, — ведь не далее как третьего дня во время спора из-за руля я имела удовольствие видеть, как вы злитесь.

— Но ведь не на вас! — с упреком произнес Вольдемар.

Фабиан выпустил из рук шляпу. Что за тон раздался из уст его необузданного воспитанника и что означал взгляд, который сопровождал его? Перед глазами бедного Фабиана все завертелось. Несмотря на свою полную неопытность в любовных делах, он начал понимать, «в чем тут, собственно, дело». Так вот почему Вольдемар так быстро примирился с матерью, вот почему он в любую погоду мчался в Ц., и вот где таилась причина его перемены. Витольда, несомненно, хватит удар, когда он узнает всю эту историю. «Дипломатическая миссия», правда, была выполнена в первые же полчаса, но ее результат нагнал такой смертельный ужас на «дипломата», что он забыл все на свете и, вероятно, выдал бы себя, если бы в эту минуту не вошла княгиня Баратовская.

У княгини было немало причин познакомиться с воспитателем сына, который должен был сопровождать его при поездке в университет. Понятно, в течение первых же десяти минут она убедилась в том, что со стороны безобидного Фабиана нечего опасаться какой-либо враждебности и что даже наоборот он может пригодиться ей, сам того не подозревая. Вследствие этого она снисходительно удостоила его своей милостивой благосклонности и вполне одобрила то смирение, с которым он отнесся к этому снисхождению; его робость и смущение в ее присутствии она нашла вполне естественными и соблаговолила вступить с ним в продолжительную беседу.

С появлением матери Вольдемар снова, как обычно, замолчал. Он почти не принимал участия в общем разговоре и сказал княгине лишь несколько слов. Она тотчас же встала и вышла с ним на балкон.

— Ты хотел поговорить со мной наедине? — спросила она.

— Да! Я хотел сказать тебе, что не имею возможности проводить тебя и Льва в Вилицу, как было условлено.

— Почему? Возникли какие-то препятствия?

— Да, — с недовольством ответил Вольдемар. — Выяснилось, что для утверждения моего совершеннолетия нужно выполнить еще некоторые формальности, требующие моего присутствия. Ни дядя Витольд, ни я до сих пор не подумали об этом. Мне придется остаться на некоторое время.

— В таком случае мы тоже отложим свой отъезд, — сказала княгиня, — но я должна буду отправить Ванду в Раковиц одну.

— Ни в коем случае, — решительно заявил Вольдемар, — я уже написал в Вилицу, что ты приедешь на будущей неделе и чтобы в замке были сделаны необходимые приготовления.

— А ты?

— Я приеду, как только буду свободен. Во всяком случае, до отъезда в университет я пробуду с вами несколько недель.

— Еще один вопрос, — серьезно спросила княгиня, — твоему бывшему опекуну известно это решение?

— Нет. Я говорил только о своем пребывании в Вилице.

— Значит, тебе придется отвечать перед ним за наше пребывание там?

— Я беру это на себя, — коротко произнес Вольдемар. — Впрочем, я сообщил управляющему, чтобы он до моего приезда был всецело в твоем распоряжении; все твои приказания будут исполняться беспрекословно.

— Значит, мы можем наверняка ожидать тебя? — спросила княгиня. — Что касается Льва…

— Он все еще дуется на меня из-за нашей ссоры, — перебил ее Вольдемар, — он очень демонстративно ушел к морю, чтобы не встречаться со мной.

Княгиня нахмурилась; Лев получил приказание приветливо относиться к брату и, тем не менее, выказывал строптивость, которая теперь была вовсе некстати.

— Лев очень вспыльчив и неблагоразумен, — ответила она, — я позабочусь о том, чтобы он первый протянул тебе руку примирения.

— Не надо, — холодно отклонил Вольдемар, — лучше мы сами решим этот вопрос, не беспокойся!

Они снова вошли в гостиную, где Ванда тем временем конфузила Фабиана. Княгиня выручила его и, желая подробно обсудить план занятий своего сына, увела доктора в свою комнату.