Джессика Трапп - Властелин наслаждений

Слезы унижения жгли Мейрионе глаза, и она моргнула, пытаясь сдержать слезы. Впрочем, она ли это? Мейриона, дочь Айуэрта, никогда не плакала. Никогда.

Годрик опустился на одно колено.

– Спокойно, леди! – добродушно прогудел он, словно Мейриона была жеребенком, которого нужно было приручить.

Самоуверенный наглец!

Желая плюнуть в это нахальное лицо, она попыталась встать, но острые иголки, мелкие, как крошечные капли дождя, тут же пронзили ее ноги.

Обхватив за талию, Годрик поднял Мейриону к себе на колени:

– В чем дело? Ты не ушиблась?

– Нет, у меня затекли ноги.

Мучительные уколы, словно укусы тысячи ос, пронизывали ее, Мейриона не могла ни пошевелиться, ни отодвинуться от него.

Чувство беспомощности сжало ей сердце. Она непроизвольно съежилась, сознавая, как, должно быть, Годрика забавляет ее беспомощность. Она могла бы вынести, если бы он бил ее, но оказаться предметом насмешек – это уж слишком.

Мейриона прикрыла глаза и стиснула челюсти, чтобы не заплакать. Она скорее умрет, нежели еще раз проявит перед этим человеком слабость.

Годрик потянулся к ее ногам:

– Давай я помогу.

– Сперва развяжи меня.

Монтгомери посадил ее к себе на колено, и Мейриона спиной прижалась к его груди. Руки Годрика с двух сторон легли на ее бедра, и он начал энергично массировать их. Жар от его ладоней проникал через тонкую ткань ее одеяния, и Мейриона тут же почувствовала облегчение.

Когда боль утихла, она вдруг осознала, что ее связанные руки касаются его. Боже милосердный! Неужели они касаются его именно там, где кожа штанов обтягивала мужское достоинство? Она не осмеливалась пошевелить пальцами. Пресвятые угодники, что сказал бы отец, если бы увидел ее сидящей на коленях у Годрика и ласкающей его выпирающий орган, в то время как он поглаживает ее бедра?

И все же она не могла не признать, что прикосновения его рук были весьма приятны. Ей следовало сопротивляться и не позволять прикасаться к ней, но разве не к Годрику Монтгомери она стремилась в течение долгих последних семи лет? Это был единственный мужчина, который когда-либо целовал ее.

Мозоли на его ладонях цеплялись за ее сорочку. Каким же она ощутит их прикосновение к коже? Грубым и внушающим страх? Возбуждающим? Мейриона отвернула лицо в сторону, чтобы не дать волю своим мыслям. Ее охватило раздражение на свое тело, которое так предательски реагировало на мужские прикосновения. Ее гнев стремительно таял, и она всячески старалась удержать его.

Йоркская династия повинна в насилии над ее матерью и в ее смерти, из-за йоркистов брошен в темницу отец, они повинны в тысяче бед, причиненных семье. Любой йоркист не мог не быть ее врагом.

Ладонь Годрика скользнула от бедер к коленям, и колючая боль исчезла. Долг повелевал сказать ему, что в его прикосновениях больше нет необходимости, но ведь в течение многих лет Мейриона мечтала именно об этом мужчине и ни о каком другом.

Она закрыла глаза и, прислонившись к нему, покорилась его рукам. Его прикосновение казалось долгожданным костром холодной зимой, а пальцы оставляли горящие следы на ее ногах и разжигали странное пламя внутри.

«Он чудовище, чудовище», – монотонно повторяла Мейриона, но тело предавало ее, и жар растекался у нее между ног.

– Прекрати!

Руки Годрика замерли.

Неловко, как рыба, оказавшаяся на палубе корабля, Мейриона соскользнула с его колен и упала на землю, ее роскошные волосы веером рассыпались по земле.

Монтгомери наклонился, сорвал пучок травы и растер его в пальцах. На одно невыносимое мгновение Мейриону охватило желание прижать исполосованное шрамами лицо к груди и расспросить этого человека, узнать правду о том, что же с ним произошло.

Выражение его лица было мрачным, но глаза полыхали голубым пламенем.

На мгновение в памяти Мейрионы возник голос матери: «Не подходи слишком близко к огню, моя сладкая. Он тебя обожжет».

Она напряглась.

– Не прикасайся ко мне!

– Но почему?

– Потому что я принадлежу другому.

Годрик дотронулся до ее ноги. Еще до того как его ладонь коснулась ее бедра, по коже прошел трепет предвкушения.

– Ты говоришь это мне или убеждаешь себя? Лицо Мейрионы вспыхнуло, и она отодвинула ногу.

Ей легче было владеть собой, когда он не прикасался к ней. Неужели он видит ее насквозь? И как она может быть такой распутной?

– Оставь меня, я тебе не принадлежу.

– Да? У меня есть бумаги о помолвке, которые доказывают обратное. – Монтгомери наклонился к ней, от него исходил терпкий запах мускуса, и он казался скорее частью природы, чем творением цивилизации. Мейриона вдруг почувствовала, что ей трудно дышать, словно вместо воздуха в ее легкие проник обжигающий песок пустыни.

– Отпусти меня. Помолвка разорвана.

– С помощью силы, графиня.

Услышав свой новый титул, Мейриона вздрогнула: в его устах слово «графиня» звучало как «шлюха». В ее душе закипела ярость.

– Я по крайней мере дворянского происхождения, а ты – не имеющий титула незаконнорожденный. Я никогда не стану твоей женой.

Валежник хрустнул под ногами Годрика, когда он неторопливо поднялся. Вся его мягкость куда-то исчезла, серпообразный шрам на лице побелел, а глаза засверкали. Он вытер руки о штаны, как будто стирая с них ощущение ее ног.

– Ты будешь моей – женой или рабыней, не важно.

– Никогда!

На щеках Годрика заходили желваки.

– Можешь не сомневаться, милая пленница, король Эдуард подтвердит мои права на тебя.

Мейриона покачала головой:

– Он этого не сделает. Бумаги о разрыве нашей помолвки были подписаны и скреплены печатью церкви, и я уже замужем.

– Ты разорвешь этот незаконный брак. Я не потерплю новых претензий на свою землю.

– Это не твоя земля, – заявила Мейриона. хотя на самом деле вовсе не чувствовала себя столь уверенной, как пыталась это изобразить. Земли зачастую просто завоевывали мечом или получали благодаря прихотям короля, а церковь, вместо того чтобы следовать закону, подчинялась тому, кто бросал ей больше золота.

Годрик глубоко вздохнул, горячий взгляд остыл, руки расслабились. Его спокойствие напоминало надвигающуюся бурю, которая могла разразиться в любой момент.

Сухой лист, оторвавшись от ветки, плавно опустился на плечо Монтгомери.

– Миледи, эта земля принадлежит мне, так же как и вы.

Его взгляд замораживал, веревки натирали ей запястья. Не в силах пошевельнуться, Мейриона плюнула на траву, хотя больше всего ей хотелось плюнуть ему в лицо.

– Мужчины часто забирают то, что им не принадлежит.

– Возможно, но я беру только то, что действительно принадлежит мне. – Он приподнял ее подбородок. – Например, тебя. Ты ведь все еще девственница?

Мейриона уставилась на деревья. Итак, ее девственность стала трофеем, который достается победителю.

– Ты не можешь использовать мою девственность против меня.

Годрик усмехнулся.

– Конечно, нет. – Его взгляд медленно прошелся по ее телу. – Скоро ты будешь носить моего ребенка, и тогда…

– Ублюдок!

Обхватив голову Мейрионы ладонями, Годрик повернул ее лицом к себе, и теперь они смотрели в глаза друг другу.

– Мужчин я убивал и за меньшее оскорбление.

– Если бы ты собирался меня убить, то уже сделал бы это.

– Пожалуй, но есть участь пострашнее смерти, графиня.

Мейриона потянула свои оковы, чувствуя, что с каждой минутой они давят все сильнее. Раздражение и страх заставляли ее пренебречь опасностью. – Развяжи меня, беспородная тварь!

Годрик провел пальцем по ее щеке:

– Тебе полезно испытать страх за свою судьбу.

– Презренный ублюдок! Сын шлюхи!

Резко поставив Мейриону на ноги, Монтгомери жестко посмотрел ей в глаза:

– Думай, что говоришь, девчонка, или я положу тебя поперек колена и задам тебе хорошую трепку, которой ты вполне заслуживаешь.

– Ты не посмеешь!

– Ты сомневаешься, что человек, похитивший тебя из спальни в брачную ночь, не сумеет тебя отшлепать?

Бешенство охватило Мейриону. Как он смеет ей угрожать!

– Извиняйся, – скомандовал Годрик и схватил ее за плечи.

Извиняться? Она не сделала ничего, чтобы заслужить такое, – это он вытащил ее из теплой кровати и взял в заложники.

– Просить прощения? У тебя, чья мать была шлюхой? Как только слова сорвались с ее губ, Мейриона тут же пожалела о своей несдержанности.

Тишина повисла тяжелой весенней сосулькой, готовой в любой момент грохнуться на землю. Годрик зло прищурился, затем опустился на одно колено и резко дернул пленницу к себе.

От неожиданности у Мейрионы перехватило дыхание. Ее тело полетело вниз навстречу земле, но негодяй направлял падение, и она, вскрикнув, оказалась лежащей на животе у него на колене. Волосы, растрепавшись окончательно, образовали золотисто-каштановый занавес перед ее лицом. Боже всемогущий, этого ей только не хватало!

– Отпусти меня, животное!

В ответ она получила три сильных шлепка по ягодицам. Пронзительно вскрикнув, Мейриона попыталась вывернуться, но тяжелая рука вернула ее на место.

– Варвар, злодей, дьявол!

Его рука вновь поднялась.

– Ладно, извини, проклятое чудовище!

Шлепка не последовало, Годрик лишь пожал плечами и отвернулся.

– Можешь называть меня как угодно, но оставь в покое мою мать.

– Согласна. – Она попыталась подняться, но Монтгомери все еще крепко прижимал ее к колену. – А теперь дай мне встать!

Годрик молчал, и Мейриона, неподвижно лежа на его ноге, поморщилась. Святые угодники, сколько еще оскорблений она должна вынести?

– Видишь ли, малышка, есть кое-что, чего я просто не могу допустить. – Его рука погладила ее теплые ягодицы, и Мейриона вздрогнула. Пугающая волна желания смешалась с разрывавшим ее возмущением. Неужели он может заставлять ее испытывать к нему желание после всего, что она от него вытерпела?

Мейриона задрожала, ее мир рушился и проваливался в безумную бездну. Он может. «Господь милостивый, – молилась она, – не позволяй ему понять это». Годрик собирался лишить ее всего: земли, людей, семьи, тела и даже здравомыслия, а она…

– Чего ты хочешь от меня?

– Всего, – прошептал он, задирая сорочку и обнажая ее ягодицы.

Удерживая Мейриону ягодицами кверху, Годрик задрал ее сорочку до талии.

– Что ты делаешь? – завопила она, изворачиваясь и пытаясь высвободиться.

Он легонько шлепнул ее по ягодицам.

– Тише, девочка. Как бы мне ни нравилось наблюдать за твоими телодвижениями, пока ты так крутишься, развязать я тебя не могу.

– О!

Мейриона затихла, щеки ее горели, и она была рада, что волосы полностью скрывают ее лицо.

Его крупные ладони погладили ее ягодицы, затем скользнули к связанным запястьям.

Она дрожала, чувствуя себя растрепанной и совершенно незащищенной.

Годрик потянул веревки, связывающие запястья, и Мейриона сжала мешочек с опиумом, который все еще держала в руке, надеясь, что ей все же представится возможность подсыпать зелье в еду этому варвару. Милосердная Дева Мария! Если бы она была мужчиной! Тогда она могла бы поднять меч и сражаться, а не выжидать удобного момента, чтобы использовать усыпляющее средство.

Взгляд Монтгомери задержался на ее обнаженных бедрах, и Мейриона стиснула зубы, моля Господа, чтобы он не заметил опиума в ее руке.

Веревки соскользнули с запястий Мейрионы, и Годрик небрежным движением опустил ее сорочку. Холодная грязь захлюпала под ее ногами, когда похититель наконец поставил ее на ноги.

Мейриона вытянула руки, пытаясь не обращать внимания на то, как непристойно когда-то белая, а теперь грязная сорочка облепила ее тело. Прохладный ветерок ласкал ее соски, заставляя их снова подниматься и твердеть.

Цепляясь за тонкую ниточку своего возмущения, она бросила сердитый взгляд на Монтгомери. Его темные волосы рассыпались по плечам, два шрама, подобные тем, которые могут остаться от удара серпом, тянулись изогнутой линией со лба к виску и вниз по левой щеке. Пресвятые угодники, что же с ним произошло? Вид у Годрика был одновременно ужасающим и завораживающим, отметины не умаляли его мужественной красоты. Создавалось впечатление, что искусный скульптор в порыве ярости попытался разрушить свою самую совершенную работу.

– Отпусти меня!

Он усмехнулся, словно его забавляла эта бессильная ярость:

– Никогда.

– Люди моего отца отыщут тебя.

– Даже если им это удастся, они не получат тебя обратно. – Голос Годрика звучал решительно. – Здесь мы в безопасности. Мои солдаты охраняют округу.

Мейриону снова захлестнул гнев.

– Я тебя ненавижу!

– Знаю. – Рукой, покрытой шрамами, он коснулся ее щеки. – Со временем это пройдет.

– Никогда, – поклялась она, крепко сжимая мешочек с зельем.

Темные тучи, собираясь над их головами, несли с собой влажный тяжелый воздух и запах дождя. На пастбищах блеяли овцы, и этот звук рождал эхо за холмами.