А Мите так хотелось, чтобы этого разговора не было! Он сам выглядел безнадежно-глупым: ты замужем? Нет? А я вот женат на красавице!.. Что может быть пошлее! Между людьми, любившими друг друга так самозабвенно! Он покраснел и скривился от физической боли в сердце — ему было до дурноты стыдно! Но что делать, если первое и единственное, что его в данную минуту интересовало, — вышла ли Вера замуж, принадлежит ли она кому-то?! Ну и что он получил? Собственно, ничего. Ах, болван! Выставить себя таким идиотом!

Он вернулся в ресторан.

Оля ждала его, безмятежно кокетничая под восхищенными взглядами мужчин и женщин тоже, к слову сказать! Немножко выпивала чуть-чуть закусывала, и была довольна всем.

Митя молча сел за стол, налил себе водки, выпил и не закусил. Оля тут же всполошилась.

— Что с тобой? Что случилось? Ты расстроен? — насыпала она гору вопросов. Митя шел сюда такой окрыленный и вдруг — сдулся как воздушный шарик. Митя снова выпил полфужера, закурил и странно холодно ответил: «Да».

Он чувствовал непонятную неприязнь к этой красивенькой девочке, которая почему-то называет его своим мужем! И все это отразилось в его взгляде, которым он окинул Олю.

Она разнервничалась.

Стала предлагать ему закуски, но он все брезгливо отвергал, и Оля, порозовев от усердия, не понимая, что могло произойти за какие-то десять минут, однако чутко ощутила его изменившееся настроение и отношение к себе… Чем-то Митя стал недоволен. Может быть, он ревнует ее ко всем этим липучим взглядам мужиков?

Так она пересядет, что проще! Но что-то Оле подсказывало, что не в этом кроется причина его резко ухудшившегося состояния. Что-то есть еще… Но что?

— Митечка, — попросила она, — ну скажи, что с тобой? Ты вдруг так изменился! Что-то тебе сказали? Что-то о детях?.. — вдруг вырвалось у нее, хотя она дала себе зарок никогда о его детях не спрашивать и не говорить. И о жене — тоже. И о любовницах. Это темы были нон грата.

Митя обернулся к ней. Она удивилась его лицу: глаза потухшие, но на губах змеилась прежняя Митина усмешка.

Такого Митю Оля почти не знала.

— Ты видела за этим столом женщину, которая ушла? — спросил он жестко.

— Д-да… — ответила Оля и припомнила ее: молодая, но какая-то увядшая. Такие женщины не вызывают восторженных мужских взглядов, да, наверное, и в юности не вызывали. — Что с ней? — спросила она с испугом.

Митя усмехнулся:

— С ней? — ничего. Со мной. Я ее люблю, — сказал он, сделав ударение на местоимении, чтобы Оля сразу поняла, что именно он любит эту женщину, а не она.

Оля, конечно, услышала, что сказал Митя, но не смогла уяснить себе, что он произнес именно эти слова. Она бы не смогла взять в толк, если бы даже попыталась, что Митя любит незнакомую женщину, на которую не обратил внимания… И та посмотрела на Митю как на незнакомого.

Митя вот что сказал: «Я ее убью!»

В шуме ресторана Оля недослышала… И внезапно к ней пришла страшная отгадка! Эта баба его предала! Что-то, может быть, у них было… Или из-за нее Митю выгнали из Америки?.. С такой у него был роман??

И, перегнувшись к нему через стол тоненьким длинным телом, Оля прошептала:

— Эта баба тебя предала там, в Америке, да? И ты ее хочешь убить? Да?

Митя, уже опьяневший от дозы, мгновенно протрезвел от Олиных идиотских «отгадок» и только и мог вздохнуть: — Оленька, о Господи!..

— Нет, нет, ты теперь все мне должен рассказать! Ты ничего никогда не рассказывал! — настаивала Оля, разгоряченная коньяком и прикосновением к тайне, которая приоткрылась прямо при ней.

Но Митя твердил ей:

— Ты ослышалась, дорогая, ты ослышалась…

А в чем она ослышалась, он не объяснил.


Они ехали в такси, и Митя дрожал то ли от холода, то ли от нервного потрясения. Оля держала его под руку, ощущая эту крупную дрожь, успокаивала: «Сейчас приедем домой, выпьешь горячего чаю, и все пройдет…»

А Митей овладела безумная мысль. Вот он останавливает машину, целует Олю в щеку, говорит два слова: прощай и прости — и выскакивает из машины.

Мчится в метро, по переходам, на улицу, и прямо к той квартире, которую он оставил однажды вечером не по своей воле… Но теперь он этот дом не оставит, даже если его будут гнать. Он ляжет на коврик у двери, как пес, ждущий хозяйку, чтобы вымолить у нее прощение.

А Оля смотрела на Митю и удивлялась: вроде бы немного выпили, а так опьянел и так необычен.

Потухшие глаза полыхали лиловыми отсветами, и на губах дрожала ухмылка.

Но все кончилось прозаично. Они поднялись на свой этаж, и Митина жажда свободы вылилась в то, что он отказался от чая, сразу же лег в постель и отвернулся.

Как Оля не задевала, не тормошила его, он делал вид, что крепко заснул.

После этого у него вошло в привычку в день гонорара забегать в Дом журналистов, выпивать рюмку-другую, осматривать залы и через час ехать в опостылевший окончательно дом.


Митя, как обычно, сидел в кофейном зале, мимо которого проходили все — и те, кто шел в ресторан, и те, кто в пивной бар.

К нему подскочил здоровый лысоватый мужик и как Митя — с налетом бывшей респектабельности.

Раскрыв ручищи для объятий, он завопил:

— Митечка!

Перед ним был Спартак, старый институтский друг Спартачище, которого он вспоминал и нередко! И который был рядом в трудные периоды Митиной молодости.

— Спартачище! — тоже заорал Митя. — Ты ли это? Старикан!

Они крепко обнялись, и оба слегка прослезились, чему было виной не только выпитое, но и прошлые давние теплые чувства.

Спартак тут же потащил Митю к себе за столик, в ресторан, и Митя с радостью пошел.


Они с ходу выпили, со свиданьицем, и Спартак тут же раскололся, что поссорился с женой и коротает время в загуле. Одному — тошно, а тут Митька, Митечка! Великий и могучий!

— Как Гудвин, — усмехнулся Митя.

Они выпили еще, задавая друг другу сумбурные вопросы, в принципе настолько банальные, что и не требовали ответа. И Митя вдруг решил исповедаться Спартаку и спросить, как ему, Мите, жить дальше?.. Ни много ни мало.

Начал Митя сразу с конца, с резюме:

— Спартачище, а ведь я неудачник. — Дальше он не смог продолжить.

Спартак схватил его за руку, всхлипнул и горячечно зашептал:

— А я, Митенька, а я? Ты помнишь, как я лобал в джазе? Я же, блин, не международник, я — джазист! Но это, видите ли, не престижно! И проперла меня моя любимая девушка в АПН, а там я — чужак!


Мите хотелось так же вот, горячо поведать о выпавшей ему судьбе, и он со страстью ждал, когда сможет это сделать.

— Понимаешь, как получилось, — продолжал Спартак, отпив водки из фужера, — я с бандом Лаци играл на рождении какого-то босса в ресторане, и ко мне подкатилась такая фея красоты и заявила: что это вы, такой мужественный, импозантный парень, по кабакам в барабан колотите? Да тут официанты больше загребают! И я дал дрозда! Я, артист, перед каким-то моллюском унизился и испугался. Отказался. Лаци мне сказал тогда два слова: пожалеете, Спартак. И как же я пожалел! Как! Я эти барабанные палочки во сне вижу! Помнишь, Митенька, та-та, тарарарараррра — та-а… Помнишь? Какие ты нам песни писал! А я пропадаю. В АПН этом гребаном. Сдохнуть, что ли?

Он замолчал и начал Митя:

— Это, Спартачище, цветочки… Я потерял все вообще. Ты можешь понять? Все. Карьеру, жену, детей, дом, любовь… — все. Ты говоришь о стихах! Я давно перестал их писать! Разучился. Меня отучили. Работа, как ты говоришь, гребаная… — Митя помолчал, и неожиданная мысль пришла в голову. — Я вот по МИДу пошел. С детства, как дурачок, мечтал о загранке, МИДе, посольстве… Этим мечтам грош цена! Надо было мне продолжать писать песни, это у меня получалось. А там, в этой Америке, я как птаха в клетке сидел, ну и натворил дел…

Митя опустил голову и подумал, что делов-то он натворил, это так, но пока их творил, — состарился.

Спартак снова говорил о своем.

— Что я теперь? Скажи, Митенька! Да я сам тебе скажу, ноль. Моя жена думала, я — туз трефовый! МГИМО, туды-сюды… А я вот он… И какого я на ее задницу позарился?

Он вопил на весь зал. К ним подплыла официантка со строгим лицом:

— Уважаемые, — сказала она укоризненно, — тут женщины, нельзя так себя вести. Будете ругаться, водку отберу.

Спартак искоса недовольно глянул на нее и пробурчал:

— Ты, Светка, не выступай! Я деньги плачу, а ты — кланяйся…

Официантка как-то погасла в своем справедливом негодовании и сказала уже другим тоном:

— Спартачок, давай потише… А то ведь мэтр заметит, вон он ходит. — И обратилась к Мите, как к более трезвому. — Вы его минералкой отпоите, а я кофе принесу… Вы уж последите за ним, он парень хороший…

Митя встал, чтобы пройти к бару за минералкой, и тут же снова сел.

Он увидел Веру. Сегодня она была совсем другая: волосы как-то замысловато уложены, в элегантном темно-синем костюме, гораздо моложе, чем прошлый раз. И не одна. За ней, как бы с большим почтением, шли двое мужчин: молодой и старше. Оба брюнеты, они оттеняли ее ярко-рыжие — как Митя говорил когда-то — апельсиновые — волосы.

Они шли к определенному столику, с табличкой «занято». Уселись и сразу же стали оживленно о чем-то говорить.

Вера после Митиного вопроса дрогнула в душе и решила, что зря тянет с замужеством, официальным, надо наводить мосты, а то Виталий начинает всерьез злиться.

Позвонила, он был очень рад, и они решили встретиться. Виталий заказал столик. А чтобы Вера не заносилась, Виталий прихватил ассистента своей телепередачи.

Вера не увидела Митю.

А ему страшно захотелось похвастаться Спартаку, какие у него бывали женщины, и он зашептал:

— Смотри, вон та, рыжая, моя бывшая любовница.

— Где? — громко и с непосредственностью подвыпившего человека спросил Спартак, увидел Веру и уже радостно и еще более громко заявил: — Та рыжая?

Митя залился краской и сказал еще тише:

— Не ори, Спартак, не ори. Посмотри, куда они сели…

Но Спартак уже не владел собой.

— Рыжая — это хорошо! Рыжие — темпераментные. С мужиками она! — громогласно сообщил Спартак и возмутился, что Митина «рыжая» не с Митей.

Теперь и эти трое увидели Митю и Спартака, услышав комментарии последнего.

Мужчины рассмеялись, а Вера, доставая из пачки сигарету длинными белыми ногтями, что-то им, улыбаясь, объясняла.

Митя помертвел. Вот до чего он докатился! Вера, обожавшая его Вера, смеется над ним!

Спартак, увидев, как друг его поник возмутился:

— Митя! Хочешь, я побью этих пижонов? Какого они с ней? Ты только не расстраивайся так, Ми-течка! Давай еще выпьем…

И Спартак неверной рукой разлил водку по фужерам.

Митя с жадностью выпил и заметил взгляд Веры, не смеющийся, а изучающий…


Она видела, как он разом опрокинул рюмку водки, как смутился, встретившись с ней взглядом, каким неподвижным стало его некогда тонкое подвижное лицо… И волна мстительного удовлетворения прокатилась внутри. Но добавилась к нему и изрядная доля тоски-тощищи…

…Где же ты, тот, мой Митя?.. Неужели его больше нет?.. Вера и впрямь сказала своим друзьям, что этот пьяненький — ее первая любовь… Сказала как о чем-то забавном и прошедшем.

Они чуть-чуть посмеялись.

Виталий спросил, не папа ли это Митечки?..

Вера кивнула.


Виталий внимательно посмотрел на Митю. Понял, что теперь этот субъект не представляет для него опасности. Уже годы длится их связь с Верой, а она все тянет, говоря, что надобно еще «посмотреть»…

Он-то хорошо знал, что значит это неопределенное словцо, и обиделся.

А неделю назад она вдруг сама проявила инициативу. И он решил, что Веру надо немного наказать. Сейчас он сошлется на срочное дело и оставит ее здесь.

Пусть-ка гордая Вера побудет одна и окончательно разберется со всеми своими мужчинами.


Митя решился. Почему он не может подойти? К любимой женщине, которую он не видел столько лет!..

Он посидит с ними, посмотрит на нее и уйдет, если она того захочет, или же уйдет вместе с нею — тоже, если она этого захочет.

Митя шел через зал странной походкой, какой раньше у него не было: пружинистой и вместе с тем скованной, подошел и как-то тоже странно стал у столика — то ли официант, то ли мэтр, решивший о чем-то сообщить… А если проще — нелепо.