— Видите ли, вам не следовало оставлять это в моей спальне.

Услышав этот спокойный голос, она резко обернулась. Предмет ее размышлений — в чем не было ничего особенно замечательного, потому что он часто бывал предметом ее мыслей в последнее время, — стоял рядом и держал в руке ее записку. К ее облегчению, выглядел он… обыкновенно. Майлз как Майлз, с темно-каштановыми волосами и янтарными глазами. Однако на лице его застыло вопросительное выражение.

— Я не смогла бы передать ее тебе лично. — Она посмотрела на записку в его руке. — Ты все время дулся.

Майлз резко вскинул брови. Он стоял на садовой дорожке без сюртука, который снял, очевидно, из-за жары.

— Дулся? Боюсь, вы ошибаетесь, поскольку мое поведение могло быть воспринято как нахальное из-за того, что я не согласился с леди. Взрослые мужчины не дуются. Мы можем быть в дурном настроении или угрюмыми, но слово «дуться» здесь неуместно. — Он махнул листом бумаги. — Ну так о чем же это?

Она устала, даже когда писала эту записку. И ей совершенно не хотелось обсуждать ее. Майлз казался вполне обычным, и может быть… вполне возможно, что смятение чувств, в котором она находилась в последние дни, было всего лишь плодом ее воображения. Она стряхнула с пальцев хрустальные капельки воды и улыбнулась, надеясь, что улыбка получилась вполне невозмутимой.

— Я попыталась выразить сожаления из-за того, что мы разошлись на днях во мнениях.

Уголок рта у него как-то странно изогнулся, как будто вопреки воле самого Майлза.

— Мы вовсе не разошлись во мнениях. Просто я отказался действовать заодно с вами, и это вызвало ваше раздражение. Но, — добавил он с наглым высокомерием, — поверьте мне, ваша записка показалась мне очень трогательной. За все долгое время нашего знакомства я не припомню, чтобы вы за что-то просили прощения.

— Разумеется, просила, — с жаром возразила она.

— Назовите хотя бы один случай.

Ну да, может, она и была упряма, когда дело доходило до необходимости признать, что она не права. Он тоже был хорош, но сейчас он был прав. Она не могла вспомнить ни одного примера.

До этого дня.

— Я решил, что вы не сможете справиться с определенными обстоятельствами, если придется, — сказал он.

Именно это выражение его лица раздражало ее с тех пор, как ей исполнилось пять лет. А может, и раньше, только она не могла этого вспомнить.

Оглядываясь назад, она поняла, что ей не следовало класть записку ему на подушку. Во-первых, кто-нибудь мог обнаружить, что она заходила в его комнату, а во вторых, вообще не стоило ее писать, если, прочитав ее он стал таким самодовольным. И Элизабет выпалила:

— Мы живем в одном доме. Я попыталась сделать так, чтобы мы снова могли разговаривать друг с другом.

— А я и не знал, что мы не разговариваем.

— Когда мы разговаривали в последний раз? — напрямик спросила она.

— Я занят.

— Ты ведь не избегаешь меня? — спросила она, чувствуя, как жарко греет солнце ее плечи сквозь тонкий муслин дневного платья, как неподвижен воздух.

Если в его характере и была одна черта, о существовании которой она хорошо знала — а она полагала, что знает большую часть черт его характера, — так это честность. Именно из-за нее на его долю выпадало больше наказаний, когда они были детьми, потому что когда обнаруживались их проступки и просьбы не помогали, он говорил правду в ответ на прямые вопросы.

Его колебания были просто осязаемы, и он не смотрел ей в глаза.

— Вот видишь, — с упреком сказала она.

Интересно, что взгляд его был устремлен на фонтан.

Нет, не на фонтан, а туда, где в прозрачной воде под оборчатым подолом юбки были видны ее ноги.

«Он видел мои лодыжки столько раз, что и сосчитать невозможно, — напомнила она себе, ожидая, когда, он ответит. — Видел, но… не в последнее время».

— Так, мне кажется, лучше. — Он с усилием перевел взгляд на ее лицо.

Она поболтала ногой в воде, и вода взметнулась серебристыми брызгами.

— Почему?

— Я принимаю извинения.

Лицо у него было вежливое и намеренно безразличное, и он ловко уклонился от ответа на ее вопрос.

Сказать, что ее разочарование этой ситуацией проникало во все стороны ее жизни, вряд ли означало дать верную оценку хаотическому состоянию ее чувств. И потом, он был настолько… настолько Майлзом. Недолго думая Элизабет наклонилась, зачерпнула горсть воды из бассейна и возмущенно плеснула ему в лицо.

Он стоял так близко, что вода довольно сильно замочила ему рубашку, и несколько капель побежали по впалым щекам.

— Это еще зачем? — пробормотал он, вынимая из кармана платок, чтобы вытереть лицо.

Вместо ответа она снова плеснула в него водой, на этот раз с большей энергией.

— Эл!

Это прозвище, которое употреблял только Майлз, он произнес возмущенным тоном, но это не охладило ее гнева. Элизабет хотела еще раз плеснуть в него водой, но он шагнул вперед и, обхватив за талию, поднял ее из воды, поставил на мокрые ноги и резко повернул лицом к себе, крепко схватив за плечи.

— Мы уже не дети, а ты ведешь себя как маленькая, — строго сказал он.

Ворот его рубашки был распахнут, обнажая стройную шею и отчасти грудь. Капли воды сбегали по его шее и исчезали под тонким полотном воротника, и Элизабет следила за их странствием, странно взволнованная. Они с Майлзом стояли совсем рядом, и она ощущала запах сандалового дерева и чистого белья, интригующий и мужественный.

— Да, мы уже не дети, — тихо согласилась она и посмотрела ему в глаза.

То была ошибка.

Ему хочется ее поцеловать. Поняв это, она не почувствовала потрясения. Она просто поняла, как будто об этом без слов сказали его руки, сжимающие ее плечи, слегка опущенные ресницы, быстрое и шумное дыхание.

Удивительно, что хотя она и Майлз редко соглашались в чем-нибудь, в данный момент между ними было полное взаимопонимание. Именно этого хотелось и ей тоже.

Наверное, щеки у нее горят из-за солнца, сказал себе Майлз. Или, может быть, из-за се гневной вспышки, но он не был виноват в том, как она смотрит на него — наполовину вопрошающе, наполовину понимающе, как если бы она почему-то сознавала, несмотря на свою невинность, какие именно мужские хищные мысли мелькают у него в голове в данный момент.

Черт бы побрал эту женскую интуицию.

Но если Элизабет и понимала, чего он так отчаянно хочет — а он был совершенно уверен, что она это понимает, — она не отпрянула. Напротив, она выжидающе смотрела на него, слегка раскрыв манящие розовые губы. Она была восхитительна в простом платье из муслина с узором из тонких веточек, ее волосы были зачесаны назад и перевязаны белой атласной лентой. Сердце у него перестало биться еще тогда, когда он вышел на мощенную кирпичом террасу и увидел ее в центре залитого солнцем сада, с юбками, поднятыми до колен, со стройными икрами, погруженными в сверкающую воду.

Ее лицо было задумчивым.

Была ли причиной этой задумчивости трещина в их отношениях?

Его рука скользнула с плеча Элизабет и остановилась на талии; они смотрели друг на друга, ничего не говоря; был слышен только звук падающей воды и птичий щебет.

«Я тебя люблю».

Этот шепот замер на губах, невысказанный, но прозвучал в голове как заклинание. «Я любил тебя всегда, даже когда ты смеялась надо мной, когда мы ссорились, даже когда ты указывала на мои недостатки с той особой улыбкой, которая принадлежит мне, я это знаю…»

— Майлз…

Не раздумывая, он опустил голову и перехватил звук своего имени, слетевший с ее губ, его рот искал их сладость, нашел, почувствовал их вкус…

А потом ее руки легли ему на грудь, и она ответила на его поцелуй сначала неуверенно, когда она ощутила ласковую настойчивость его языка, но неуверенность эта сменилась податливостью, когда она раскрыла губы и его язык ворвался в ее рот, изучая каждую щелочку, обшаривая ее зубы, облизывая уголки ее губ. Он оторвался от нее, затем снова поцеловал, и на этот раз его руки стиснули ее так крепко, что они прижались друг к другу, как любовники.

Быть может, это было слишком. Его тело, как и следовало ожидать, отозвалось на ее близость, и он задал себе вопрос — чувствует ли она его нарастающее возбуждение.

Очевидно, она почувствовала, потому что ее ладони внезапно испуганно уперлись в него, и он отпустил ее. И она чуть отодвинулась. Они смотрели друг на друга и стояли, задыхаясь, на расстоянии фута или около того, но достаточно близко, чтобы он мог снова протянуть руку и…

— Не нужно, — дрожащим голосом сказала она, отступая назад. Ее серые глаза казались огромными. — Что мы делаем?

— Это поцелуй.

Майлз был потрясен, вероятно, даже больше, чем она, но изо всех сил старался казаться ласковым. А может быть, его лицо застыло так же, как он сам.

— Я знаю, что это такое… то есть знаю, что это был поцелуй, но я не понимаю, черт побери, что это значит.

Настоящие леди не ругаются, но поскольку он сам научил ее этому выражению, он не счел необходимым сделать ей замечание. Элизабет стояла перед ним босая, раскрасневшаяся, растрепанная, взволнованная. Майлз сказал очень спокойно, потому что давно понял, какие чувства он к ней испытывает:

— Это значит все, что тебе угодно.

— Простите, что помешал, но можно вас на два слова, Майлз?

Отрывистый холодный голос нарушил важность момента, вернув его в реальность. Майлз повернул голову, заметил, что Люк стоит неподалеку, с силой втянул воздух, которого ему так не хватало. Чего он ожидал? Из дома просматривается весь сад, кабинет Люка выходит окнами на эту сторону, и в такой день, как этот, окна, разумеется, открыты.

Элизабет казалась смущенной, как если бы она не слышала слов брата, и она все еще смотрела на Майлза, как будто видела его впервые в жизни.

Даже учитывая присутствие Люка, который отнесся к происходящему с явным неодобрением, Майлзу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не привлечь ее снова в свои объятия.

— Конечно.

Люк прошел мимо них туда, где у фонтана лежал и чулки и туфельки Элизабет, поднял их и протянул сестре.

— Унеси все это с собой.

— Я никуда не пойду. — Она не обратила внимания на свои вещи, с вызовом глядя на брата, хотя щеки ее покрылись алыми пятнами. — Если вы вознамерились разразиться нотацией разъяренного опекуна, разве мне тоже не следует ее выслушать?

— Нет. — Ее брат просто наклонил голову в сторону дома и сунул вещи ей в руки. — Нет, пока ты не поймешь до конца, что ты чувствуешь по поводу виденного мною, а я думаю, что ты этого не понимаешь.

Никакой другой аргумент не возымел бы действия на Элизабет, но этот возымел. Она подумала, бросила на Майлза непонятный взгляд и ушла, быстро поднявшись на террасу и скрывшись в доме.

Майлз ждал, напряженный, не понимая, следует ли ему бояться или радоваться. Без сомнения, он заслуживал взбучки за то, что произошло, но все-таки он не собирался просить прощения за то, что полюбил Элизабет. С таким же успехом можно было бы сказать, что он просит прошения за то, что все еще дышит.

— Итак, теперь, когда это случилось, как вам представляется ваше положение? — Люк окинул его холодным, бесстрастным, оценивающим взглядом. — Может быть, вы сообщите о своих намерениях, прежде чем мы начнем этот разговор?

— Черт побери, Люк, вы же знаете, я никогда не стал бы обращаться с Элизабет никаким образом, кроме достойного. — Майлз сжал зубы и встретил взгляд собеседника не дрогнув. — Я люблю ее.

— Да, — сухо сказал его кузен, — мы все это заметили, кроме нее самой. Теперь, после этих весьма впечатляющих объятий, думаю, что она тоже это заметила.

Это потрясло Майлза. Он-то думал, что хорошо скрывает свои чувства.

— Все?

— Все посторонние обратили внимание, кроме моей сестры, которая имеет непосредственное отношение к происходящему. Что вы собираетесь делать дальше?

Майлз успокоился, не увидев гнева на лице Люка, но ответить на его вопрос было нелегко. Он провел рукой по волосам.

— Понятия не имею. Я не…

Голос его замер, и тогда Люк ответил за него:

— Не лорд Фосетт? Да, и это явное очко в вашу пользу. Элизабет твердо заявила мне, что ее не интересует помолвка с маркизом.

— У меня создалось такое же впечатление, но не говорила ли она чего-нибудь обо мне?

Майлз никогда не знал в точности, как отреагирует Люк, узнав, что слова «привязанность кузена» вовсе не выражают его истинные чувства к Элизабет.

— Нет, по крайней мере в том смысле, в каком вы говорите.

Это его огорчило, но все-таки их поцелуй был вполне — очень даже вполне — удовлетворительным. Она ответила ему. Это могло быть любопытством, тут же напомнил он себе. Он был достаточно умен и понимал, что противоположный пол интересует молодых девушек ничуть не меньше, чем молодых мужчин, и она даже расспрашивала его об этом.